Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)
В дверь тихонько постучали. Полина не ответила. Дверь приоткрылась, и в комнату протиснулась Маша с ландышами в ручонках.
Полина поднялась.
— Это ты… Машенька…
— Вы плакали, тетя Поля? — сверлила синенькими глазенками Маша.
— Немножко.
— Почему?
— Обидели. Очень обидели тетю Полю.
— Злые дяди?
— Да, нехорошие, злые люди, Машенька… Ой, какие цветы у тебя! Кто это подарил?
— Солдат… дядя Петя. Сначала он сказал — тете Поле, а потом мне отдал.
— А что еще сказал дядя Петя?
— Сказал… сказал: «Вот целый букет, бери». Еще сказал: «Красивая она?»
— Кто она?
— Она… вы, тетя Поля. Какая непонятная!
— А ты сказала — красивая?
Маша кивнула головенкой.
— Смешная моя!
— Я добрая — во скоко вам. — Маша подала горстку ландышей.
— Спасибо, Машенька. — Полина прильнула к ландышам лицом, и снова что-то подкатило к горлу, но уже не тот комок, что недавно готов был вырваться рыданиями, а какой-то иной, она и сама не знала какой — то ли горький, то ли радостный. Притянула к себе Машу, поцеловала белые волосенки. Милая девочка! Она и не ведает, как вовремя пришла!
Хотя на душе у Полины все еще было тяжко, но уже чувствовала, что Маша, эта кроха несмышленая, увела ее мысли к светлому берегу…
Наверное, еще не раз нахлынет дурное настроение и Полина будет плакаться на свою долю соседке Нине Макаровне, даже начнет уговаривать брата уехать куда-нибудь подальше от этих мест, но ее все чаще станут навещать добрые думы о человеке, которому она, кажется, очень дорога.
А человек тот, получив от нее записочку в несколько слов с благодарностью за милые сердцу ландыши, поверит, что к солдату пришло желанное трудное счастье, и он уж постарается удержать это счастье. На то он и солдат!
1962
Матрос Забегаев меняет характер
Здравствуйте, уважаемый Иван Герасимович! Простите, что называю вас так, по имени-отчеству. Вы человек военный, капитан 3 ранга, а я матрос, и нужно бы обращаться по-военному, но я ведь не с рапортом, я — по личному вопросу.
Вы, конечно, удивлены: почему это вдруг пишет вам совсем незнакомый человек, да еще с другого флота, и откуда он знает ваш адрес?
Сейчас все объясню.
Когда я прочитал в газете о том, как вы помогли матросу Афанасию Малышеву встать на верный путь, привязалась ко мне дума. И вот после долгих сомнений решил высказать ее вам. Вы ж так хорошо понимаете душу нашего брата неудачника! А я из тех, кому не везет.
Не знаю, о чем сначала и писать: о просьбе ли своей или о том, кто я такой. Начну, пожалуй, со второго.
Рос в одном сибирском городе парнишка. Ходил в школу, учился и был среди сверстников не последним. Парнишка этот влюбился в море, хотя моря не видел, кроме как в кино. Но зато не было в школьной библиотеке книги о море и моряках, которую он не прочитал бы.
Была у него любимая тельняшка. Правда, не совсем по плечу щуплому подростку, но это полбеды. Ребята все равно завидовали: синие полоски часто виднелись на его груди из-под расстегнутого ворота рубашки.
Рано умер отец-инженер, но мать не отрывала сына от учебы, не жалела сил, чтобы вывести его в люди. Все же среднюю школу он не окончил. Мать второй раз вышла замуж. Парнишке не по нутру пришлось покровительство отчима, да и мать стала не прежней, словно не родной, и он после девятого класса пошел сам добывать себе кусок хлеба.
Ему легко далась профессия шофера. И вот на сибирских дорогах за рулем грузовика можно было видеть вихрастого водителя в полинявшей от времени тельняшке: он по-прежнему бредил морем.
Только вы, моряк, можете после этого представить, каково было ему услышать решение призывной комиссии — направить шофером в обычные пехотные войска! А за столом-то, будто нарочно, сидел настоящий моряк — капитан 1 ранга. Не знаю, сжалился ли он над страдальцем-призывником или уж тот очень убедительно просил изменить решение, сибиряка все же определили на флот.
Парнишка успешно окончил учебный отряд и со временем стал, как и ваш Афанасий Малышев, рулевым-сигнальщиком на подводной лодке. Тут надо заметить, что если он был в ладу с морем, то этого не наблюдалось в службе: глупое упрямство мешало стать дисциплинированным матросом.
На втором году службы произошло, кажется, непоправимое. Парень стоял перед строем и слушал приказ о списании его на берег. Горько было ему: «Вот и спета моя песенка. Позор кое-как перенес, а каково будет перенести разлуку с морем?»
Так, Иван Герасимович, посмеялась надо мной судьба. Говорят, сам виноват. Мол, вспыльчив, груб, неуживчив… Про оступившегося человека и не то еще можно сказать. Лучше разобрались бы, почему Забегаев иногда кипятится, срывается, дерзит. Разве просто так, без причин?
Я вам, как отцу родному, расскажу обо всем.
Началось с пустяка. Поскандалил на берегу, попал в комендатуру… Ну я могу понять мою знакомую, которая узнала об этом и перестала дружить со мной, но друзьям говорить на высоких тонах!.. А они напустились на комсомольском собрании, будто нет у меня уж никаких достоинств. Я, конечно, провинился, не спорю, но зачем же так? И еще бы после этого не пошла моя служба «через пень колоду», как выразился один «дружок».
А теперь, в береговой части, думаете, лучше отношение ко мне? Списанный подводник… Зазнайка… Бузотер… Без души служит… Вот и растут взыскания. Не верю, что когда-нибудь выпутаюсь из них. И никто тут не верит.
А товарищи? Им бы позубоскалить над чужим горем — и только. Чего вон надо от меня Улькину? Наглаживал бы молча свой клеш, так нет, еще бубнит по моему адресу:
Как вспомнишь,
Так сердце трепещет
И обратно струится слеза…
Правда, теперь могу слушать и не слышать, а было время, когда готов был за такие насмешки в ухо дать…
Товарищ капитан 3 ранга, дорогой Иван Герасимович! Возьмите меня к себе на подводную лодку, а? Вы в силах это сделать — вы ж заместитель командира. Я без жалости променяю «самое синее в мире Черное море мое» на ваше суровое Заполярье. И верьте мне: докажу, какой я на самом деле! Не подумайте, что я ищу добренького начальника. Нет. Да таких матросы и не любят, не уважают. Пускай будет строгий, суровый, но чтоб строгость была с понятием.
Я вроде вашего Малышева — просто «трудный матрос», как тут обо мне говорят. Знаю, вы поймете меня. Не однажды пытался я кое с кем делиться своими переживаниями, думал найти поддержку. Слушали, казалось, вникали, а потом тоже начинали нравоучения читать.
Написал вот вам, а сам не знаю, должен был это делать или нет. Да! Адрес ваш я узнал в редакции. Запросил — и мне сообщили. Желаю вам всего хорошего. Буду очень ждать ответ.
Матрос Герман Забегаев.
* * *Долго молчал я после вашего письма, товарищ капитан 3 ранга. Но это к лучшему. Если б сразу стал писать, все испортил бы. Не зря говорят — время лечит.
Письмо ваше меня просто оглушило и, признаюсь, обидело. Сгоряча чуть не порвал его. Только погодя, не раз и не два обдумав все, понял, что вы разговариваете со мной, как строгий отец. Своего я смутно помню, но я понимаю — он не дал бы мне спуску.
Приходится признать: в вашем письме много горькой правды. То, что я написал всякой всячины про товарищей и про девушку, — это по дурости. Но вот как я накликал на себя все «беды», вы угадали. Да, не умею я управлять собой, не умею подчиняться командирам, часто и глупо огрызаюсь. Дурной характер…
Вы говорите: если возвращаться, то, конечно, надо на свою лодку, а не к вам. Ну а для этого я, выходит, должен стать другим уже здесь, в береговой части. Но как?
Пишете, что никогда не пожелаете мне быть похожим на прежнего Афанасия Малышева. Он, видать, совершил какой-то безобразный поступок, раз командир готов был передать дело военному прокурору. Представляю: вам нелегко было поверить в исправление оступившегося матроса, заглянуть в его душу и не ошибиться, что он раскаялся искренне. Конечно, и у него началось все с малого, с «пустяка». А вы действовали как хирург — взяли на себя всю ответственность за трудную операцию. Сами всем сердцем поверили в подчиненного и убедили командира в том, что Малышев может исправиться. Пошли к старшему начальнику. Убедили его, и он согласился оставить матроса на корабле… И когда я глубже вник во все, мне вдвойне радостно стало за Афанасия Малышева. Надо же — старшина 2-й статьи и уже боцман подводной лодки! Выкарабкался парень. Верно сказано: нет безнадежно «трудных», неисправимых людей.
А какой же я, по-вашему? Неужели так и не смогу стать человеком? Поверьте, товарищ капитан 3 ранга, трудно сейчас взбираться обратно на ту горку, с которой когда-то по глупости своей скатился.
Взяли меня из полуэкипажа в эту часть шофером. Но ведь я пока не шофер. Хожу на пост в кочегарку. Недавно вдобавок ко всем несчастьям пропали мои права водителя. Обронил, что ли, где — не знаю. Просил командира написать в наш город, откуда я призывался, запросить дубликат. Мне не верят, сомневаются, уж не сам ли уничтожил, так как знают, что шел сюда не по охоте…
