Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя
Полковой комиссар часто выходил в море на том катере, которому поручалось наиболее трудное и ответственное задание.
Как–то в то время, когда катера–охотники на фарватере уничтожали мины, фашисты совершили звездный налет. На катера было сброшено шестьдесят восемь бомб.
Петр Георгиевич Моисеев, находясь на мостике головного катера, увидел, как с левого борта корабля заходит «юнкерс». Моисеев повернулся к командиру, но увидел, что тот свалился возле тумбы телеграфа, а по железному настилу бегут струйки крови. Артиллеристы отбивали в это время атаку вражеских самолетов с кормы.
Вот «юнкерс» перешел в пике, черные точки оторвались от самолета.
— Право руля! — скомандовал полковой комиссар рулевому и поставил ручки машинного телеграфа на «самый полный».
Бомбы легли за кормой, корабля, поднимая высокие всплески воды. Комиссар взял на себя командование кораблем.
На берегу первую заботу полковой комиссар проявлял о раненых. Помнил, когда, кого и в какой госпиталь отправили, кого увезли на Кавказ. Напоминал командирам кораблей, чтобы они не забывали о своих бойцах, находящихся на излечении.
Встретив командиров катеров, Моисеев говорил им:
— Что же вы, просоленные морсофлоты, о здоровье своих товарищей не узнаете?
Бывал сам в госпиталях и вечерами в свободное время писал письма раненым и получал много писем сам.
…Когда, оживленные и довольные, моряки катеров, давно не видевшие друг друга, собрались на берегу в укрытии железобетонного тоннеля, Моисеев рассказал им о боях катеров–охотников при высадке десанта у Феодосии и Евпатории, о героической гибели тральщика «Взрыватель».
Старший лейтенант Глухов, как командир звена и член партийного бюро дивизиона, говорил о необходимости овладеть второй военной специальностью. Глухов сказал: «Рулевой на катере должен уметь стрелять из пушки, а комендор держать корабль на заданном румбе!»
Это начинание очень важно было для малых кораблей с ограниченным экипажем.
…Дверь из тоннеля, где размещался наш штаб, была открыта. На улице только что отгремела ранняя в этом году гроза, прошел спорый дождь, пахло весной и свежев оттаявшей землей, кричали у причалов чайки.
Я докладывал Морозову оперативную сводку, когда в убежище быстро вошел своей энергичной походкой контр–адмирал Фадеев. Он весело стряхнул с шинели блестящие капли дождя и сказал, обращаясь к начальнику штаба:
— Молодцы катерники! Нате–ка, Дубровский, прочитайте, что они там затеяли! — добавил он, обращаясь ко мне, и протянул бумагу.
Я подошел ближе к электрической лампочке, которая горела в подземелье день и ночь, и развернул сложенный вдвое лист бумаги.
— «Бойцам и командирам морской пехоты», — прочитал я вслух.
«Дорогие друзья!
На фронтовом слете снайперов–истребителей в Ленинграде тов. Жданов сказал: «Снайперы–истребители — это стахановцы фронта. Пусть же из искры этого движения разгорится пламя».
Пламя этого движения разгорается и у нас, среди личного состава катеров–охотников. За время боевых действий на Черном море зенитчики катеров–охотников снайперским огнем уничтожили семнадцать фашистских «Ю-88».
Группа наших катеров подверглась сильной бомбежке. Комсомолец Николай Салов один остался живым из орудийного расчета. Он был дважды ранен. Не в силах устоять на ногах, Салов, истекая кровью, упал на палубу у пушки. Над катером появился еще один «юнкерс». Салов поднялся, зарядил пушку, собрал последние силы, тщательно навел ее и выстрелил.
Только один снаряд потребовался снайперу–зенитчику Салову, и фашистский пикирующий бомбардировщик грохнулся в воду. Так стрелять, как стреляет комсомолец Салов, должны не только зенитчики.
…Мы обращаемся к вам, боевые друзья, с призывом — множьте и ширьте ряды снайперов–истребителей!
..Мы предлагаем на каждом корабле, в каждой части, батарее открыть боевой снайперский учет уничтожения гитлеровских бандитов.
…Каждый снаряд, пулю, мину, бомбу — только в цель по врагу!»
— Сегодня же отправьте это письмо бойцам морской пехоты. Там много матросов и с наших тральщиков, — сказал контр–адмирал, обращаясь к Морозову, когда я закончил читать. — Вот живем рядом друг с другом и воюем вместе, а не всегда видим, какие замечательные люди выросли у нас, — тот же Глухов и матросы его.
Надо сказать, что снайперское движение этой весной широко развернулось под Севастополем. Фронт стал устойчивым, а наши окопы проходили так близко от вражеских. И уже известны были имена снайперов: главного старшины 7‑й бригады морской пехоты Ноя Адамия, девушки–снайпера Людмилы Павличенко и имя знаменитой пулеметчицы Нины Ониловой из 25‑й Чапаевской дивизии, человека большой душевной силы и чистоты. Маленькая, хрупкая, Нина не только любила фильм «Чапаев» и переписывалась с актрисой, игравшей Анку, она восприняла боевые традиции чапаевцев — бесстрашие и мужество в боях с врагом.
…Погода, как и всегда в Крыму весной, была переменчивой и неустойчивой. По утрам под ногами хрустел ледок, остро пахло деревянной сохнущей на ветру палубой корабля, смолой, краской, ожидающей в ведрах кисти маляра. Но к полудню на подошвы ботинок налипали огромные лепешки грязи и перед сходнями каждого корабля появлялись скребы и плетеные маты.
С моря не переставая дули свежие весенние ветры. Они гуляли по верхней палубе, расстегивали матросские бушлаты и настойчиво трепали лепты измятых за зиму бескозырок.
И ветры шептали «Весна… Весна…» Они напоминали о ненаписанных и неотосланных письмах к любимой, о прощаниях на вокзалах и у трапов кораблей. Из потайного кармана, там, где хранится комсомольский билет, осторожно извлекались драгоценные фотографии.
А к вечеру весны как не бывало. Земля становилась твердой, словно булыжная мостовая, и надо было снова надевать шапку–ушанку и перчатки.
В эти мартовские дни артиллерия немцев методически обстреливала то город, то аэродром, то прилегающие к Севастополю бухты. Грохот снарядов, разбрасываемых по улицам и площадям осажденного города, каждый день напоминал о войне, о грозящей каждому смерти. Иногда в небе появлялась и глухо урчала неуклюжая «рама», она часами висела в воздухе, корректируя артиллерийский огонь, и тогда от аэродрома отрывались «яки» и отгоняли «раму», как надоедливую муху.
Группа катеров–охотников, стоявших в Стрелецкой бухте, готовилась к выходу в море. По приказанию контр–адмирала Фадеева мы, работники штаба, проверяли каждый корабль.
День двадцать пятого марта был голубой, солнечный и ветреный. Бухта была наполнена тем ожиданием и деловой суетой, которые всегда предшествуют выходу кораблей, тем оживлением, которое охватывает и матросов и офицеров в преддверии новых походов и операций.
К четырем часам пополудни, когда солнце еще вовсю светило, но почти не согревало, над бухтой, над зданиями, разбросанными на берегу, начали рваться вражеские снаряды.
«Рама», появившаяся час тому назад над городом, была отогнана, и в воздухе дрались наши истребители с прикрывавшими «раму» «мессершмиттами».
А снаряды все чаще и чаще стали залетать в бухту, словно чья–то невидимая рука наводила сюда фашистские пушки. Может, к этому имела отношение недавно обнаруженная нашими патрулями в горах на западном берегу бухты искусно замаскированная пещера. Она была обжита, пол застлан рваным брезентом, а в углу чернели остатки костра. Человек, если не жил в пещере постоянно, то недавно здесь был. Вел он себя осторожно и никаких приметных следов после себя не оставил: ни обгорелой спички, ни папиросы. Не был ли здесь один из ракетчиков, ночных темных людишек?..
А в бухте в это время стояли катера–охотники. Приняв горючее, они грузили артиллерийский боезапас и глубинные бомбы. Несколько катеров заканчивали срочный ремонт. У берега стоял плавучий портовый кран, на котором повис катер–охотник: ему меняли «ноги» — гребные винты.
Командир 1‑го дивизиона капитан–лейтенант Гайко — Белан торопил катера–охотники с приемом боезапасов, чтобы рассредоточить их по всей бухте. Вдруг прямо в ковше, рядом с катером–охотником № 0121, стоявшим у железного бона, розорвался снаряд. Осколки, острые, как коса, порвали парусиновые обвесы на мостике, порубили деревянные надстройки, пробили борт и влетели в отсек.
Пламя охватило моторный отсек. Упал раненный в спину моторист Тимофеев. Механик катера Гусев вытащил его на верхнюю палубу, а сам вместе с мотористом Жуковым машинными чехлами и струей огнетушителя стал сбивать огонь.
На береговой базе была объявлена пожарная тревога. Внутри катера уже горела деревянная обшивка. Гусеву подали в отсек пожарный шланг, и он водяной струей тушил горящий подволок и борта. Трижды вытаскивали из отсека терявшего сознание в дыму и угаре механика, но он снова спускался в машинное отделение, пока пожар не был потушен.
