Ежи Путрамент - Сентябрь
Вот гряда подсолнухов, хлопцы работают без рубах, капли пота на спинах и на шеях. Земля тяжелая, сверху серая, а в глубине блестяще-черная. Шагах в пятидесяти отсюда бежит ручей с метр шириной, по обоим берегам — болотистый луг.
— Ничего не осталось, пан подпоручик, — послышался голос Цебули, — от такой жары все болото высохло. Теперь и слон сможет там танцевать.
Что на задах подсолнухи — это хорошо, можно незамеченным добраться до деревни. Маркевич осмотрел то, что уже успели выкопать солдаты. Траншея длиной в несколько десятков метров с двумя зигзагами — все как положено, по инструкции. Вот ячейка для ручного пулемета; Маркевич соскочил, лег в полуметровой яме, проверил: сектор обстрела в порядке. Вылез, отряхнул землю и приказал продолжать.
День медленно клонился к вечеру. На небе ни тучки. Далеко, возле границы, виден лес. За подсолнухами шуршат лопаты, кто-то о чем-то рассказывает, слышится смех и шепелявый голос Пискорека. Издалека доносятся звуки, характерные для деревенской жизни: во всю глотку раскудахталась курица, где-то в конце деревни залаяла собака, заскрежетала железная цепь у колодца.
Наконец наступил вечер, звездный и теплый. Болото, может, и высохло, но лягушки где-то остались и громко квакали.
Ужинали снова вместе с Потаялло, который после обеда вздремнул и теперь был готов хоть до полуночи разглагольствовать. Приезжал кто-то из батальона и рассказывал, что в дивизии неспокойно, на границе вчера вечером была перестрелка, похитили одного пограничника. Отсюда вывод: каждый взвод согласно уставу должен выставить на соответствующей дистанции от деревни по пять постов. Шургот снова принялся шутить:
— Нам подвезло, наш участок спокойный.
Потаялло побагровел, надул щеки и прикусил свой черный ус, он был слишком тонкий для его такого мясистого красного лица.
Но Шургот не отступал:
— Согласен, пан капитан, насчет дозоров согласен. Только при одном условии: скажите, что вы так ревниво прячете в каморке?
Потаялло не выдержал:
— Не ваше дело! Кто командир роты, я или не я? Чего вы торгуетесь!
Шургот надулся, разговор оборвался. Впрочем, водки больше не было, и все стали прощаться. Потаялло чувствовал себя как-то неловко, проводил их во двор и, когда Водзинский ушел, шепнул Шурготу:
— Сам не знаю, забодай его комар! Получил приказ беречь как зеницу ока. В случае чего дадут знать.
Но Шургота такое объяснение мало устраивало, он сухо откозырял и пошел. Потаялло выместил злость на Маркевиче, еле слышно буркнул ему «пока» и вернулся в хату.
Маркевич зашагал по темной деревенской улице; он чувствовал себя одиноко и тоскливо. Возле ворот маячили силуэты людей, на лавочках тихо о чем-то переговаривались. Он миновал одну группку девушек, потом другую. При его приближении девушки умолкали, с тем чтобы еще громче защебетать, как только он удалялся.
Чего ему искать? Он сел на первой же свободной скамейке и закурил, прислушиваясь к звукам надвигающейся ночи. Слева, у расположенной в глубине двора соседской хаты, тоже велась беседа. Голос показался знакомым, так и есть, это Цебуля:
— У их полиции еще больше дел, чем у нашей. Если вовремя руку не поднял и не крикнул «хайль Гитлер» — ну, вроде как у нас говорят «слава господу», — сразу за шиворот и в кутузку. Я знаю, в прошлом году возле Ниского работал с одним, он туда на заработки ездил. Фактически, значит, неважные у них дела.
— Зато работы хватает, — вмешался чей-то бас. — От нас раньше к ним через границу ходили. И порядок у них. Кто жалуется, что плохо, сразу на фабрику или к хозяину. Платят хорошо, масло, яйца…
— А вам, Мацей, нечего плакаться. Вас и тут не обижают. Коли что, поросенка продадите, с войтом выпьете…
— Ты хозяина не касайся. — Мацей не обиделся, но и не упустил случая осечь смельчака. — Молоко еще на губах не обсохло, а хочешь других учить. В том-то наше и несчастье, что у вас, у сопляков, все в головах перемешалось. На работу никак не загонишь, вам бы только книжку в руки да вверх животом…
— С нашим братом там строго, — продолжал Цебуля. — Чуть что, польнише швайн, по-ихнему — польская свинья.
— Э, а у нас в волость приедешь, тоже про мужицкий запах напомнят. То же самое в налоговом управлении, то же у старосты…
— Бедному человеку везде плохо, — снова послышался голос молодого. — Справедливость искать — все равно что ветра в поле.
— Ты бы не очень жаловался, — не сдавался Мацей. — По-моему, что бедный, что недотепа — одно и то же. Мне отец всего пятнадцать моргов оставил и двух коров. А я вот годами спину не разгибал…
— Так что война, надо полагать, не за горами, — снова вмешался Цебуля.
— Чудо, что она до сих пор не началась. Столько войск нагнали. А у вас так же спокойно, как у нас в Блажеевицах.
— Нам, пограничным, война так война, лишь бы быстрее кончалась. Вот в русскую, не успели оглянуться, как войны и нет. Зато потом хорошие цены на крестьянские продукты держались, все четыре года за масло ого-го как платили. Это вы тогда, Мацей, спину гнули, чтобы приобрести еще тридцать моргов…
— Ну…
— А сколько людей погибло…
— На то воля божья, кому что суждено. Гитлер, конечно, человек опасный, но чтобы все, что о нем говорят, была правда, — нет, этому я не верю. А цены хорошие стояли, факт. Да я сам тогда давал на контрабанду, здесь все свои, можно и признаться, за масло какой хочешь фабричный товар приносили… и сахарин, и мануфактуру. Нет, меня не напугаешь.
— Если бы у нас был порядок… — задумчиво начал кто-то. Но его тут же прервали:
— Тише, тише. Еще полицейского накличешь.
Но беседа продолжалась. Говорили о Гитлере, о ценах на пшеницу, о суперфосфатах, о том, что у немцев все дешево, о вспыхнувшей два года назад забастовке батраков, о том, как потом бесчинствовала полиция. Цебуля знал об этом больше всех, он в это время был на строительстве в Жешувском воеводстве. Но это как раз и помешало ему, Мацей заявил, что он, мол, не хозяин, а бродяга.
Маркевич слушал со все возраставшим интересом, Цебуля упрекнул Мацея, что ему все равно, Польша это или не Польша, лишь бы яйца подороже продать. А Мацей обозвал его коммунистом. Маркевич обозлился: как он смеет так обзывать солдата! Черт знает что такое, Гитлер под боком, а они…
Маркевич встал и быстрым шагом направился к хате. Видно, никто не догадался, что подпоручик все слышал. Тот же Мацей сразу же переменил тон:
— Наша армия спасет нас, прогонит немцев…
Но Цебуля не пришел Мацею на помощь:
— Мы тут, пан подпоручик, о разных хозяйственных делах…
Маркевич повернулся и пошел. Шел и знал, что они молчат, ждут, чтобы отошел подальше, и чувствовал себя еще более одиноким. На краю деревни девушки запели грустную, протяжную песню, и на душе у Маркевича стало совсем тоскливо. Может, напиться?
Вдруг из темноты кто-то вынырнул и задел его:
— Кто здесь шляется? — Это был Шургот. Злой как черт, он сразу полез в карман, будто за револьвером. — Ах, это вы. Ну, кавалер, пошли со мной, девки собрались, что-нибудь скомбинируем. Для них офицер все равно что сказочный принц!
— Да нет, посты, часовые… — пытался вывернуться Маркевич.
— Пойдем, пойдем… — Шургот взял его под руку и зашагал быстрее. — Капитана боитесь?
Возле новой, крытой жестью хаты собралось около двадцати девушек. Кто сидел на лавке, кто стоял рядом, отбиваясь от настойчивых ухаживаний солдат. Маркевич и Шургот спрятались за кустами сирени. Солдаты между тем разошлись не на шутку. Один из них подскочил, схватил стоящую с краю девушку за талию и потащил. Поднялся писк, визг, девушки отбивали свою подружку, все сбились в кучу, песня умолкла. Кто-то яз солдат пожаловался:
— Мы их защищаем, а они…
Где-то тут был и Пискорёк, Маркевич сразу узнал его пискливый голосок.
— Пойдем прогоним этих сопляков, — толкнул его Шургот.
Солдаты заметили их тени:
— Смотрите, хлопцы, гражданские!
— А ну пошли, спустим гражданским портки! — крикнул Пискорёк. — Ха-ха-ха! — Остальные встретили его предложение с восторгом. — Айда за мной!
Они кинулись в кусты, тут Шургот вышел им навстречу. В темноте не было видно, кто за кустами, но солдат насторожило, что гражданские не убегают. А когда разглядели, что это офицер, сразу притихли. Шургот приглушенным голосом выругал тех, кто был поближе, остальные разбежались. Это были все капралы, командиры отделений.
— Так точно, так точно! — повторяли они растерянно.
— Так вот вы какие! — не унимался Шургот. — С гражданским населением хуже, чем немцы.
— Темно, не узнал…
— На губе вам будет светлее. Который здесь Пыцлик? Кру-гом… марш, разойдись!..
Можно подумать, что эта команда относилась и к девушкам — вместе с капралами исчезли и они. Проклиная и тех и других, Шургот бросился было за девушками, но вернулся.
