Леонид Ленч - Из рода Караевых
— Благодарю Военный совет и вас лично, товарищ командующий фронтом!..
У мальчика при виде коробочки с красивым золотым с алым орденом хищно блеснули карие, отцовские глазенки. Он потянул мать за юбку. Ната наклонилась, и мальчик что-то сказал ей шепотом на ухо. Ната улыбнулась ему и отрицательно покачала головой. Мальчик с огорчением посмотрел на нее, выпятил недовольно нижнюю полную губку, предупредил:
— Сейчас буду реветь!
Комфронта спросил у Наты:
— Что он вам сказал, Наталья Федоровна, позвольте поинтересоваться?
— Спрашивает — может ли он носить этот красивый орден…
— Когда вырастешь большим и станешь таким же храбрым, каким был твой отец, — сказал командующий фронтом и погладил мальчика по голове, — и сам получишь за храбрость такой орден, вот тогда и носи его на здоровье!..
ЭПИЛОГ
Корреспонденты фронтовых и центральных газет, да еще и писатели притом, как правило, всегда были желанными гостями военачальников. Во время одной из командировок я, сотрудник фронтовой газеты и спецкор «Известий», познакомился с Сергеем Васильевичем Бородулиным, командиром танковой бригады, только что сорвавшей попытку немецких танков генерала Гудериана прорвать наш фронт.
Бригада, понесшая потери в этом жестоком встречном бою, была отведена на короткий отдых. Сергей Васильевич оказался приветливым и гостеприимным хозяином, и я, каюсь, загостился у него в бригаде, где мне был предоставлен «и стол и дом». Знакомство наше незаметно для нас обоих переросло в дружеские отношения, и однажды Сергей Васильевич признался мне, что покойный отец его не герой гражданской войны Бородулин, служивший после окончания академии в Управлении главного инспектора кавалерии Красной Армии Семена Михайловича Буденного, автор известных дискуссионных статей в военных журналах, в которых он доказывал горячо и довольно убедительно, что на кавалерии рано ставить крест в связи с развитием современной боевой техники, а бывший царский офицер капитан Караев. Василий Васильевич Бородулин, сослуживец Караева по Туркестанскому фронту, женился на его вдове Наталии Федоровне и усыновил маленького Сережу, для которого стал добрым и хорошим отцом. Своих детей у него и у Натальи Федоровны не было. Сначала Наталья Федоровна не говорила мальчику, что Василий Васильевич не его родной отец, но когда он подрос, рассказала ему все. На отношениях Василия Васильевича и Сережи это открытие никак не отразилось.
— А вам не захотелось в связи с этим открытием переменить ваше отчество? Ведь Караева звали не Василием, а Сергеем.
— Нет! — сказал Сергей Васильевич, — это огорчило бы Василия Васильевича, а я его любил и уважал. Он был хорошим человеком, добрым, хотя в запальчивости мог и наговорить и натворить бог знает что… Вы знаете, — прибавил он, помолчав, — в своих статьях о коннице он все-таки во многом оказался прав! Возьмите хотя бы рейды в немецкие тылы генералов Доватора и Плиева. Мы, танкисты, пробьем дыру, а конница шмыгнет в такую дыру и может все тылы противника перевернуть вверх дном!
Сергей Васильевич со слов своей матери рассказал мне многое из того, что знал о жизни и гибели Сергея Петровича Караева. И это многое я, как умел, изложил своими словами в этой повести, но кое-что, разумеется, додумал и довообразил при этом. Он же передал мне уже после окончания войны с немецкими фашистами туркестанский дневник Караева, хранившийся у Натальи Федоровны Ярошенковой. Отдельные страницы этого дневника, слегка стилистически мною поправленные, я включил в свою повесть.
С. В. Бородулин не так давно скончался — ранения и фронтовые переживания сделали свое дело. Остается только добавить, что его сын, тоже Сережа, внук Сергея Петровича Караева, пошел по дороге предков. Он — младший офицер одной из ракетных частей, так что Караевы по-прежнему служат мечом своему Отечеству.
РАССКАЗЫ И ОЧЕРКИ
ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН
1. НИЖЕГОРОДСКИЙ ДРАГУН
Шли без сторожевого охранения, беспечно. Притаившаяся в овраге конница вдруг вылетела на бугор и лавой, обхватывая красноармейскую роту с флангов, бросилась в сабельную атаку.
Кони шли наметом, гривы их относило ветром в сторону, они не ржали и не визжали, как это обычно бывает в конных боях, и всадники скакали молча — лишь крутили в воздухе тускло поблескивающими клинками.
Неотвратимо нарастал, приближаясь, дробный копытный перестук, и рота, внезапно атакованная на марше, дрогнула и заметалась.
Напрасно командир и комиссар, потрясая наганами, хрипло выкраивали слова команды, пытаясь навести порядок, — люди, охваченные безумием паники, не слушали их.
Василий Трифонов, пулеметчик, лег было за пулемет, но, как на грех, у его «максима» заело ленту. Трясущимися руками, злобно матерясь, Василий наконец продернул ее, но всадники с обнаженными клинками были уже совсем близко, и копытный бешеный перестук бил теперь в самое сердце. Оплошав, он не выдержал, вскочил и, бросив пулемет, побежал не помня себя по степи. От сильного удара сзади в плечо — это добрый конь, налетев, толкнул его грудью — пулеметчик упал, перевернулся через голову и потерял сознание.
Когда он очнулся и, приподнявшись, огляделся, он понял, что с ротой все уже кончено. Повсюду, куда доставал глаз, валялись ничком на сивой, схваченной заморозками траве неподвижные тела в серых шинелях. Многие лежали, зажав голову руками.
Василий встал и, пошатываясь, пошел куда глаза глядят. Сделал несколько шагов и увидел, что еще три красноармейца бредут по степи. Они подошли к нему. Один, незнакомый, скуластый, черноусый, поддерживал на весу руку, рассеченную саблей, — лохмотья шинельного рукава набухали кровью; второй был без фуражки, белокурый чуб на лбу слипся, губы синие, в глазах — боль. И говорить не может, только мычит, — видать, сильно контужен. Его Василий тоже не знал. А третьим оказался Петька Сазонов. Земляк из Вышневолоцкого уезда Тверской губернии, сын лавочника — гармонист, задира и ерник. Он и сейчас молол языком без устали — не то бодрился, не то ополоумел после боя.
— Здо́рово, Вася, они нас чикнули! Комиссара зарубили, я своими глазами видел. А командир самолично себя из нагана. Поднес к виску и… Со святыми упокой, человек был неплохой, хоть и из офицериков бывших. Сам видел!
Василий сказал угрюмо:
— Как же это ты, Петька, все сам видел и при этом уцелел?
— Это, Вася, потому так случилось, что я не паниковал зазря, как другие товарищи, а когда увидел, что нам конец, взял да и сиганул, как зайчик, под кустик и схоронился там. — Петька подмигнул Василию, нехорошо осклабился. — Понял, друг сердечный, таракан запечный?
Черноусый и контуженый придвинулись к землякам вплотную, и черноусый сказал строго:
— Нам, товарищи, отсюда нужно спешно уходить, пока беляки не вернулись!
И только он это сказал, как снова послышался копытный перестук, и на бугор выскочила та же конница — возвращаясь, наверное, после погони за остатками порубанной роты.
Уходить было поздно.
…Отделившись от конного строя, к сгрудившимся красноармейцам подскакали три всадника. Передовой — офицер в длинной кавалерийской шинели, с погонами штаб-ротмистра, в дроздовской фуражке с малиновым околышем и белой тульей — осадил вороного ладного жеребчика, потрепал коня по взмокшей лаковой шее рукой, затянутой в коричневую кожаную перчатку, и внимательно оглядел стоявших перед ним красноармейцев.
Петька Сазонов, побледнев, поднял руки.
— Опустите руки! — негромко и мягко сказал офицер.
У него было бледное моложавое лицо со странно яркими, нарядными, словно чужими, губами. Под прямым длинным носом надменно чернели коротко подстриженные усики. Глаза светло-серые, ледяные, господские.
— Кто из вас мобилизованные, а кто нет? — так же негромко спросил офицер-дроздовец.
— Я, ваше благородие, мобилизованный! — молодцевато гаркнул Петька Сазонов, настороженно косясь краешком глаза на скуластого черноусого красноармейца — тот стоял неподвижно, смотрел прямо и спокойно на офицера, словно хотел накрепко запомнить его лицо.
— Я тоже мобилизованный! — глухо сказал Василий Трифонов, пулеметчик.
Белокурый с чубом, промычав что-то, пошатнулся и тяжело опустился на траву.
— Он, ваше благородие, сильно контуженный! — стал объяснять офицеру Петька Сазонов. — Ему надо бы медицинскую помощь оказать.
— Ну, у нас тут врачей нет! — оборвал его офицер и перевел взгляд на черноусого красноармейца, продолжавшего держать на весу свою разрубленную руку.
— Я не мобилизованный! — сказал черноусый.
— Значит, добровольно пошли в Красную Армию?
