Олег Селянкин - О друзьях-товарищах
Вахтенный еще только собирался шагнуть ко мне, чтобы отрапортовать, а я уже приказал:
— Боевая тревога! — и сразу сунулся в кубрик.
Через несколько секунд, поняв нелепость своего присутствия в кубрике, где с коек повскакивали полуодетые девчата, я пулей вылетел на палубу катера-тральщика.
Вроде бы и конфликта не было, но чувство жалости к этим девушкам, которые были обязаны жить по суровым законам войны, не покидало меня до того дня, пока их катер не ушел от нас.
Да, настал такой день. Под вой сирен катеров-тральщиков почти всего дивизиона, на палубах которых застыли шеренги моряков, катер девчат снялся со швартовых.
Девчата не смогли стоять в строю по стойке «смирно», как того требовал устав. Они сначала сгрудились около рубки под большой красной звездой с единицей в центре, потом перебежали на корму. И махали, махали нам беретами.
Шли дни, и все меньше и меньше на нашем боевом участке оставалось минных полей, а у меня — катеров-тральщиков в дивизионе. И радость (мы справились с заданием!), и грусть (прощай, 6-й дивизион катеров-тральщиков!) в те дни прочно обосновались в сердце каждого из нас.
Наконец в конце сентября, когда вместо дивизиона у меня катеров-тральщиков было чуть побольше отряда, я своей подписью скрепил снятие последнего вражеского минного поля на моем участке.
Поставил подпись, и невольно подумалось: «А дальше что? Куда военная тропа теперь поведет меня? И как я буду там, на новом месте, без этих матросов, старшин и офицеров, с каждым из которых сроднился как с братом?»
Больше всего боялся, чтобы не случилось так, что я, стоя на берегу, буду провожать последний катер-тральщик своего бывшего дивизиона.
Но командование флотилии вдруг вручило мне отпускной билет, разрешило съездить домой. Это было столь неожиданно и радостно, что я словно ошалел и, когда настало время подняться на пароход, на котором мне предстояло пройти до Саратова, с ужасом подумал, что я все бегал, прощался с людьми, прощался, а немногое свое имущество в чемодан не побросал.
К счастью, об этом позаботились матросы.
И вот я стою на крыле мостика парохода и с грустью смотрю на те немногие катера-тральщики, что остались от дивизиона. На их палубах ровными строчками застыли недавние мои подчиненные и боевые друзья. И еще — враз выли сирены всех катеров.
Нет, вы, читатели, наверняка не знаете, что испытывает человек, когда плачут сирены всех катеров.
Здравствуй, Днепр!
После быстротечного месячного отпуска, во время которого я прежде всего попытался отоспаться и лишь потом походил по родному городу и заглянул в театры, отбыл к новому месту службы — в Онежскую военную флотилию на должность начальника штаба дивизиона минометных катеров.
Здесь меня встретили доброжелательно, с уважением и даже завистью поглядывали на мои два ордена и медали «За оборону Ленинграда» и «За оборону Сталинграда». И с командиром дивизиона капитаном 3-го ранга М. Крохиным, и с командирами отрядов, и с матросами и старшинами я быстро нашел общий язык, хотя не обошлось и без своеобразных столкновений.
Дело в том, что этот дивизион был сформирован из торпедных и других катеров, вооруженных легендарными «катюшами» самых различных калибров. И вполне понятно, что кое-кому из старых торпедников было несколько обидно, что над ними стою я, который до этого ни одного дня не служил на дорогих их сердцу «коробочках». Естественно, они и попытались проэкзаменовать меня, даже опротестовать кое-какие мои распоряжения.
Так, механик, на козырьке фуражки которого был золотой венчик — свидетельство того, что он принадлежит к старшему офицерству (напомню, что я был всего лишь капитан-лейтенантом), однажды заявил, что я ошибаюсь, когда приказываю закончить ремонт в такой-то срок. Причем, чтобы привлечь внимание других, говорил громко, с апломбом. И неоднократно подчеркнул, что я еще под стол пешком ходил, когда он первый в своей жизни мотор отремонтировал. Да и вообще, с каких это пор строевые офицеры стали знать больше, чем специалисты?
Одного не учел этот в общем-то милый человек: прибыв сюда, я опять засел за изучение устройства этого типа катеров и боевой техники, которую они использовали. Кроме того, прежде чем отдать распоряжение, я основательно проконсультировался со многими наиболее опытными мотористами; они и подсказали мне решение.
Вот поэтому, когда наш спор принял нежелательную форму, я не стал кому-либо жаловаться, а, помнится, так сказал механику:
— Мое распоряжение остается в силе. Если вы через час, подумав спокойно, не согласитесь, что оно реально, я сам возглавлю ремонт. Но каково будет вам, специалисту, служить здесь, если я окажусь прав?
Ровно через час, переборов свою гордость, он пришел ко мне и доложил, что признает свою ошибку.
После этого случая мы с ним прониклись друг к другу доброжелательностью и уважением.
Все шло вроде бы нормально, во время штабных учений мы разыгрывали варианты операций по освобождению Петрозаводска, и вдруг в первых числах марта меня вызвали в Москву в наркомат, где и сообщили, что с сегодняшнего дня я снова командир дивизиона катеров-тральщиков, но теперь в Днепровской военной флотилии. И не без лукавства, обычно не свойственного работникам такой солидной организации, добавили, что я, вероятно, обрадуюсь, когда приму дивизион.
В Киеве на вокзале меня встретил знакомый по Сталинграду офицер и, ни слова не говоря, отвез прямо… на квартиру Кринова!
Но радость нашей встречи была более чем недолгой: Всеволод Александрович, оказывается, уже «сидел на чемоданах», он через час следовал к новому месту службы. Невольно подумалось, что опоздай мой поезд, и встреча наша не состоялась бы.
Обнялись мы с ним, прослезились, вспомнив товарищей, павших в боях на берегах Волги, опрокинули «посошок» и вновь расстались, думали — ненадолго, но случилось так, что найти друг друга смогли лишь в 1967 году.
На проводах Кринова был и капитан 3-го ранга Комаров — начальник штаба той бригады, в которой мне теперь предстояло служить. Комбриг в то время в Киев еще вообще не прибыл, так что все самые необходимые сведения о флотилии и ее задачах я получил от Алексея Андреевича. От него и узнал, что на Днепре решено создать три бригады речных кораблей:
1-я бригада — 2-й гвардейский дивизион бронекатеров, отряды сторожевых и минных катеров, полуглиссеров и катеров-тральщиков, а также плавучая батарея № 1220;
2-я бригада — все, как и в первой, но она еще находилась в стадии формирования;
3-я бригада — из четырех дивизионов катеров-тральщиков, отряда полуглиссеров и 292-го и 293-го отдельных зенитных дивизионов.
Он же, Комаров, мне и сказал, что сейчас на Припяти (западнее Мозыря) флотилии предстоит прикрывать стык 55-й стрелковой дивизии и 119-го Укрепленного района, что самые опытные, самые готовые к близким боям — дивизионы бронекатеров капитана 3-го ранга Пескова и мой, прибывшие с Волги.
Действительно, очень скоро эти два дивизиона станут ядром, вокруг которого будут группироваться все прочие. Вот как об этом сказано в книге В. Павлова «Идущие впереди»:
«Прибыли (на Днепр) защитники Ленинграда во главе со своим командиром Селянкиным. Все они — люди бывалые, в большинстве своем награжденные орденами и медалями, и не мудрено, что михайловцам (матросам дивизиона бронекатеров, которым тогда командовал капитан-лейтенант И. П. Михайлов) приходилось подтягиваться, равняться по ним и в боевой подготовке, и в железной, нерушимой флотской дисциплине».
Больше ничего Комаров мне сказать не мог, но и этого было более чем достаточно. Я заторопился на катера и лишь спросил у него, где их искать.
— Как где? Конечно, в гоне, — ответил Алексей Андреевич.
Что это за штука таинственный «гон», об этом я не спросил: была у Алексея Андреевича такая излюбленная манера, что подбросит загадку, а сам молчок: дескать, разгадай, для того тебе и мозги дадены.
И пошел я по Киеву к Днепру, ибо где еще могли стоять мои катера-тральщики?
Ждал встречи с катерами, но просто остолбенел, когда у берега увидел катер-тральщик № 120 — тот самый, на палубу которого я ступил, вернувшись на Волгу в мае 1942 года.
Сдерживая волнение, солидно подошел к катеру и только шагнул на его трап — вахтенный как-то особенно звонко скомандовал: «Смирно!»
А еще через несколько секунд командир катера-тральщика главный старшина И. П. Третьяков доложил мне, что на катере все в порядке, сделал небольшую паузу и добавил:
— Если не считать того, что Тимофей Р. с радости все пересолил.
И вот эта «добавка», не предусмотренная уставом, лучше всего сказала мне, что я снова дома, снова среди друзей.
Таинственный «гон», куда меня адресовал Комаров, оказался гаванью особого назначения и находился на противоположном берегу затона. Круша корпусом катера хрупкий весенний лед, мы и пошли туда.
