Виталий Шевченко - Константиновский равелин
И вот он опять вспомнил, даже не вспомнил, а увидел все перед собой, как наяву: теплый летний дождь, женщину с его кителем на плечах и самого себя, промокшего до нитки, но ни на минуту (не дай бог, она подумает,'что он страдает из-за того, что отдал китель!) не перестающего шутить и улыбаться.
Ему было очень приятно смотреть на ее слегка грустные глаза, на мокрые, колечками прилипшие ко лбу н вискам полосы, на ямочку на щеке, на пухлые, ненакрашенные губы. Ему казалось, что он мог бы вот так идти с нею рядом долго-долго и искоса любоваться ею. Случайная встреча по дороге из дачного поселка в город, случайный ливень, заставивший его заговорить, случайное совпадение — обоим нужно было идти на одну и ту же улицу — все, казалось ему. предвещало впереди что-то радостное, давно ожидаемое, отчего томительно ныло сердце. На женщине было легкое летнее платьиис, и его толстый суконный китель пришелся как раз кстати. И все же иногда она, прижав к себе локти, зябко передергивала плечами. Тогда ему хотелось привлечь ее к себе,
отогреть споим теплом, но он тотчас же одергивал себя, боясь допустить что-нибудь грубое даже в мыслях.
Он осторожио-поннтересовался ее судьбой. Вначале но очень охотно, но постепенно, сама удивляясь этому, она рассказала, что три года назад разошлась с мужем и теперь живет со своей матерью, шестндссятплетией старушкой. На вопрос Евсеева, почему бы ей вторично не выйти замуж, ведь она еще молода и очень хороша собой, она, больше отвечая своим мыслям, чем ему, сказала:
— Не встретила еще человека, которого смогла бы полюбить. Да и трудновато в тридцать лет начинать все сначала.
Последнее было понятно и близко Евсееву. В свои тридцать четыре года он тоже еще не обзавелся семьей, и чем дальше, тем труднее было на это решиться.
И, может быть, поэтому, когда он дошел со случайной спутницей до нужной улины и она благодарила его за китель, он только и сказал: «Пожалуйста», — и ушел, не вымолвив больше ни слова, ушел, несмотря на ее недоумевающий взгляд, с трудом подавив в себе все. что могло его толкнуть на новую встречу с ней.
Уже потом он понял, что совершил ошибку, что часто с безнадежной тоской будет вспоминать эту удивительную встречу и воспоминание будет рисовать всегда одну и ту же картину: дождь, размытая дорога и миловидная грустная женщина с трогательными колечками прилипших к вискам и ко лбу волос...
Два раза после этого был он на той дороге в надежде па новую встречу, но судьба жестоко мстила за неразумное поведение. Сам не зная почему, Евсеев оба раза ходил туда в дождь п брел, промокший и грустный, по дороге, слыша рядом тихий шорох ее шагов.
Так прошло пол года. Евсеев начал забывать черты ее лица, но при воспоминании о ней грудь всегда сдавливало от какого-то неопределенного, щемящего томления.
И вдруг случилось такое, чего он никак не мог ожидать.
Была ранняя весна. Мартовское крымское солнце грело, как в июне. Евсеев, разморенный жарой, нехотя тащился по улице Денина и неожиданно встретил Михайлова. Ровные белые зубы Михайлова ослепительно
2 В Ш^япрнкэ
17
сверкнули в радостной улыбке, и тут только Евсеев обратил внимание на то, что лицо приятеля черно от загара.
— Рано, рано, брат, начал выкраивать время для солнышка! — шутливо сказал Евсеев, тряся его руку, и Михаилов, загорелый, кипучий, жизнерадостный, весело отвечал:
— Имел полное право! Только что нз дома отдыха, из Ялты! — и, спохватившись, хлопнул Евсеева по плечу:
— Да! Что же это я! Ну-ка, немедленно ко мне! Во-первых, есть бутылочка прекрасной Массандры, а во-вторых, покажу кучу курортных фотографий!
В прохладной комнате Михайлова, потягивая из стаканов холодное вино, друзья рассматривали фотографии.
— Это я у домика Чехова, это наш завхоз — прекрасная женщина! Л это наша группа в Никитском ботаническом саду! — передавал Михайлов Евсееву снимок за снимком.
Внезапно взгляд Евсеева остановился и глаза изумленно расширились: на фотографии грустно улыбалась та самая женщина с милыми задумчивыми глазами, которую он встретил тогда на дороге. Ее невозможпо было не узнать среди полсотии других откровенно веселых лиц, и Евсеев, все еще изумленный, показал на нее Михайлову:
— Кто это?
— А-а! — взглянул Михайлов на снимок. — И ты заинтересовался! У нас там ей проходу не давали! Умница, красавица и еще миллион добродетелей! Целая рота ухажеров была прикомандирована!
— И ты? — ревниво спросил Евсеев.
— Ну, что ты! — махнул рукой Михайлов. — Такие женщины не по мне! Я люблю веселых, общительных и не таких умных. Да, кстати, у нес иикто не пользовался успехом.
— Кто же она? — облегченно вздохнул Евсеев.
— Ирина Минаева! Научный работник биологической станции. Всякие там рачки, циклоны, дафнии — это по ее части! Пишет диссертацию, и я уверен, что, имея такую башку, она ее напишет!
— А ты не знаешь ес адреса? — с надеждой спросил Евсеев.
— Эх, брат! — рассмеялся Михайлов. — Да ты, я вижу, влюбился в фотокарточку! Нет, адреса ее я не
знаю, но слышал, что живет она в Потн, кажется, вместе со своей матерью.
— Послушан, — сказал Евсеев, в душе которого все больше и больше разгорался огонь надежды, — а ты нс помнишь ее отчество?
— Отчество? — переспросил Михайлов, потирая лоб,— постой, постой... Ирина... Ирина... Кажется, Владимировна... Ну да. Владимировна! Теперь я точно вспомнил!
— Ну, спасибо и на этом! — совсем весело произнес Евсеев, записывая все в блокнот, хитровато глядя на недоумевающего Михайлова. — Не смотри так на меня! Когда-нибудь я тебе все расскажу!
Через полмесяца после этого Евсеев писал письмо по адресу, полученному нм из потнйского адресного стола:
«Здравствуйте, Ирина Владимировна!
Не удивляйтесь ни тому, что я знаю Ваше имя, ни тому, что я разыскал Ваш адрес! Счастливая случайность позволила мне сделать это. Простите мне дерзость, если Вы уже забыли человека, встретившегося с Вами в буйный летний дождь. С тех пор пн один нз дождей не прошел для меня бесследно, ибо в такие дни я особенно остро чувствовал, насколько глуп был тогда и насколько мне тяжело потерять Вас навсегда. Измученный отчаянием, я не боюсь откровения и надеюсь хоть на небольшой отклик в Вашей душе, пусть отдаленно похожий на то, что испытывал и испытываю я! Я буду рад любому Вашему ответу, только бы знать, что Вы услышали меня и простили мое мальчишество. Надеюсь, что интонация моего письма скажет Вам больше, чем то, что в нем написано. С нетерпением буду ждать Вашего ответа!
. Евгений»
Да, она многое прочитала между строк! Ответное письмо дышало доверием и нежностью. Евсеев столько раз перечитал его, что даже выучил на память! Оказывается, она тоже не забывала его и в душе ее теплилась надежда, что их встреча была не последней. Правда, ее немного удивила его замкнутость, но как потом она поняла, это только говорило о его добропорядочности и серьезности. Она тоже с нетерпением будет ждать его нового письма и новых вестей о нем! И еще... (она тоже будет откровенна!)... Еще бы ей хотелось вновь увидеть его. Пусть даже, как тогда, — в дождь, в непогоду, но
2*
19
таким, каким она его запомнила, — и строгим, и сдержанным, и веселым...
Впервые Евсеев ощутил, что он по-настоящему любим женщиной. II это неизведанное, острое, дурманящее чувство наливало мускулы силон, делало моложе, стройней, красивей. II все же оно запоздало на много лет. Теперь ему уже не хотелось петь, кричать, дурачиться и целовать прохожих, как когда-то в детстве, когда был безответно влюблен в свою одноклассницу, красивую, но непомерно гордую и совершенно пустую! Легкая грусть была примешана к этой любви. Он был скуп на проявления чувств н также скупо, по-мужски, поделился всем с Михайловым. Михайлов выслушал его очень серьезно и не менее серьезно сказал:
— Ты должен обязательно поехать к ней!
— Ну зачем это... — неуверенно возразил Евсеев, слегка краснея от того, что Михайлов угадал его мысли, но с этих пор он стал исподволь готовиться к поездке п Поти, наметив ее на июль.
Шли дни, шли от него к пей н обратно письма, и с каждым письмом они становились ближе друг другу, и с каждой новой строкой все острее и острее чувствовали, как им обоим не хватает друг друга.
И вдруг — война!
Посыпались с неба бомбы; в голубоватых волнах закачались рогатые мины; падали в море проигравшие в высоте истребители; железные палубы кораблей окрасились кровыо; стотонными от недосыпания руками держались за рукоятки перископов упрямые командиры подводных лодок; сплевывая соленую воду, мчались на торпедных катерах мальчишки-лейтенанты навстречу воющему шквалу огня — шла война! 11 в этом бешеном водовороте, среди недосыпаний, самоотречений, среди нечеловеческого напряжения, среди бомбежек, пожаров и смерти Евсеев все больше думал о своей любви и все меньше писал о ней. И все же была надежда, что все кончится хорошо, что будет еще встреча, о которой столько мечталось... И вот теперь...
