Эл Морган - Генеральская звезда
Обстановка за офицерским столом была очень официальная. Все сидели чуть ли не по команде «Смирно» и называли Чарли не иначе, как «сэр» или «полковник Бронсон». Я испытывал дурацкое чувство, словно я и другие офицеры — «плебеи»[14], а Чарли — старшекурсник, посаженный к нам за стол для поддержания порядка. Я нисколько не удивился бы, если бы он заставил нас съесть все без остатка. Мне совсем не хотелось есть — было как-то неловко. Я сочувствовал офицерам, явно запуганным Чарли и боявшимся вызвать его недовольство, но не смел проявить свое сочувствие. Это было бы предательством. Поэтому я сидел, ел и много разговаривал с соседями. Чарли время от времени задавал какой-нибудь вопрос, касающийся боевой подготовки, но большей частью ел молча. Я заметил, что во всей столовой было необычно тихо. Почти не слышно было разговоров. Солдаты тоже молча ели, шли с подносами за вторым и цепочкой тихо выходили из столовой. Не было слышно даже обычного лязга, когда складывали в кучу грязные подносы у выхода. Это была самая необычная солдатская столовая из тех, что мне приходилось видеть.
За кофе Чарли обратился с вопросом к сидящему рядом капитану:
— Грейсон, почему из вашей роты каждое утро столько солдат ходит в санитарную часть?
— Вероятно, потому что они больны.
— Я говорил вам всем, что не потерплю массовой симуляции. Это не значит, что мы лишаем солдата возможности пойти в амбулаторию, если он болен. Но я не допущу, чтобы солдат утром выходил из строя, болтался вокруг санитарной части, получал две таблетки аспирина и пропускал утренние занятия. Требую от всех командиров рот, прежде чем отпускать солдата в санитарную часть, убедиться, что он действительно болен.
— Мы не врачи, полковник Бронсон. Если солдат говорит, что он болен, я не вправе сказать, что он здоров, и не пускать его в санитарную часть.
— Бросьте, Грейсон! Вы достаточно давно служите в армии, чтобы распознать симулянта. В вашей роте есть один солдат, который пробыл в лагере двадцать три дня. Двадцать один из них он записывался в санитарную часть и каждый раз жаловался на расстройство желудка. Расстройство желудка — так я и поверил! Он просто симулирует. И знает об этом. Вы тоже знаете, и я отлично знаю, черт возьми.
Грейсон на мгновение заколебался. Полковник старался смутить его взглядом, но ему это не удалось.
— Полковник, я знаю солдата, о котором вы говорите. Он воюет с самой Сицилии. У него «Пурпурное сердце» и три боевые медали. Он только что выписался из госпиталя после ранения. Я не вижу особого преступления в том, что он старается увильнуть от лекции по материальной части винтовки М-1 и не хочет слушать, как сержант втолковывает ему, что для приветствия надо вытянуть и соединить пальцы правой руки. Вы правы, полковник: он симулирует. Симулирует с моего ведома и при моей поддержке.
— Позвольте вам разъяснить, капитан Грейсон, и это относится ко всем остальным, кто не понял моих распоряжений. Здесь воинская часть, и я ее командир. Все солдаты части участвуют во всех учебных мероприятиях. Все без исключения. Все. Если кто-либо из вас думает, что, будучи здесь временным человеком, как и солдаты, он может бездельничать, то глубоко ошибается. Вы можете пробыть здесь неделю или, самое большее, месяц, но пока вы здесь и пока находитесь под моим командованием, извольте вести себя как положено офицеру и подчиняться моим распоряжениям. Ясно? Если нет, я буду рад разъяснить вам наедине. Грейсон, я требую, чтобы в вашей роте резко сократилось количество солдат, обращающихся в санитарную часть.
— Прошу разъяснить, сэр, какие именно болезни разрешается лечить.
— Не задавайте дурацких вопросов.
— Вы меня не поняли, полковник. Это вовсе не дурацкий вопрос. Я хочу уточнить положение. Прошу разъяснить полученное мною распоряжение. Какие именно болезни разрешается лечить?
— Вы с первого дня держитесь вызывающе, Грейсон.
— Нет, сэр, вы ошибаетесь. Я не какой-нибудь скороспелый офицер. Я уже три с половиной года в армии и почти половину этого времени участвовал в боях. Я давно понял, что выступать против начальства — все равно что мочиться против ветра. Мне приходилось бывать в пересылках, но такой я не видел.
— Вам не нравятся порядки в этой пересылке, капитан?
— Это риторический вопрос, полковник, или вы разрешите мне ответить?
— Я задал его, чтобы получить ответ.
— Коротко говоря, дело в том... Да, мне не нравятся здешние порядки.
— Может быть, вы потрудитесь представить какие-либо конкретные предложения, капитан?
— Я не вижу ничего плохого, полковник, в том, что новое пополнение проходит своего рода повторный курс основной подготовки. Возможно, им это даже полезно. Во всяком случае, занятия отвлекают людей от мысли о будущем месте назначения и настолько изматывают, что у них уже не хватает силы жалеть себя. Я это одобряю.
— Благодарю вас, капитан.
— Но я не одобряю такого же обращения с ветеранами. Простите меня, сэр, но довольно нелепо заставлять солдата, возвращающегося из госпиталя на передовую, в свою часть, совершать пятнадцатимильный марш с полной полевой выкладкой. Или пропускать через газовую камеру, или рассказывать ему, как надлежит приветствовать офицеров женской вспомогательной службы, или учить ориентированию по компасу и чтению карты. Это оскорбительно, унизительно и неоправданно жестоко.
— Я учту ваше мнение, капитан. А как же прикажете поступать с вашим боевым ветераном?
— Так, как поступает всякий другой начальник всякой другой пересылки. Дайте ему возможность вечером проскользнуть через ограду, выпить и найти себе девку. Разрешите ему спать по утрам и писать письма домой. Показывайте каждый вечер кино на открытом воздухе, и пусть у него на заднице образуется кольцо от сидения на каске. Перекиньте им мостик для возвращения на фронт. Полковник, ведь очень немногие симулируют, бегут или уклоняются от отправки. Солдаты заслуживают хоть немного человечности и сочувствия.
— Надеюсь, вы все это запоминаете, Капа. Капитан Грейсон — лучший друг солдата. Когда кончится война, он может выставить свою кандидатуру в конгресс. Голосуйте за Пита Грейсона — друга солдат!
— Это нечестный бой, полковник. У вас в руках оружие, которым мне запрещено пользоваться, — сарказм.
Они смотрели в упор друг на друга целую минуту. Не знаю, как другие офицеры, но я чувствовал себя неловко, слушая эту перепалку.
— Еще один вопрос, полковник, — прервал молчание капитан Грейсон. — Когда я выберусь отсюда ко всем чертям? Вы сами сказали, что нештатные офицеры задерживаются здесь на пару недель, самое большее — на месяц. Я здесь уже почти три месяца. Ведь у меня не такая уж необычная военно-учетная специальность. Я уверен, что за эти три месяца поступали заявки на командира линейной роты.
— О да, капитан. Было много заявок.
— Но?
— Но что, капитан?
— Почему меня не отправили?
— Вас не могли отправить, капитан. Видите ли, я вычеркнул вашу фамилию из списков на отправку. Вы так прекрасно работали, что я попросил зачислить вас в постоянный состав.
— Что, что?
— Капитан, к старшему начальнику обычно обращаются либо по званию, либо со всеобъемлющим словом «сэр».
— Полковник Бронсон, сэр, если я вас правильно понял, вы сказали, что исключили мою фамилию из списков на отправку? Если я вас правильно понял, вы сказали, что попросили оставить меня здесь до конца войны?
— Вы поняли меня совершенно правильно, капитан. Вы сами сказали, что вы не какой-нибудь скороспелый офицер. В таком случае вы должны понимать, что значит не подчиняться распоряжениям своего командира.
— Я выполнял все ваши распоряжения.
— Каждый солдат вашей роты, пробывший больше двух дней в бою, ходит в санитарную часть чаще, чем на вечернюю зорю. Мне не приходилось хронометрировать ваши десятимильные марши, но я твердо уверен, что они сводятся, скорее, к трехмильным. Я слышал о ваших замечательных указаниях — укладывать облегченное снаряжение так, чтобы оно выглядело, как полная полевая выкладка. Я заметил, что ни один солдат вашей роты никогда не получал выговоров на осмотре. Вы все еще считаете, что выполняете мои распоряжения, капитан?
— Вы не имеете права задерживать меня здесь, сэр.
— Повторяю. Я командую этим лагерем. Вы находитесь в моем подчинении. Я могу держать вас здесь до тех пор, пока последний солдат на Европейском театре не истратит свое выходное пособие по демобилизации. Я очень хорошо представляю, что вы обо мне думаете, капитан. Вы достаточно военный человек, чтобы по крайней мере понять, что две серебряные полоски на ваших погонах[15] не имеют никаких шансов против серебряного орла на моих погонах[16]. С одной стороны, это удерживает меня от того, чтобы сказать, что я о вас думаю, а с другой — не позволяет вам отругать меня.
