Андрей Орлов - Черный штрафбат
Гурвич начал пространно объяснять про систему ритуальных правил кашрут, которые определяют соответствие предписаний, связанных с пищей, Главному еврейскому закону. Потом сбился, сказал, что он не эксперт и даже не любитель. В общем, это то, что можно и чего нельзя. Как у Маяковского — «что такое хорошо и что такое плохо». Свинину, например, запрещено категорически, но не потому, что грязное животное, как уверен ислам, а по совсем другим причинам. Кушать можно только тех животных, которые одновременно и жвачные, и парнокопытные. То есть корову, козу и барана — можно. А вот свинья хоть и имеет раздвоенные копыта, но жвачку не жует и, стало быть, «плохая». И яйца можно есть не всякие, а только те, у которых разные концы — один тупой, другой острый. А если оба острые или оба тупые, то под страхом смерти запрещено. Кровь нельзя пить, то есть мясо готовить только обескровленное. Рыбу — только ту, у которой чешуя чистится. А молоко после поедания мяса можно пить лишь через несколько часов. Зато водку потреблять не воспрещается, и это очень большое достижение еврейского народа…
Зорин слушал вполуха, посматривал по сторонам. Евреи держались от них особняком, «психологическую» границу, помимо «раздатчицы пищи» Ализы, не переходили. В том числе и девушка в берете с большими черными глазами. Он видел ее несколько раз. Сначала она пробежала мимо, протащив тяжелый мешок. Потом помогала какому-то старику спуститься с крыльца, довела до отхожего места, огражденного заборчиком. Потом стояла перед штабом и шепталась с Рудбергом, при этом несколько раз смотрела в его сторону. Тема разговора была не очень приятной — девушка кусала губы и недоверчиво покачивала головой, а когда рядом появились посторонние, то быстро отвернулась…
*Организм еще не отвык от «режима разведчика». Он проспал пару часов и проснулся. Руки на месте, ноги приделаны к туловищу, голова соображает, а, главное, не болит. Но что-то было не так. Может, ложе слишком мягкое? Он повертелся, прощупал полосатый солдатский матрас — каждому бойцу выдали подобный. И где добыли, интересно? Хотя за три года уж, наверное, многое можно добыть… Он лежал, вслушивался, отделял храп и стон внутри сарая от внешних звуков. Ночь едва лишь началась. В отряде рано ложились и рано вставали. Тишина за «бортом», только кузнечик, страдающий бессонницей, выводил однообразную трель. Сквозь щели между досками просачивался лунный свет. Партизанский лагерь крепко спал. Лишь где-то в центре базы разговаривали мужчины — возможно, часовые. Дверь, смотрящая на лагерь, была заперта на задвижку. Задняя часть сарая, оплетенная кустами, упиралась в скалу. Несколько досок там были выломаны, и от греха подальше Зорин приказал заложить ее фанерными щитами.
За той стеной и хрустнула ветка…
Он сел, нащупал затвор автомата. Сухо стало в горле. Подобрался бочком, отдавив руку какому-то сновидцу — тот что-то прорычал, но не проснулся.
— Эй… — раздался приглушенный шепот. В стену зацарапали. Он привалился плечом к стене, затаил дыхание.
— Эй, послушайте, как вас там…
Голос принадлежал женщине.
— Впустите меня, но не шумите… Я не сделаю вам ничего плохого… Быстрее же…
Кто-то уже проснулся, заворчал. Зорин шикнул на него. Проснувшийся разбудил соседа, а когда тот начал спросонья ругаться, просто заткнул ему рот.
— Кому тут по едалам отбарабанить?… — начал в своей неподражаемой манере Фикус, но ему тоже «перекрыли кислород». Зорин отодвинул щит от дырявой стены. В сарай кто-то вполз. Он чиркнул спичкой. Тусклое пламя осветило бледное женское лицо. Огонек горящей спички метался в широко раскрытых глазах.
— Это вы? — растерялся Зорин. Он узнал ту самую девушку в берете — она обладала запоминающейся внешностью.
— Проходи, родная, как же мы… — начал Фикус, но получил по ребрам и, кажется, включил соображалку.
— Не галдите, — прошептала девушка. — И спичку погасите…
Он погасил. Темнота навалилась. Народ скрипел, поднимался — каждый чувствовал приближение неприятностей.
— Молчите, ради всего святого молчите… — Он чувствовал ее горячее дыхание совсем близко. Девушка волновалась — и это еще мягко сказано. Ее волнение передавалось Зорину.
— Послушайте… меня зовут Ада, я племянница Михаэля Рудберга… Я знаю, что вы ни в чем не виноваты, и мне не нравится то, что задумал Фильман…
Зорин похолодел. Дурные предчувствия, кажется, перетекали в практическую плоскость.
— Слушайте и молчите… — ее голос звенел от напряжения, — Фильман долго думал, что с вами делать. Он принял это трудное решение, и теперь его не переубедить. Вас расстреляют. Войдут на рассвете, когда у людей самый крепкий сон, разоружат и быстро пристрелят…
Штрафники глухо зароптали.
— За что, Ада? — возмутился Зорин. — Вы воюете с фашистами, мы воюем с фашистами…
— Все очень сложно, Фильмана можно понять… Он болеет за свой народ, он понимает, что если вы уйдете, то все равно проболтаетесь своему командованию про эту базу — вы просто обязаны им рассказать. И имена перечислите…
— Ада, но что в этом зазорного? Вы же не предатели…
— Мы — те, кто не нужен Советской власти. Мы слишком независимые, самостоятельные, вольнолюбивые. Когда придут ваши, первым дело сюда направят карателей из НКВД, базу ликвидируют, людей расстреляют или посадят в лагеря, не пожалеют даже детишек… Вы что, не понимаете элементарных вещей?
— Но все равно на днях придет Красная армия, вам придется с этим считаться. Вы же не в параллельном мире существуете…
— База слишком затеряна в предгорьях, чтобы так сразу ее найти. Ее и с воздуха непросто обнаружить. Немцы летают три года, но так и не обнаружили… Идеальная система оповещения. Повсюду посты — и лишь появится посторонний, сразу гонец бежит в отряд… Фильман считает, что после прихода советских войск база сможет какое-то время просуществовать, пока они с единомышленниками не разберутся в ситуации, не наметят планы, не начнут потихоньку эвакуировать людей… Да что я вам рассказываю? Дядя Михаэль возражал — он хороший человек, понимает, что вы спасли много жизней. И ему спасли, и мне… Я уже чувствовала, что следующая очередь из пулемета будет моей… Но Фильман самолично принимает решения — если сказал, значит, железно…
— Спасибо, Ада, за предупреждение… — Он нашел ее руку, нежно погладил. Почувствовал, как ее кожа покрывается мурашками. — И все же, Ада, почему вы нам помогаете? Только потому, что мы спасли ваши жизни?
— Да какая вам разница, господи… Мой жених Йосеф с первого дня был мобилизован в Красную армию… Он не успел спрятаться, его забрали, постригли, увезли на призывной пункт. Он живой до сих пор, пишет письма, в последний раз из смоленского госпиталя, просит, чтобы я молилась за него. Как я могу допустить с вами такое, даже если ненавижу вашу власть?… Мой Бог меня не простит — за одного молюсь, других таких же обрекаю на смерть… До рассвета еще несколько часов, я пришла предупредить заранее. Через дверь уходить нельзя, вылезайте в эту дыру. С этой стороны есть единственная тропа, по которой можно выбраться из лагеря. О ней не знает даже Фильман, мы с девчонками Сарой и Кармелой обнаружили ее случайно… За сараем терраса, взбирайтесь на нее, там кусты — и вправо до конца, пока не упретесь в скалу… Будет щель, она узкая, но вы протиснитесь… И взбирайтесь по камням наверх — там можно доползти до края котловины. А дальше лес. Это северо-западное направление, так и идите. Перейдете дорогу, на которой мы с вами встретились… Это единственное направление, где можно пройти. Во всех других вы завязнете в горах и в чаще… Всё, я должна уходить, если заметят, что меня нет, будут большие неприятности…
В возбуждении она склонилась к нему совсем близко. Он коснулся ее плеча, она вздрогнула. Вот же как бывает — и боится, словно прокаженных, и неприязнь испытывает, и спасти хочет…
— Спасибо, Ада, огромное спасибо… — Он хотел еще что-то сказать, но девушка уже, виляя, как червячок, выползала из сарая.
— Ну, и дела-а… — шумно выдохнул Игумнов. — Ну, что, мужики, спасибо, как говорится, этому дому…
*Они выдавливались из сарая по одному — молчком, без суеты. Взбирались на террасу, пропадали за кустами. Зорин уходил последним. Вскарабкался на шершавую каменную глыбу и прежде чем нырнуть в переплетение ветвей, оглянулся в последний раз на лагерь. Сонная тишина окутала котловину. Слабый ветерок покачивал верхушки деревьев. Бараки и подсобные помещения отряда едва очерчивались в темноте. Где-то в центре горел бледный огонек — ночные часовые пользовались масляными лампами. Словно в мире параллельном побывал, ей-богу… Сбросив оцепенение, он заработал локтями, продрался через колючие ветки. Пополз на четвереньках к краю плиты, нашел на ощупь провал, пристроил правую ногу, отыскал опору. Полз вверх, лавируя между камнями — в лунном свете хорошо просматривались истертые подошвы ползущего впереди…
