Сергей Скрипаль - Счастливчик
На одной из станций в здании вокзала Борис накупил на оставшийся полтинник газет и теперь читал их взахлеб, пытаясь проникнуться, понять новую жизнь. Со всех страниц в лицо ему кричало какое-то, вроде бы и старое, но все же новое слово «перестройка», рядом – Горбачев. А что это такое, никак не мог понять из скользких газетных статей. Вроде бы даже смело написано, какой-то хозрасчет, безалкогольные свадьбы, кооперативные кафе, но что к чему совершенно не понятно. Вот и об Афгане. Не, об этом лучше не надо. Чувствуется одно, что кругом проблемы, проблемы, проблемы... Но сдвиг какой-то произошел. Лишь бы не по фазе. Борис улыбнулся, вспомнив любимую присказку командира роты. Итак, сдвиг произошел. Теперь-то уж точно страна заживет богато и счастливо. Ты смотри, фермеры появились, готовы страну накормить своим трудом. Ух ты, какие перемены! Пока в газетах, потом и в жизни.
Отношения с Америкой потеплели, смягчились. Видимо, и правда, скоро войска из Афгана выведут. Ох, скорее бы! Сколько ребят еще могут погибнуть или, наоборот, могут быть спасены! За последний год потери, потери и потери, конца и краю им не видать. Сколько горя в семьях! Какие ребята гибнут! Да и искалеченных молодых парней в Союз вернулось несчитано-немеряно. Как и кто они теперь?
Восемнадцать – двадцать лет. Могли бы трудиться, семьи создавать, детишек сколько появилось бы! И опять сердце стукнуло болезненно – эх, Лера, Лера, Валерия! Темнеет за окном. И теперь вроде и не окно это, а зеркало. Ой, на себя лучше не смотреть, за дорогу оброс сильно, да и бриться нечем.
Поезд устало подтянулся к перрону и, протяжно фыркнув, остановился. Борис подхватил свой вещмешок, перекинул через руку шинель, тепло попрощался с попутчиками, прикрыл локтем живот, чтобы не толкнули в кипении людей, вышел из вагона и пошел через здание вокзала к остановке автобуса.
Изменился город. Стал не такой зеленый, может быть, из-за осени, и грязный какой-то. Все равно – яркий и родной. Люди красивые А девчонок сколько! Во, цветник! Учащенно забилось сердце, заколотилось, натыкаясь на острые иголочки. Перехватило дыхание от прилива радости. Жив! Дома!
Здравствуй, мама! Здравствуй, папа! Наконец-то добрался! Поседели-то как! Морщин прибавилось. Ну, не плачьте, мам, все будет хорошо. Па, ну скажи ты ей!
Уже за первую неделю Борис стал приходить в себя. Отоспался, повидался с друзьями. Говорили, наговориться не могли. Обо всем. Все новости перебрали. Кто из одноклассников куда попал, чем занят. Какие события произошли. Конечно, говорили о войне. Но больше как о службе в армии, чем о том, что было на самом деле. Порассуждали.
– Помнишь, Боря, на классных часах учитель говорил, что не может быть хорошего без плохого, – горячился заводной «философ» Юрка Бабич – третейский судья всех школьных недоразумений. – Не может быть только один цвет. Будет ночь – будет день. Не может быть только одно зло! Обязательно должно быть добро.
Юрка успокаивался, замечая, что собеседники прислушиваются к нему, закуривал и продолжал развивать свою мысль:
– Ранили тебя, Борька, – плохо, конечно, но ведь ты уже дома. Не ранили бы – еще полгода в Афгане, могли бы и убить. Вот и выходит парадокс. Душманская очередь жизнь тебе спасла!
– Черт! А выходит, что так, – соглашался Борис.
На душе было светло и радостно. В приемной комиссии института приняли его документы на подготовительный факультет. Занятия там начинались в декабре. Сейчас только конец октября. Устроился на временную работу в бригаду отца, даже станок токарный его же дали, на котором до армии успел поработать.
Но и еще не поэтому сладко ныло сердце. Получил вчера письмо от Леры, Леры, Валерии. Не срослось, не сложилось у нее с моряком, вот и едет домой, а Борису кажется, что к нему. Но письмо-то прислала. Значит, и к нему тоже.
– Борюшка, сынок, что-то приболела я. Приготовить приготовила, хотела уже и стол накрывать, а масла нет. В магазин хотела пойти, да что-то ноги отказывают. В очереди мне не выстоять, – просительно смотрела мать на сына. Может, ты сходишь? Как себя чувствуешь, сынок?
Очередь была огромная, страшная, серая, хмурая и злобная, как пыльная извилистая дорога в Афганистане. Борис присвистнул. Часа три стоять. За чем очередь? За чем, за чем! За маслом! А вот рядом – люди ждут, когда колбасу привезут. Дальше там, видишь, народ за водку бьется. Борис прикинул, нет, уходить нельзя, место займут.
Через час ожидания заныли ноги, запекло в боку. Отойти покурить? Только недалеко и ненадолго. Вроде бы уже машину разгружают. Сколько? А черт его знает! Если в пачках, то через полчасика начнут продавать. Если на развес – то через час, а то и поболе. Скажи спасибо, что вообще привезли!
Опять курить? Да что тебе не стоится! Мы уже в возрасте, стоим, а тебя, молодого, ноги не держат. Молодежь такая дохлая пошла! Меньше бы курил. Да. Работать не хотят, шляются по городу. Стой, не дергайся. Мы тут с утра стоим – и ничего. А тут, смотрите, только подошел – и сразу хочет!
Словно искра попала в пороховой погреб. Перекошенные злобой лица, гневные несправедливые слова о молодых. Шел бы работать! На заводах рабочим дают по килограмму масла на месяц. Не нравится, не стой! Ишь, какие! Да все без очереди норовят. Наглые.
Объяснять? Рассказывать о ранении? О том, что от захлестнувшей волны негодования сердце начало пощипывать стальными кусачками? Нет.
Уйти? Глупо. Тем более вот уже и продавать начали. Ох! Очередь сломалась, смялась, скомкалась в единую потно-багровую кучу. Стадо разъяренных зверей без единой капли разума в глазах. С ревом, криками, матом. Ах! Притиснули к самому прилавку. Был последним, стал одним из первых. Но больно как печет в боку, больно как! Ладно, купить – и быстро домой. А, вот в чем дело! Привезли гораздо меньше, чем ожидалось. Хватит немногим, вот остальные и поперли. Обидно, если не достанется. Да и есть тогда что? У продавщицы только в лице и осталось что-то человеческое. Стыдно, но что делать?
– Девушка! Мне только пачку. У меня под расчет, – потной ладонью протянул Борис мятые деньги и талон на масло. – Мне нельзя не купить. Я ранен в Афгане, мне надо...
О-о-о! Как заревели! Боже! Что кричат-то! Да нет, вы то не посылали. …Где бы это я рожу наел? Лоб здоровенный? Хам? Да как же без очереди? Очереди-то нет! Ударили? Кто это в спину так больно двинул? Сколько злобы! Скорее, скорее отсюда. Спасибо, девушка! Пропустите. Да пропустите же! Нет, не любовница она мне. Просто человек... Пропустите-е-е...
Невдалеке от магазина, на лавочке сидел Борис. Мокрый от холодной испарины, с закрытыми глазами, посеревшим лицом. Надо быстрее домой. Обедать. Через два часа на смену. Как там мама? Где же масло? Лера, Лера, Валерия...
Из подъехавшей «Скорой помощи» вышел немолодой врач. Осмотрев Бориса, приказал:
– Носилки!
– Что, в третью городскую? – спросил водитель.
– В морг. Похоже – инфаркт.
– У такого молодого? – без всякого удивления буркнул шофер, разворачивая машину на проспект.
– Наши очереди кого хочешь в могилу загонят, – устало проговорил врач, выворачивая из мертвых пальцев Бориса добытую в его последнем бою пачку сливочного масла.
Глава 3. ДИК
«Ди-и-и-ик!» – отвратительно завизжали сдавленное мышечным спазмом Димкино горло и намертво зажатые тормоза «Москвича».
Выскочившая на середину дороги собака метнулась было в сторону от несущегося на нее верещащего металла, но замерла в растерянности прямо посередине дороги. За тысячные доли секунды Димка успел крутнуть руль вправо, и перелетевший через бордюр «Москвич» с размаху уткнулся в толстенный тополь, сдирая с него старую кору смятым вдрызг носом легковушки.
* * *... – Ди-и-ик! – весело кричал на весь парк двенадцатилетний Димка неуклюжему толстому щенку, отбегая от него на два-три шага и млея от того, насколько забавно и старательно, переваливаясь с боку на бок, путаясь в коротких лапах, щенок бежит к нему, радостно тявкая.
– Ах, ты, звереныш мой! – говорил Димка, подхватывая на руки, целуя смешного толстячка в крошечный нос и бархатные ушки. С хохотом уворачивался от мокрого красного лоскутка язычка, когда песик пытался благодарно лизнуть его лицо.
С переполненным любовью сердцем отпускал собачку, опять отбегал и подзывал, будоража звонким голосом раззолоченный осенними листьями, горьковатый от дыма костров, пронизанный солнечными лучами городской парк. Щенок недоуменно вскидывал голову, разыскивая, куда же делся этот веселый, пахнущий молоком человечек, находил Димку и, торопливо виляя куцым хвостиком, бежал к нему, к его ласковым теплым рукам.
* * *– Дик! – и умный, послушный пес, заслуживший уже не одну награду на выставках собак, старательно выполнял команды своего хозяина и проводника Димки.
На занятиях по собаководству в клубе кинологов хвалили Дика. Было за что. Собачью азбуку «сидеть», «лежать», «ползи» и прочее понятливый пёс выполнял даже не по слову и жесту, а по намёку на жест. Складывалось впечатление, что человек и собака читают мысли друг друга.
