Александр Хамадан - Гнев
«…Китайцы! Сопротивляйтесь кровавым японским захватчикам! Объединяйтесь для защиты своей родины!
Шанхайская ассоциация молодых патриотов Китая».
«Ошибка» Лао ГанаНаконец отступила и пятая рота, остававшаяся на позициях для того, чтобы задержать наступление японцев и прикрыть отход своего полка. Главные силы полка, по расчетам командира роты, должны были быть уже далеко. Теперь можно было выводить и пятую роту, измученную японским огнем. Бойцы отступали вперебежку, небольшими группами, так, чтобы японцы не сразу заметили отступление.
Командир роты Лао Ган лежит на пригорке и, не отрываясь, оглядывает в бинокль японские позиции. Он лежит скорчившись; длинные ноги мешают ему, и поэтому он беспрестанно то вытягивает их, то поджимает под себя. Оторвавшись от бинокля, Лао Ган поворачивает голову назад и негромко кричит:
— Дай им несколько очередей, Ван, на прощанье!..
Пулеметчик Ван вдруг завозился, выругался и сплюнул смачно на землю. Прошла минута. Лао Ган нетерпеливо повернул голову к пулеметчику и удивленно посмотрел на него:
— Ты что же, спал раньше, что ли? — спросил он дрожащим от усталости и нетерпения голосом.
Ван ничего не ответил, но его длинные цепкие пальцы еще яростнее забегали у пулеметного замка. Лао Ган переполз с пригорка к пулеметчику. Над головами, словно напуганные птички, жалобно пищали японские пули: дзинь, дэинь, дэинь…
— Готово! — радостно вздохнул Ван.
— Ну, начинай! А потом откатывай его, да побыстрее.
Сказав это, Лао Ган пристально посмотрел на тяжелый станковый пулемет и затем перевел взгляд на маленького худого пулеметчика Вана.
Пулемет застрекотал, потом все чаще и чаще, и стук его перешел наконец в какой-то неясный, глухой беспрерывный звон колокольчиков. Так чудилось Лао Гану, отползшему обратно к пригорку и оттуда наблюдавшему за японцами и перебежками своих бойцов. В ушах стоял неумолчный шум. болел затылок, будто в него вдавливалась острая металлическая пластинка. Из красных, воспаленных глаз сползали слезы, Лао Ган утирал их большими пальцами. Пулемет заливался глухим звоном, откуда-то издалека доносилась ровная дробь: тук-тук-тук-тук…
Возле пригорка осталась пулеметная прислуга, два бойца и командир роты. Лао Ган присел на корточки, посмотрел на удаляющихся бойцов и облегченно вздохнул: рота была уже далеко. Пулемет вдруг на мгновение замолк и потом опять часто застучал.
— Кати! — крикнул Лао Ган.
Пулеметчики, пригибаясь к земле, покатили пулемет. Командир и два бойца задержались на пригорке еще минуты три-четыре, потом поползли и они. Японские пули попрежнему летали над их головами. Уже далеко за холмами бойцы и Лао Ган, болезненно морщась, разогнули Затекшие спины. Когда они прошли еще немного вперед, с правого фланга их обстреляли.
Лао Ган опустился на землю так, будто ему подрубили обе ноги. Сначала он постоял на коленях, потом осторожно склонился к земле и вытянулся на ней, длинный, худой. Бойцы залегли рядом за кочку и оттуда меткими выстрелами уничтожили японского снайпера, неожиданно подобравшегося к ним с ручным пулеметом.
Лао Ган почувствовал острую боль чуть пониже колен, сразу в обеих ногах; потом она затихла, притупилась. Он попытался подняться на ноги и со стоном повалился на Землю: японские пули перебили ему ноги. Он еще раз попробовал встать и опять упал. Нестерпимая боль обожгла все его существо.
«Лучше лежать, — подумал он. — Тогда не болит».
Бойцы нагнулись над своим командиром, потом переглянулись между собой.
— Ну, давай, — сказал один из них и осторожно приподнял Лао Гана за плечи.
Другой боец помог ему взвалить тело на спину, и они пошли. Потом один из солдат побежал вперед, вдогонку роте, за санитарами.
Лао Ган молчал, крепко стиснув зубы; мертвенная бледность разливалась по его лицу. Только теперь он почувствовал усталость от многодневных беспрерывных боев. Усталость заглушала боль в ногах. Хотелось спать.
— Послушай, Лян, положи меня здесь у дороги и иди вперед. За мной придут.
Едва Лао Ган сказал это, как удар о землю оглушил его… Острая боль в ногах оживила Лао Гана. Он приподнялся на локтях и посмотрел на бойца. Лян неподвижно лежал, уткнув лицо в низкую, пожженную солнцем траву. Лао Ган подполз к нему, приподнял его голову и почувствовал на ладонях теплоту: за ухом бойца бежала струйка черной крови.
Лао Ган пополз дальше один. Сначала он выбрасывал далеко перед собой руки, потом подтягивал туловище; одеревеневшие ноги тяжело волочились вслед за ним. Он полз долго, отдыхал, в изнеможении падая на траву. Выстрелы позади затихали, он едва улавливал их звуки. И впереди было пустынно и тихо. Лао Ган выполз на дорогу.
Силы оставляли Лао Гана. Ему казалось, что ног у него уже нет, что он потерял их на дороге. Лао Ган повернул голову и посмотрел назад. В пыли он увидел пятна крови, тяжело опустил голову на дорогу и затих. Голова легла как-то боком, ухом к земле.
Лао Ган уловил мерный стук. «Это стучит сердце, — подумал он. — Нет, это наши верховые за мной».
Но на дороге никого не было. Шум приближался с другой стороны, и Лао Ган понял: «Японская разведка!»
Напрягая все силы, он пополз к краю дороги, с трудом перевалил через обочину, упал в канавку и от боли впал в забытье. Японская разведка заметила человека, переползшего дорогу, пришпорила коней и поскакала к нему.
Когда Лао Ган пришел в себя, японцы были уже совсем близко. Из-за поворота дороги они выезжали по одному. Он насчитал пять человек.
— Вот этого сперва, — прошептал раненый, с трудом вытащив из кобуры большой автоматический пистолет и прицеливаясь в переднего всадника.
Глаза его застилались пылью, слезились, веки горели, точно обжигаемые огнем. Японцы остановились не далее полутора десятков шагов от него.
Лао Ган выстрелил и увидел, как офицер съехал с седла. Солдаты повернули коней и поскакали обратно, к повороту дороги. Лао Ган видел, как они дружно вскинули винтовки и целились в него. И он тоже стрелял и считал выстрелы вслух:
— Два, три, четыре, семь, десять, двенадцать, тринадцать…
Лао Ган заметил, как еще одни японец, схватившись за грудь, упал с коня. Последний, четырнадцатый патрон он оставил себе. Вдруг острая сверлящая боль прошла сквозь его правое плечо. Рука с пистолетом упала. Из-за поворота дороги выехала еще одна конная группа. Японцы на минуту задержались на повороте и поскакали прямо к нему. Лао Ган смотрел на них снизу вверх, с Земли. Левой рукой он поднес пистолет ко рту.
— Сволочи самураи! — воскликнул он и нажал спуск.
Прошло мгновение. Лао Ган удивленно скосил глаза на дуло, просунул его глубже в рот, закрыл глаза и изо всех сил опять нажал спуск. От огромного напряжении простреленные ноги Лао Гана шевельнулись, и по всему телу прошла дикая, нестерпимая боль. Перед глазами мелькнули круги, голова безжизненно ударилась о землю, и где-то совсем рядом так знакомо простучала ровная дробь: тук-тук-тук-тук…
Японцы, внезапно повернув коней, помчались назад. С холма по дороге хлестнула пулеметная очередь, потом еще и еще. Всадники неуклюже выпрямлялись в седлах и падали на землю.
Возле Лао Гана остановились бойцы его роты. Один из них нагнулся и посмотрел в лицо командиру. Он лежал в канавке, запрокинув голову. Боец взял из его рук пустой пистолет и сокрушенно мотнул головой:
— Застрелился!.. Не дождался нас…
Лао Ган открыл глаза, взглянул на бойцов, не узнал их и тихо вскрикнул:
— Самураи, сволочи!..
— Жив! — радостно закричали бойцы и бережно подхватили его на руки.
Лао Ган удивленно сморщил брови, пристально посмотрел на них, узнал и прошептал:
— Пить… холодной воды… пить…
Его осторожно понесли через холмы к лесу. Пулеметчик Ван шел рядом. В руках он держал пустой пистолет командира. Лао Ган заметил Вана и кивнул ему головой; Ван склонился над ним.
— Считал и ошибся. Хотел последнюю пулю себе… а отправил ее в японцев…
«Таран победы»
За Северными воротами Мукдена, возле казарм японской дивизии, на широком расчищенном поле заканчивались строевые ученья новобранцев «армии Манчжу-Го»[46]. Этих молодых загорелых крестьянских парней согнали со всех концов Манчжурии. Вначале им не давали оружия: японцы боялись молчаливых и равнодушных людей, старательно выполнявших приказы начальников.
Но теперь заканчивались строевые ученья, и вот уже месяц, как новобранцы упражняются с винтовками; к пулеметам были допущены лишь немногие, внушавшие особое доверие японским офицерам. Каждым взводом командовал японский унтер, ротой — японский лейтенант. Но и эти меры казались японцам недостаточными, и они прикомандировали к каждому взводу, в помощь унтеру, по одному японскому солдату первого разряда.
