Свен Хассель - Дьявольский полк
В небо с шипением взлетел осветительный снаряд и медленно опустился на землю в слепящем сиянии. Злобно залаяла автоматическая пушка. Вдали трассирующие снаряды напоминали нить бусин на фоне черного ночного неба. Было уже почти три часа. У американцев скоро смена постов.
И вот они появились. Лязгнула сталь. Кто-то засмеялся. Тлеющий огонек сигареты. Безмозглые идиоты! Курить на передовых позициях! У меня руки зачесались разделаться с ними, и я знал, что все остальные испытывают то же самое. За подобное безумие расплата одна — смерть. Это были явно необстрелянные солдаты. Те не позволили бы себе этого. Наверняка только что прибыли на фронт. Новобранцы! Разделаться с ними для нас было бы детской игрой.
Прямо передо мной заливались трелями несколько сверчков. Потом один из них вскочил мне на спину. За ним последовали еще двое. Они приняли меня за труп, и неудивительно. Я лежал совершенно неподвижно. Пожалуй, самая худшая часть подобного предприятия — притворяться мертвым. Возможно, в это время кто-то разглядывал меня в бинокль.
Я никогда не забуду первую из своих дальних вылазок. Это было в Финляндии. Возглавлял вылазку финский лейтенант, лопарь. Называли его Гуви, но никто не знал, прозвище это или имя. Он постоянно повторял свое излюбленное присловье «дьявол и ад». Говорили, что до войны у него было большое стадо оленей. Перед тем, как выступать для взрыва железной дороги в глубоком тылу русских, Гуви подошел ко мне и, помахивая длинным финским ножом у меня перед носом, заговорил:
— Дьявол и ад, чертов немец, слушай меня внимательно. Это первый визит, который ты наносишь нашим соседям. Дьявол и ад, непонятно, зачем ты обременяешь нас. Вам, немцам, нужно сидеть дома и предоставить эти дела нам, финнам. Вы умеете воевать только пушками и танками. Дьявол и ад, это не настоящая война. По-настоящему умеем воевать только мы, финны. Я знаю, как действовать против нашего соседа. Я в ответе за двадцать четыре человека. Дьявол и ад, у меня нет никакого желания тащить тебя с собой, чертов немец. Если у кого-то сдадут нервы, когда мы окажемся среди наших соседей, я знаю, что это будет не кто-то из моих людей. Если потеряешь голову, мы будем вынуждены убить тебя. Если будешь ранен, то не пользуйся пистолетом, чтобы не попасть живым в руки противника. Пользуйся ножом. Вонзи его на полторы ладони ниже левого плеча с наклоном вверх и попадешь прямо в свое немецкое бабье сердце. Дьявол и ад, это приказ. Никто не должен попасть живым в руки наших соседей и заговорить.
Но во время этой вылазки ему пришлось убить не меня, а одного из своих, ефрейтора. Тупого спортсмена, заработавшего массу призов. Я видел, как Гуви убил его. Спортсмен потерял голову, когда мы лежали среди деревьев, поджидая колонну, которую должны были уничтожить. Спортсмен неожиданно встал на колени, держа автомат наготове. В тихой морозной полярной ночи щелчок спущенного предохранителя прозвучал, как пистолетный выстрел. Гуви молниеносно оказался возле него и вонзил нож ему в горло. Один человек из группы сел ему на голову, чтобы хрип и бульканье заглушал снег.
То же самое случилось бы с каждым, кто потерял контроль над нервами на ничейной земле. Он был бы мгновенно убит. Мы были бы вынуждены это сделать. Я подумал о том, что сталось с этим финским лейтенантом, лопарем Гуви. Лежит ли он замерзшим трупом где-то возле железной дороги на Мурманск? Или стал капитаном, как ему очень хотелось? Его великой мечтой было право носить серебряные лампасы, а не зеленые. И как его олени? Довелось ли ему увидеть их снова? Как он умел пить, этот лопарь! И вокруг на километры не было ни единой женщины, с которой бы он не переспал. Когда Гуви выходил из сауны с березовым веником в руке и катался в снегу, то всегда говорил о женщине, с которой там только что трахался:
— Настоящая олениха!
А когда в короткие перерывы между вылазками в тыл русских отправлялся на старом «форде» попьянствовать в ближайший городок, непременно затевал с кем-то драку. Я был его переводчиком, когда приходилось общаться с немцами. По-немецки он понимал, но говорил только по-шведски[166]. Чудесный старичина Гуви! Никто из нас никогда не забудет тебя! Ты был настоящим финским солдатом, которого боялись, как дьявола, и любили, как Бога.
Небо на востоке зарделось, меняя оттенок с каждой минутой. Гнусная гора Кассино казалась почти красивой в утреннем свете. Солнце висело над монастырем громадной сияющей чашей. Утро было чудесным.
С реки поднялся утренний туман и скрыл нас, потом ветер разогнал его.
Время близилось к восьми. Очередная смена. Заблестели каски. Я поднес к глазам бинокль, отрегулировал его. Вот они. Шедший сейчас на смену человек был тем, кого мне предстояло убить. Он должен был смениться в десять и в двенадцать вернуться. На груди у него были две орденские планки, глаза были странно синими, как гусарский мундир. Он начал ковырять в зубах боевым ножом. Солдат, которого он сменял, что-то показал ему. Оба засмеялись. То были порнографические открытки. Я услышал, что он носил имя Роберт: звали его Боб, как и меня[167]. Странное совпадение, один Боб готовился убить другого.
Роберт беззаботно прислонился к пулемету. Над ним поднимался голубой табачный дым. Он сдвинул каску на затылок, подбородочный ремень туго обтянул щеки.
Но что это? Кровь застыла у меня в жилах, когда я увидел, что он взял свисавший на грудь бинокль и навел на меня. Я затаил дыхание. На веко мне села муха. Я не согнал ее. Человек с мухой на веке должен быть мертвым.
Передо мной пролетела птичка с красными перышками на концах крыльев. Прямо посреди ничейной земли. Неужели ты не понимаешь, маленькая, что жизнь на ничейной земле означает смерть? Она порхала возле меня и даже села на ствол моего автомата. Это опасная ветка, садиться на нее не стоит.
Солнце жгло мне затылок, насекомые едва не сводили с ума. Вот этого человека снова сменяют. Если взводный не найдет для него какого-то особого дела, через два часа он заступит на свою последнюю смену. Мне стало любопытно, есть ли у него в Штатах девушка. Чем занимается его отец. В каком доме он жил. В частном, где мальчишка-разносчик каждое утро бросает через ворота газету? Или в многоквартирном, где в подвале трахаются подростки? Пришел он прямо из колледжа, сменив учебники на винтовку? Или это парень с окраины, время от времени грабивший педиков и дравшийся с полицейскими?
Если только американцы начнут атаку, наша вылазка окончится ничем. Какого черта пойти на нее должны были мы? Кто должен привести пленного штабиста? Я едва не сходил с ума. Уж лучше идти. Я пролежал совершенно неподвижно десять часов. Готов биться об заклад, многие факиры нашли бы это очень трудным фокусом.
Показались каски. Последняя смена. Но что это? Их гораздо больше. Боб тоже был там. Я легко узнал его. Что означает эта громадная миграция? Потом я понял. Командир взвода решил устроить инспекцию.
Он снял ствол пулемета, поднял крик, устроил разнос командиру отделения. Строевик. Я знал эту породу. Они не оставляют придирок даже на передовой.
«Погоди же, мелкая тварь, — подумал я. — У тебя нет ни единого шанса. Жить тебе осталось ровно час пятьдесят семь минут. Малыш и Хайде уничтожат твой блиндаж. Они близкие друзья Старухи с косой. Ты не уйдешь от них».
Теперь, черт возьми, он собрался отдать под трибунал своих подчиненных, жить которым оставалось несколько минут. Разумеется, он не знал этого. Но все равно, молодчик был из тех, у кого высшее устремление — стать первым сержантом. Носить шесть нашивок и звезду[168], как бы ни пришлось его подчиненным платить за это — свободой и жизнью.
Боб стоял по стойке «смирно» и выслушивал брань. Возле моей головы жужжал слепень. Потом сел мне на руку. Я подумал, смогу ли оставаться неподвижным, если он ужалит. Я всегда боялся слепней и ос. Слепень ужалил. Я наблюдал, как он вонзает жало в мою руку. Вверх по руке стала подниматься жгучая боль.
Я посмотрел в бинокль на Боба. Американский рядовой первого класса, он закуривал последнюю сигарету. Наслаждайся ею, приятель! У тебя осталось всего семь минут. Надеюсь, твоей матери вручат твою Почетную медаль Конгресса[169]. Она ее заслуживает. Она отправила в Италию сына, чтобы его там убили. Двадцатилетнего. У него только началась жизнь. И вот так окончить ее. Просто солдатом.
Просто солдат. Эти слова я часто слышал. Их произносили с легким пренебрежением. Но это мы отдаем жизнь за ваши заводы, за вашу промышленность. Над нашими трупами вы заключаете новые, более выгодные контракты. А когда война окончится, и вы сидите в своих роскошных кабинетах, обмениваетесь контрактами и отдаете распоряжения Круппу, Армстронгу и Шнайдеру[170], мы, солдаты, попрошайничаем на вокзалах или гнием в лагерях военнопленных. Прошлогодняя листва быстро забывается.
