Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя
Обзор книги Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя
Владимир Георгиевич Дубровский,
На фарватерах Севастополя
Глава первая
Каждый раз, возвращаясь в Севастополь после долгой или кратковременной разлуки, я снова волнуюсь, увидев, как плещется зеленая волна у высоких бортов военных кораблей, как полощется по ветру корабельный флаг и мечутся чайки над Северной бухтой.
Севастополь — город моей моряцкой юности: отсюда выходил я на военном корабле в свой первый поход по Черному морю, сюда же возвращался вновь, вот к этим каменным причалам.
И теперь я волнуюсь, подъезжая к Севастополю. Вечер. Зной и духота летнего дня медленно сменяются прохладой, вливающейся в раскрытые окна вагона.
На высоких холмах стоят белые каменные дома с голубыми и зелеными балконами, узкие террасы ступеньками сбегают к морю, у вокзала шумят высокие древние тополя с вороньими гнездами на них. Птицы взлетают в небо при приближении грохочущего поезда.
А внизу блестит в бухте теплая, нагретая солнцем вода, неподвижно стоят корабли с влажной палубой и чисто вымытыми бортами, пушками, одетыми в чехлы.
Севастополь — военно–морская крепость, но об этом забываешь, когда видишь шумный и веселый город, нарядную и оживленную толпу встречающих на перроне и первые вспыхнувшие к вечеру огни привокзальных служб: красные, зеленые, желтые и слышишь певучие рожки стрелочников, звон посуды в буфете ресторана и сирены автомашин у подъезда.
В соединении, куда я назначен на новую службу, представляюсь начальнику штаба. Сквозь толстые стекла очков, оседлавших его широкий нос, вижу знакомый, всегда иронический прищур глаз; я рассматриваю его высокий выпуклый лоб, складки глубоких морщин от глаз к подбородку и гладко зализанный пробор.
С Владимиром Ивановичем Морозовым мы старые знакомые. Десять лет назад, в самом начале тридцатых годов, придя из военно–морского училища на Черноморский флот, я впервые встретился с ним. Служили мы тогда в Дивсторкате ЧФ — так назывался отдельный дивизион сторожевых катеров. Командовал им участник гражданской войны, награжденный орденом Красного Знамени, Иван Лаврентьевич Кравец. Хороший моряк, он многому научил молодых командиров.
Морозов в то время был уже опытным штурманом. Обогнув Европу, он совершил переход на крейсере «Профинтерн» из Балтики в Черное море и много и увлекательно рассказывал о штормах в Бискайском заливе, о гибралтарской скале, о песчаном Алжире, откуда он вывез шкодливую ручную обезьянку.
В те годы не остыли еще в памяти героические были о гибели на Балтике трех эсминцев и взрыве мин на форту «Павел»; о штормовом переходе через Атлантику, где разъяренный океан смял стальной нос линкора «Парижская коммуна», о дальнем вояже сторожевого корабля «Воровский» из Архангельска к Владивостоку и Камчатке.
Близки нам были слова печальной песни моряков:
Их было три — один, другой и третий.
И шли они в кильватер без огней,
Лишь волком выл в снастях разгульный ветер,
Да ночь была из всех ночей темней…
Ее любил петь молодой штурман Морозов.
Нас, прибывших тогда из Ленинграда, с хмурой Балтики, где белые чехлы на фуражках казались лишними, поразило вечно солнечное и сияющее Черное, море, и служба здесь представлялась нам легкой и праздничной.
Только придя на корабли, мы поняли, что профессия военного моряка–офицера — это повседневный напряженный и тяжелый труд, что корабельная служба требует мужества и энергии, отказа от многих привычек.
И вот теперь, после десятилетнего перерыва, мы снова встретились с Морозовым. Расспросив о службе на Тихоокеанском флоте, где я последнее время командовал 4‑м отдельным дивизионом торпедных катеров, Морозов проводил меня к командиру соединения — контр–адмиралу Фадееву.
Кабинет контр–адмирала представлял собой угловую комнату. Окна ее выходили прямо в бухту. Отсюда были видны и стоявшие у пристани корабли, и все, что делалось на рейде.
За столом сидел несколько сутуловатый, как большинство давно плавающих моряков, худощавый контр–адмирал. Продолговатое сухое нервное лицо, темные, слегка вьющиеся жесткие волосы с заметной проседью и черные строгие глаза — все говорило о твердой воле, энергии и многолетней привычке командовать. Он был одет в аккуратно сидевший на нем китель, на котором выделялась массивная цепочка карманных часов — искусно сделанная корабельная якорная цепь с золочеными контрфорсами. Щеголеватая фуражка с нахимовским крутым козырьком лежала на столе.
Огромный гладкий полированный стол, за которым сидел адмирал, был пуст, как палуба военного корабля по боевой тревоге. На толстом стекле стояла маленькая пластмассовая чернильница и лежала тонкая ученическая ручка. Позже я узнал о муках интенданта соединения, который, услыхав от контр–адмирала фразу «убрать эти камни», относившуюся к громоздкому, величественному чернильному прибору из мрамора, бросился в комиссионные магазины на поиски нового и привез хитроумное сооружение из стекла и бронзы, заранее предвкушая благодарность. Но на следующий день этот прибор перекочевал на стол к начальнику штаба. Адъютант купил ученическую пластмассовую чернильницу и поставил ее перед адмиралом.
На стенах кабинета не было привычных морских пейзажей, копий картин Айвазовского, а висели чертежи и схемы мин и различных тралов.
Контр–адмирал вышел из–за стола. Разговаривая, он цепкой и неслышной походкой моряка, привыкшего чувствовать под ногами палубу, ходил по кабинету, наблюдал в окно, как швартовались корабли, и в то же время присматривался ко мне, пока я докладывал ему о своей прежней службе.
— Так вы, значит, катерник? — спросил он меня. — Хорошо! Нам как раз нужны командиры, знающие это дело. Появился новый тип кораблей, и очень любопытный — катера–охотники за подводными лодками, слыхали, наверно? Их называют еще малыми охотниками!
Я ответил, что на Тихом океане уже видел их. А сам подумал: «Не иронизирует ли контр–адмирал?» За последние годы, в связи со строительством крупных кораблей, на малые корабли стали смотреть снисходительно. И, как бы угадав мои мысли, контр–адмирал продолжал:
— Сейчас на флоте существуют два совершенно противоположных мнения о катерах–охотниках. Одни считают, что у этих кораблей большие возможности в борьбе с подводными лодками, в конвойной и дозорной службах. Другие полагают, что их можно использовать только как рейдовые посыльные катера. Кстати, Владимир Иванович, — сказал контр–адмирал, обращаясь к начальнику штаба и доставая из кармана золотые часы с двойной крышкой, подарок наркома Военно — Морского Флота, — как идут дела на дивизионе у Гайко — Белана? Закончил ли он ходовые испытания катеров–охотников? В четырнадцать часов мне доложите!
Морозов ответил контр–адмиралу и, повернувшись ко мне, неожиданно спросил:
— А вы помните Глухова, боцманом служил на сторожевике «Альбатрос»? Еще учился у меня штурманскому делу. Так он сейчас командиром звена катеров у нас плавает!
Я вспомнил этого скромного белобрысого старшину с облупившимся носом и обветренным лицом. Он часто бывал в каюте у флагманского штурмана Морозова. Морозов учил Глухова ведению штурманской прокладки, знанию лоции и многим другим мореходным премудростям.
— Ну, что ж, можете идти! — сказал контр–адмирал. — Начальник штаба познакомит вас со всем хозяйством.
— Соединение у нас огромное, — глуховатым голосом говорил Морозов, когда мы вышли от контр–адмирала, — и называется ОВРГБ, что означает охрана водного района главной базы Черноморского флота. У нас несколько дивизионов новейших базовых тральщиков — красавцы корабли! Два дивизиона сторожевых катеров, их еще называют МО — малые охотники за подводными лодками, и другие корабли и части. Сейчас мы с тобой кое–что посмотрим!
Морозов вызвал дежурный рейдовый катер под синим брандвахтенным флагом, и мы отправились по севастопольским бухтам.
Надо сказать, что это был уже не тот веселый и беспечный Севастополь конца двадцатых и начала тридцатых годов, который я знал, город, куда прибывали почти все курортники Крыма, чтобы затем на автобусах через знаменитые Байдарские ворота разъехаться по Южному берегу. Город стал как–то строже, курортников принимал Симферополь. Изменились и многие порядки в Севастополе, он поистине был теперь военно–морской крепостью.
Мы идем по Южной бухте. В глубине ее, почти у вокзала, стоят буксиры, гидрографические и вспомогательные суда. Справа, на размытых крутых холмах, лепятся белые домики с черепичными крышами — Корабельная сторона, оттуда к морю вытягивается Павловский мысок с четырехугольной башней метеостанции. Слева, у знаменитой Минной стенки, — эсминцы и лидеры, пожалуй, самые совершенные и быстроходные корабли того времени. Рядом — Графская пристань с воздушной колоннадой наверху, возле нее — небольшой корабль «Брандвахта».
