Борис Бурлак - Граненое время
— Ясно.
— Бросьте вы, Захар Александрович, пускать эту известковую пыль в глаза! Разве вы, секретарь райкома, не знали, к примеру, чем кормят коров в Америке, на чем там держится животноводство?
— В таком случае я тоже могу спросить вас: а когда вы по-настоящему стали изучать немецкую тактику? Может быть, вспомните?
— Это разные вещи.
— Нет, это один и тот же догматизм.
Захара раздражали тон и безапелляционность суждений Витковского, но он все-таки старался щадить его самолюбие. Если бы это был Осинков, тогда другое дело. Недавно у Захара произошел крупный разговор с Осинковым, которого он давно не видел (тот где-то все учился, набирался ума-разума под старость лет). Начали с житейских пустяков, с обмена взаимными любезностями, а кончили взаимными обвинениями и расстались, как ярые противники. Захар бросил на ходу: «Догматиком ты был, догматиком и остался». И вышел в коридор, недовольный сам собой. Но чем дольше думал он о своей стычке с Осинковым, тем яснее понимал, какая это закоренелая болезнь. Человек с виду будто бы здоровый, не желает уходить на пенсию, хочет сделать что-то еще доброе для партии, а фактически давным-давно идет не в ногу, мешает идти другим. С виду догматик силен в науке, знает все оттенки диалектики, а проверь его на живом деле — и он окажется пустышкой. Так и этот Осинков на целине: овсюг для него пустяк, эрозия почвы не проблема, строительство жилья в совхозах роскошь. Вот и поговори с таким, тем более, что он, черт побери, ходит в лекторах, поучает рядовых пропагандистов. Захар при случае пожаловался секретарю обкома. Секретарь сказал: «Не обращай ты на него внимания, делай свое дело». Но ведь опять же придется идти к Осинкову. Так почему надо каждый раз портить кровь? Не лучше ли один раз испортить настроение ему, сказав прямо: довольно, уважаемый, послужил, как мог, теперь посторонись. Такие сами не уходят, их следовало бы увольнять, не жалея причитающегося им по КЗОТу выходного пособия. Что деньги — затраты окупятся с лихвой, когда не будут путаться в ногах эти декламаторы хрестоматийных истин.
...Из-за холма показались одинаковые домики-ульи, приютившиеся на пологом склоне родниковой балки. Витковский застегнул кожанку, надел перчатки, как бы дав понять, что пора заняться делом.
Дела на четвертом отделении шли неплохо. Все было готово к севу: люди, машины, семена. Разве лишь не хватало с десяток сменных трактористов, но тут управляющий Юрий Смолин не виноват: обещанная из области подмога еще не прибыла в совхоз. Понравился Витковскому и часовой график весенне-полевых работ, в котором время было расписано, как в плановой таблице боя и даже оставался резерв, на всякий случай, чтобы при любых условиях закончить сев ранних зерновых за пять суток. Витковский сдержанно похвалил управляющего (цыплят по осени считают!) и предложил Захару съездить на третье отделение.
Олег Мальцев встретил их на дороге, в километре от бригадного стана. Он с утра бродил по степи с тульской двустволкой за плечами и благо возвращался без трофеев.
— Охота пуще неволи, — сказал Витковский, когда Мальцев устроился в «газике», рядом с секретарем парткома.
— А я не охотился, Павел Фомич. Я осматривал дальние загоны.
— Рассказывай сказки!.. Вот что, Захар Александрович, надо изъять ружья у всех, начиная с бригадиров и кончая главным инженером. А то они нам так посеют, что мы осенью соберем одну дробь.
— Пожалуйста, я могу сдать оружие хоть сейчас, — сказал Олег.
— А ты помолчал бы лучше...
Директор совхоза был сегодня придирчивым не в меру. Он заставлял заводить каждый трактор, осматривал каждую сеялку, каждую дисковую борону. Он и за малейшую ржавчину выговаривал строго, как на смотру в артиллерийском парке. И все виновата эта двустволка!
В вагончике, в углу за столиком, Витковский обнаружил пустую бутылку из-под водки.
— Чья?
Никто не признавался.
— Круговая порука? Понятно. Что ж, запишем на счет управляющего. — Он взглянул на Мальцева. Тот стоял у двери, виноватый и растерянный, очень похожий сейчас на его Владимира. — Нехорошо, хлопцы, подводить своего начальника. Чтобы это было в последний раз. Обед готов?
— Наверное, готов, — сказал Мальцев.
— Будем обедать. Посмотрим, как вы кормите людей.
Витковский вышел из вагончика и направился к ручью вымыть руки. Ему хотелось побыть немного одному: этот Олег так живо напомнил сына, что вся злость пропала.
Едва он зачерпнул полную пригоршню мутной ледяной воды, как из ближнего кустарника одна за другой, сигнальными ракетами, взлетели утки. Павел Фомич разогнулся, провожая их азартным взглядом. И в тот же миг грянул выстрел, потом еще, двойной. Он обернулся: стреляли трактористы, а Мальцев даже не поднял головы.
Над оврагами стлались белые дымки, будто кто поджег сырой ковыль, тлеющий с утра до вечера. И пашня в низинах все еще курилась, но пригорки уже обуглились под солнцем. Вот-вот начнется сев. Эти дни перед началом сева настраивают на раздумчивый лад: кажется, ничего и не изменилось с тех детских лет, а жизнь-то прожита.
Именно ранней весной, когда в природе все хлещет через край, ты с мягкой грустью замечаешь, как убывает твое время. «А, черт, да я же насквозь деревенский!» — подумал он, возвращаясь на полевой стан.
— Пожалуйста, Павел Фомич, к столу, — Олег сам расставлял скамейки. — Захар Александрович, садитесь...
Ели молча, тайком поглядывая на директора. Больше всех волновалась, конечно, повариха, жена тракториста Стенюшкина, которого в прошлом году увольняли за пьянку.
— Как насчет добавки? — спросил ее Витковский.
— Я тоже не откажусь, — сказал Захар.
И за столом сразу стало весело. Польщенная вниманием, Лиза Стенюшкина с удовольствием добавляла лапши с бараниной. А молодые парни, перебивая друг друга, начали посмеиваться над доморощенными «снайперами», которые только что стреляли в уток. Даже Мальцев оживился и готов был вступить в непринужденный разговор.
— Может быть, останетесь, Павел Фомич, до завтра? — предложил один из этих неудачливых стрелков. — Вечером обязательно будет жареная утятина.
— Нет уж, спасибо. Нам с Захаром Александровичем надо добираться до дому.
Они вернулись на центральную усадьбу в сумерки. Отмахали без малого две сотни километров, все окольными путями, но чувствовали себя отлично, особенно Витковский. Он мог сейчас же после ужина отправиться в новое путешествие до самого утра.
— Что новенького, Романовна? — спросил он свою давнюю и верную хозяйку, перекочевавшую из Риги еще зимой.
— Какая я тебе Романовна? До сих пор была тетя Паша да тетя Паша, а теперь ишь как заговорил, когда надумал жениться! Вот возьму и не благословлю тебя, а без моего благословения пути не будет, несмотря что ты директор.
— Так уж и не будет, тетя Паша? — засмеялся он, тронутый ее материнской ревностью.
— Весенний день долог, всех новостей не перечтешь. С утра заезжала твоя красавица, такая расфранченная, как под венец собралась. Потом был сослуживец твой, полковник-то; они, выходит, братья с Захаром Александровичем-то?
— Родные братья.
— И все заезжали вроде не нарочным порядком. Ну, а к вечеру почтальонша порадовала Зоиным письмом.
— Что пишет?
— Не мне направлено — не мне и читать, — сказала Пелагея Романовна с нескрываемой обидой на свою любимицу Зою, которая после ее отъезда из Риги ни разу не написала ей отдельно (и что за молодежь такая пошла).
Зоя с умилением, со всеми пустяковыми подробностями писала о маленьком Андрюшке: и как он уже улыбается, и какие сильные у него ножки, и какой осмысленный взгляд, и как пытается что-то лепетать, — ну совершенно необыкновенный парень, то есть весь в дедушку!.. А давно ли она сама вызывала такое же умиление у покойной матери, когда тянула ее в с о ч н ы й магазин (это где продаются соки), или просила з а б и н т и т ь поцарапанную руку; или, уже учась в школе, рассмешила всех учителей, сказав, что ее мама занимается р о д и т е л ь с к о й пропагандой. Даже выйдя замуж, она так и осталась для него говорливой девчонкой. И вот перед ним молодая женщина со своими радостями. Зойка, Зойка, не знала ты отцовской ласки. А теперь и вовсе отдалились друг от друга.
«Дедушка...» Павел Фомич горьковато усмехнулся и вышел на крыльцо. Лишь кое-где светились огоньки в поселке. Но все небо было сплошь усыпано звездами, — не то что балтийское, всегда затянутое туманом. Очень далеко, в разных местах, жгли солому, и горизонт был похож на огромный шов электросварки, соединяющий закраины степи и неба (это там, за протокой, на берегу которой находится геологическая экспедиция).
А Наталья спит, наверное. Вдовы рано ложатся спать.
Он еще раз посмотрел в ту сторону, на горячий ободок степного горизонта, и вернулся в дом, включил радио, передававшее легкую музыку для беззаботных полуночников.
