Борис Бурлак - Каменный пояс, 1984
Обзор книги Борис Бурлак - Каменный пояс, 1984
Каменный пояс, 1984
30 ЛЕТ ЦЕЛИНЕ
Очерки. Повесть. Стихи
Борис Бурлак
МОЛОДОСТЬ ЗЕМЛИ
Очерк
Нет, не стареет наша благодатная земля.
В этом легко убедиться, когда ты сам поживешь на белом свете, постранствуешь вдоволь из конца в конец и, вернувшись однажды к степному подножью заветного Урала, с удивлением оглядишься окрест, узнавая и не узнавая всю эту прекрасную землю, точно бы помолодевшую за многие годы, которые, собственно, и составляют твою жизнь.
Нечто подобное я испытал еще в 1954 году, когда снова оказался на Южном Урале после долгого расставания с ним, измеряемого целой четвертью века.
И опять меня привело сюда желание увидеть сотворение Нового мира на доселе не обжитой земле. Это уж действительно так, что лучше самому один раз увидеть…
Впервые я тут побывал в 1930 году, шестнадцатилетним пареньком. И не в качестве любознательного путешественника: мы тогда и понятия не имели о туризме, отправляясь на дальние стройки начальной пятилетки и на целинные поля самых первых зерносовхозов. Слово «целина» уже входило в газетный обиход, к тому же еще поддержанное эпическим талантом Шолохова.
В Москве был создан «Зернотрест», облюбовавший вскоре для своих «фабрик зерна» плодородные земли на Северном Кавказе и Южном Урале, в Сибири и Средней Азии. Одним словом, выбирай географию по вкусу. Меня потянуло в Башкирию, в Зилаирский зерносовхоз, только что основанный неподалеку от Баймакского золотого прииска. Можно было махнуть подальше от родных мест, однако Башкирия с ее дремучими урманами казалась столь же таинственной и загадочной, как и Сибирь.
Правда, этих урманов тогда мне не довелось увидеть, но зато уж степь, первозданная, божественная степь с ее пенящимися на пригорках вековыми ковылями, с ее царственными беркутами, зависающими в высоком небе, с ее множеством любопытных сурков — этих «степных пингвинов», — со всей необыкновенно бурной и страстной весной тридцатого года буквально околдовала меня. Я приглядывался к незнакомым молодым людям и досадовал на свою самонадеянность: все окружающие что-то умели делать (и когда они выучились?), а я оказался среди них начинающим библиотекарем. Это теперь до конца понял всю мудрость библиотечного дела, а тогда краснел, стеснялся, что просто выдаю книги, и жгуче завидовал не только трактористам, но и прицепщикам.
Однако главное-то было в том, что у нас на глазах добрая сотня заграничных тракторов почти круглые сутки поднимала зилаирскую целину, распластывая ее иссиня-черные, маслянистые отвалы от горизонта до горизонта. И где-то в полуденном мареве подолгу маячили башкирские всадники — будто конные разъезды всей этой грохочущей армады, всполошившей древнюю южноуральскую степь.
По тем временам такая масса техники, такой размах работ воспринимались как дерзкий вызов российской экономической отсталости, тем более, что своих отечественных тракторов и в помине не было, Челябинский завод едва вырисовывался в тысячелистных синьках да кальках.
Но то была еще не битва, а разведка боем, верно, успешная, крупномасштабная, однако же разведка. Надвигалась война, и этой разведке не суждено было развернуться в настоящую битву за хлеб — вскоре и совхозные тракторы оставили плуги и взяли на прицепы уральские пушки и гаубицы…
Прошла четверть века, вместившая в себя и довоенные пятилетки, и самую войну, и без малого две послевоенные пятилетки. Четверть века… Кто поднимал целину в тридцатые годы, тот сполна отвоевал свое на фронтах Отечественной, а кто не подрос к войне, достиг совершеннолетия уже в пятидесятые годы — как раз к новому общему наступлению на целину, охватившему десятки миллионов гектаров. И хотя я жил и работал тогда в Риге, хотя мне и перевалило уже за сорок, все-таки потянулся за юными добровольцами, пусть в качестве газетчика, чтобы собственными глазами посмотреть, как пойдет наступление, не слыханное и не виданное там, на востоке.
Жил на полевом бригадном стане с молодыми латышами, старательно заполнял блокноты всяческими заметками, а по вечерам сидел с комсомольцами у костра и с удовольствием слушал их веселые историйки да и сам кое-что рассказывал, тем более, что рассказать было что. Невдалеке от Таналыкского совхоза, где мы обосновались, по ту сторону реки Урал и начинались поля того самого Зилаирского зерносовхоза, в котором довелось немного поработать четверть века назад. Совпадение, случайность? Некоторая случайность была для меня разве лишь в том, что новый подъем целины начинался буквально рядом с давно поднятой целиной. И сама война как бы размежевала их во времени.
С той поры вдвое дороже мне эта южноуральская степь, где сходятся оренбургская, челябинская, башкирская земли. Благо, тут нет скорых, нетерпеливых поездов, которым издали светят зеленые светофоры на полустанках, не говоря уж о станциях. На обыкновенном-то, пассажирском поезде, с трехзначным номером, смотришь себе часами в окно, наслаждаясь постепенным узнаванием твоих мест, овеянных ветрами твоей молодости. Ты как бы наново открываешь мир, в котором поднялось на крыло целое поколение степняков за эти три десятилетия.
Кто встречал тут августовские восходы, когда мелодичным звоном звенят поспевающие хлеба, тот подолгу не мог отвести очарованного взгляда от неохватного пшеничного разлива, уходящего далеко в сторону Казахстана. То чистейшей бронзой, то красной медью, то высокопробным золотом светятся, поигрывают приливные волны на горизонте, куда ни глянь, — на восток или на запад, на юг или на север. Пшеница и пшеница на сотни километров вокруг. И кое-где в утренней дали зеленеют среди полей совхозные центральные усадьбы, над которыми то и дело летают еле видимые стрелы башенных кранов. А вдоль тракта Оренбург — Челябинск, привольно растянувшись в кильватерную колонну, плывут по оранжевому морю ослепительно белые зерновые «лайнеры» — элеваторы. Это все поднятая целина: чем дальше на юго-восток, тем шире разливается она по всему горизонту. Даже не верится, что здесь, кроме караванных натруженных троп, никаких путей-дорог никогда не было.
Треть века… Конечно, можно подсчитать, сколько же всего дала целина зерна за три десятилетия в Казахстане, в Оренбурге, на Алтае, в других областях, где менее значительны посевные площади. Наверное, не один десяток миллиардов пудов. Были годы урожайные, были средние, были неурожайные, — не случайно наши края называют «зоной рискованного земледелия». Однако редко мы получали здесь менее одной четверти всего товарного зерна в стране. А если взять самые «верхние засечки» целинных урожаев, то бывало, что и одна треть, а то и почти добрая половина нашего хлебного баланса приходилась на щедрые поставки целины, которая давным-давно окупила все затраты на ее освоение.
Так что экономическое значение целинного хлеба трудно переоценить.
Но есть еще иное — политическое значение целины. Когда заокеанские недруги в поисках средств борьбы с Новым миром начали применять против нас всевозможные санкции, они и зернофураж, который мы иногда прикупали, возвели в степень «стратегических материалов». Впрочем, они давно приравняли торговлю хлебом к торговле оружием. С каким злорадством американские экономисты считают и пересчитывают на ЭВМ в своих конъюнктурных институтах предполагаемый валовой сбор зерновых в Советском Союзе, если виды на урожай складываются неблагоприятно.
Уже не раз освоенная целина помогала нам на мировой политической арене, хотя те же советологи, помнится, бойко заговорили о «неоправданном риске», едва мы начали распахивать новые земли за Уралом; а потом, когда эти земли порадовали советских людей первым отличным урожаем, за океаном перевели пропагандистский монолог на тему о «сливках земли», которых-де совсем ненадолго хватит русским.
Ну что касается «сливок земли», то в Соединенных Штатах научились снимать их еще в прошлом веке, когда распахивали сверхприбыльные североамериканские прерии и аргентинские пампасы. Хищническая, сверхприбыльная эксплуатация новых земель вконец разорила тогда не только мелких фермеров в США, но и больно ударила по европейским земледельцам.
Если же у нас и было что не так кое-где на целине, то объяснялось это неизбежными при столь огромном масштабе освоения новых земель ошибками. Ошибки, конечно, давно исправлены, и для каждого района с его почвенными особенностями выработана цельная агротехническая система. Ведется и методичная борьба с эрозией почвы, особенно ветровой, чтобы «золотая пыль» плодородия не исчезала бесследно. Да и богатый опыт знаменитого крестьянина — академика Терентия Мальцева получает все более благодарное признание.
