Анатолий Кузьмичев - Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ
А летом 1940-го полки орденоносной Сотой уже на юге — вместе с другими частями Красной Армии они проходят по дорогам Бессарабии, вступают в Кишинев, и исстрадавшийся под игом румынских бояр народ этих насильственно отторгнутых от нашей Родины земель цветами, улыбками встречает их — своих долгожданных, дорогих освободителей…
Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных в большинстве военных округов страны был передан сразу же после выступления В. М. Молотова. И менее чем через час на сборные пункты дивизии начали прибывать приписники. Каждого надо было определить к месту, одеть, обуть, накормить, вооружить.
— Кирилл Иванович, — сказал командир дивизии старшему батальонному комиссару Филяшкину, — я прошу вас взять это дело под личный контроль. Даю вам право брать в свое распоряжение всех, кого вы найдете нужным. Я с командирами оперативного отдела поеду по частям.
Несколько минут спустя он уже ехал в своей повидавшей виды «эмке» в головной полк дивизии — 85-й стрелковый, стоявший в лесном массиве севернее Уручья. Адъютант командира дивизии лейтенант Леня Кравченко, сидевший рядом с водителем, чуть пригибаясь, посматривал сквозь переднее стекло на небо — не летят ли немцы.
Недалеко от пустынной лесной просеки, около землянки штаба полка, машину генерала уже поджидали увидевший ее издалека командир 85-го подполковник Михаил Якимович — высокий, худощаво-подтянутый, с орденом боевого Красного Знамени и юбилейной медалью «XX лет РККА» над левым карманом полевой гимнастерки. Командиру дивизии всегда нравилось его собранность, хладнокровие, умение остро, по-своему мыслить, быстро и точно оценивать обстановку и принимать решения. Рядом с ним его заместитель по политчасти батальонный комиссар Зыков — под стать командиру, такой же подтянутый и спокойный, тоже с орденом Красного Знамени на груди.
Якимович чеканно шагнул навстречу вышедшему из машины генералу, вскинул руку к виску…
— А что скажет комиссар? — видимо, вспомнив фильм о Чапаеве, спросил командир дивизии у Зыкова.
— Народ рвется в бой, товарищ генерал. Все спрашивают: когда? Но мы с командиром ничего не можем ответить.
«Я — пока тоже», — мысленно сказал ему Руссиянов. Вслух — суховато, тоном, не допускающим никаких словопрений, — разъяснил:
— Дивизия должна отмобилизоваться. Полк следует пополнить до штатного состава военного времени. Занимайтесь пока этим. Со всеми вопросами по поводу пополнения — к старшему батальонному комиссару Филяшкину. Кроме того — ваш делегат связи должен постоянно находиться на КП дивизии.
Несмотря на то, что он не мог сделать ни одного замечания 85-му полку, его командиру и замполиту, генерал уехал оттуда в плохом настроении. Ибо понимал: и в 331-м, и в 355-м, и в артиллерийских полках — везде, где он собирался побывать, ему будут задавать этот вопрос: когда в бой? Дивизия кадровая, имеет опыт войны с белофиннами, по существу, уже отмобилизована до полного штатного состава… Когда же в бой? А он никому не может сказать даже «завтра» или «послезавтра».
Из 355-го, оставшись в землянке втроем — с командиром полка полковником Шваревым и его заместителем по политчасти старшим батальонным комиссаром Гутником, он сумел дозвониться до своего командного пункта. Начальник штаба полковник Груздев доложил, что никаких новых приказаний сверху не было. Только поступила телефонограмма с уточнением: дивизии на полную отмобилизацию дается трое суток.
«Да мы ж будем готовы завтра к утру!» — хотелось в сердцах воскликнуть командиру Сотой. Но он сдержался: приказ есть приказ, его надлежит выполнять.
— Хорошо, — сказал он в трубку, — у меня все.
«Хорошо, — повторил он про себя, поднявшись. — Хорошо, да не очень. Но до утра подожду. Не пошлют в бой, ближе к границе, — поеду к Павлову. Управление корпуса, в который должна войти дивизия, только формируется, — там сейчас ничего не добьешься. Самое верное — ехать к Павлову».
На свой КП в урочище Белое болото командир Сотой вернулся поздно вечером. Оставшись в землянке один, сбросил пропыленный, казалось, еще не остывший от дневного зноя китель, приказал принести чаю покрепче, устало сел к столу. Минуту сидел, отдыхая, потом поднял телефонную трубку. Дозвониться в город удалось не сразу — через узел связи штаба округа. Но дома, в Уручье, трубку никто не взял.
«Ничего, — старался успокоить себя генерал, — наверно, пошли к кому-нибудь из соседей. Скорее всего, к Завадским… Позвонить туда? Нет, не нужно, нельзя в такое время занимать линию личными переговорами. К тому же все семьи могли уйти из города в ближний лес — там есть старые щели на случай бомбежки… А завтра сам обязательно постараюсь заехать домой». Он дал отбой и сразу позвонил дежурному по штабу:
— Филяшкин приехал?
— Нет еще.
— Как появится, попросите его зайти ко мне.
Старший батальонный комиссар Филяшкин спустился в землянку командира дивизии подтянутый и бодрый, как всегда, и только по темным, в обводьях, глазам видно было, что заместитель по политчасти смертельно устал.
— Чаю хочешь? — спросил генерал.
— С превеликим удовольствием!..
Ординарец принес чаю, молча поставил стаканы на маленький шаткий столик, так же молча, повернувшись по-уставному, вышел.
— Не знаю, Иван Никитич, что делать, — отпив глоток, сказал Филяшкин. — Свои части мы уже пополнили, а народ все идет и идет. Сегодня только командно-политического состава явилось около тысячи человек. Обмундирования и оружия не хватает, с продовольствием туго… Ведь к нам идут и те, кто возвращается из отпусков в другие части, — к нам, считают они, ближе, быстрее в бой… Идут отказавшиеся от брони добровольцы, парни допризывного возраста — добавляют себе по два года, тысяча девятьсот двадцать пятый год рождения переделывают в паспортах на двадцать третий — и тоже рвутся в бой… Полагаю, завтра надо докладывать округу и решать, что делать.
Генерал встал, прошелся вдоль землянки:
— Решим. Я собираюсь с утра к Павлову. Если, конечно, за ночь не будет боевого приказа… Надо же что-то делать! Нельзя же сидеть и ждать, пока немцы придут сюда! Дивизия отмобилизована, у нее есть боевой опыт… Завтра я обязательно поеду к Павлову.
— А как быть с семьями комсостава? — помолчав, спросил старший батальонный комиссар. — Видимо, их надо вывозить…
Резко обернувшись, командир дивизии посмотрел на него немигающими светлыми глазами — в них вспыхнул знакомый жесткий холодок:
— Вы полагаете, что Минск мы сдадим? И чтобы оповестить об этом гарнизон, начнем вывозить свои семьи?
— Я не знаю обстановки, поэтому не могу судить о том, как она может сложиться дальше, — суховато сказал Филяшкин, обиженный тем, что командир дивизии не совсем верно его понял. — Но в том, что одной из главных целей вражеской авиации будет наш военный городок в Уручье, я абсолютно уверен. Мы не имеем права оставлять семьи командиров под фашистскими бомбами. И вывезти их мы долины не потому, что собираемся отдавать немцам Минск, а чтобы избавить наших детей и жен от бомбежек. Кому нужны бессмысленные жертвы?
— Хорошо, вы правы: семьи не должны страдать. Завтра подберем хорошего командира тыла — пусть займется этим делом вместе с женсоветами частей и штаба. Будем считать, что этот вопрос мы решили. Если не поступят другие указания. — Командир дивизии чуть помедлил: — Вы не возражаете, Кирилл Иванович, если я поеду к командующему? Как говорится, без приглашения…
Филяшкин незаметно улыбнулся; генерал был крут, иногда упрям и чрезмерно жёсток, Но он всегда умел находить в себе силы оценить ситуацию объективно и, пусть хотя бы в душе, признаться в том, что погорячился или был не прав. Именно это — умение командира прислушаться к мнению своего заместителя по политической части и умение заместителя по политической части щадить самолюбие командира-единоначальника и вроде бы не вмешиваться в его прерогативы — надолго и прочно определит характер фронтовых взаимоотношений командира Сотой и ее комиссара — с 16 июля после восстановления института военных комиссаров Кирилл Иванович Филяшкин станет официальным комиссаром Сотой.
— Я могу только всячески приветствовать такое решение, — сказал он. — Дивизия рвется в бой. Надо доказать это командующему. Пока мы подчинены ему напрямую.
Генерал вышел проводить его. В лесу было уже темно. Над головой, в вершинах сосен, иногда шумел ветер. А небо на западе, низко, у самой земли, как и вчера, было тревожно-багровым.
Остановились, прислушиваясь: а вдруг уже и сюда докатывается тяжкий гул обрушившейся на Родину беды? Нет, здесь пока тишина. Только окликнул кого-то неподалеку невидимый часовой: «Стой! Кто идет?»
В ожидании приказа
1
