Александр Зонин - Морское братство
«Еще спишут в базе с корабля», — в отчаянии решил Ковалев.
Внезапно высокий, ровно вибрирующий звук оборвался. В перепонки вдавился низкий долгий гул. Цепко держал Ковалев руки на баранке штурвала, но сотрясение, бросившее лодку на борт, оторвало его. Когда ухватился вновь, что-то ударяло в палубу, выбивая ее из-под ног. И в то же время толща воды рушилась сверху. Водоворот?
Во внезапно наступившей тишине Иван услышал веселый голос комдива, и вслед затем командир крикнул штурману:
— Отмечайте место гибели эсминца на мине.
Ковалев растерянно прислушивался. Так-таки сработали? И никакого водоворота? Лодка в радиусе разрыва! И вот этот глухой удар, наверное, означает, что взорванный корабль утонул! Усталый голос акустика подтвердил:
— Концевой миноносец упал на дно.
— В последнюю гавань вошел, на мертвый якорь! — крикнул старшина трюмных.
Однако на шутку никто не отозвался. Петрушенко и командир были озабочены. На ручном управлении не одолеть течения, а место гибели «Шмидта» надо скорее оставить. Ковалеву разрешили идти отдыхать: легко защелкали рукоятки механического управления рулями.
Только сейчас матрос почувствовал, что силы его на пределе. Ноги подкашивались, руки онемели — в них была многопудовая тяжесть. Он прошел к своей койке, но почувствовал такой озноб, будто попал под ледяные струи. «Надо к генератору, — подумал он, — к электрикам, там сухо и тепло».
Он вновь побрел, пошатываясь и все еще не замечая ничего вокруг себя.
— Иван, пособи, — вдруг позвал его старшина.
Старшина стоял на ящике под крышкой подволочного люка. Бомбежка ослабила зажимы, и в щели проникали струйки воды. И это была не единственная беда. Как это Ковалев раньше не заметил!
Ноги скользят в воде. Хрустят осколки стекла. По палубе катаются огнетушители, куски пробки, патроны регенерации. У электриков не хватало рук для борьбы с повреждениями. Здесь был дважды выбит автомат электромагистрали, а сейчас едва держится панель станции, и Маркелов уперся в рубильник спиной, чтобы панель не рухнула.
Несколько часов назад Маркелов струсил при ударе о банку. И стыд за свой панический выкрик теперь, в часы настоящей опасности, — для него мучительнее всего. Маркелов не мог укрепить панель и обрадовался приходу Ковалева, свидетеля давешней его позорной паники… Маркелов счастлив, что есть с кем спасти станцию.
Войдя под струи, вырывавшиеся из щелей, Ковалев понял, что мечты об отдыхе преждевременны. Он ловко перенял зажимы крышки из ослабевших рук старшины.
— Спасибо, вовремя ты…
Помахав окоченевшими руками, старшина быстро нашел стальной конец и подтянул крышку. Но все-таки Ковалев успел вымокнуть. В мокрых тяжелых робах они вместе вставили держатели щетки, вылетевшие из трюмной помпы, и запустили ее на осушение. Потом Ковалев помогал укрепить панель и что-то делал еще. А когда можно было считать, что все пришло в порядок, он присел на корточки у главного мотора и заснул.
Весьма и весьма тяжелым был этот сон.
Опять все в лодке грохотало, прыгало, скрежетало, будто корпус резали металлические пилы. Иван больно стукнулся головой о тумбу электромотора. Однако он продолжал спать. Он понимал — и звуки, и боль не настоящие. Они снятся, потому что уже раньше были и грохот и боль. Он сделал усилие, чтобы освободиться от дурного сна, и ему удалось, хотя и не сразу, избавиться от тряски и грохота.
Но какие-то несвязные картины ползли и прыгали перед ним, как рваные кадры киноленты при слабом напряжении света. Потом в фокусе оказалось зимнее поле. Он с товарищами идет по снежной дороге с минощупами. Неосторожный сосед подрывается на мине, а в его голову впивается острый осколок. «Так это было в первый год войны, — успокоил он себя. — Хочу совсем другого сна, без войны хочу». И не удивился, что может вызвать сон по своему желанию: вот он очутился на давно покинутой родине…
Товарищи, свободные от авральной аварийной работы, проходили к койке и пытливо всматривались в лицо метавшегося Ковалева.
— Ну что?
— А я доктор?! — бурчал лекпом, меняя окровавленные бинты.
Но вот хмурое воспаленное лицо раненого с лихорадочно блестевшими, никого не узнававшими глазами приняло безмятежно-довольное выражение, и здоровый сон крепко смежил веки. Тогда на очередной вопрос лекпом ответил мягко и гордо:
— Проснется, будет здоров. Подержи-ка шприц, всажу ему еще разок для успокоения.
А Ковалев в это время был далеко, в высокой траве, и щурил глаза на пестрые ситцы кустов душистого горошка. Ветер принес свежий запах яблонь и Табаков, любимый запах Маши. Где-то она пела и кликала: «Ваня, Ваню-юш!» Сейчас он встанет и расскажет сестренке о диком видении разморенного жарой мозга. Будто нагрянули на родину фашистские полчища, и танки растоптали сад, и снаряды сожгли дом, а самих хозяек, маму и Машеньку, уволокли на муки.
— Маша, Машенька, — прошептал Ковалев и открыл глаза. Вместо голубого неба над ним был подволок с трубами магистралей, странно скошенный, будто лодка взбиралась на гору. «Это опять что-то снится. Или я болен?» Он поднял руку и провел по лбу. Голова звенела. В затылке, стянутом повязкой, толчками пульсировала кровь.
— Очнулся, Ковалев? Порядок. Сейчас порошочек примешь, чтобы температура спала.
— Что случилось? — спросил Иван, припоминая, как сел на корточки у электромотора.
— Треснулся шибко. Крови потерял порядком.
— Отчего? — Он огляделся и прислушался. Глазом и ухом бывалого подводника попытался определить, что происходит с лодкой. — Почему дифферент? И не двигаемся… На грунте?
Фельдшер кашлянул и засопел:
— Тут, брат, долго рассказывать.
— Долго?
Ковалев вдруг понял, что прошло много часов. Он услышал слабое жужжание машинки регенерации и увидел на всех койках молчаливо лежащих товарищей…
* * *Форштевень лодки таранным ударом порвал несколько колец противолодочной сети, но многочисленные ячейки кольчужной преграды сопротивлялись прорыву, сильно и тесно уплотняясь вокруг корпуса корабля; с металлическим царапающим звуком они сжимались на обшивке.
Зажатая стальной упругой паутиной, подводная лодка не могла высвободиться. Напрасно взбивали воду винты. Напрасно устраивали общие перебежки на корму, чтобы толчком создать перевес и вырваться. Металлический скрежет усиливался, лодка немного провисала, однако оставалась в тенетах.
Офицерам и матросам еще некогда было размышлять об обстановке и делать выводы: они укрепляли сброшенные приборы, исправляли механизмы, оказывали первую помощь раненым.
Очередная перебежка людей в корму была сделана после ликвидации пожара в четвертом отсеке, вызванного замыканием проводов. Обожженные люди возвратились в нос, медленно, с трудом дыша. Воздух в лодке стал тяжелым. Кровь билась в висках с неровным стуком. В ушах застревал назойливый шорох. Для жизни оставалось слишком мало кислорода и слишком много было углекислоты.
Когда за последним проходящим с кормы бойцом звякнула тяжелая дверь, командир зябко повел плечами и тихо сказал:
— Они вернутся и разбомбят нас.
— Неправильно, старпом, — жестко сказал Федор Силыч. Хоть он назвал так своего преемника невзначай — по старой привычке, командир почувствовал укол и обиженно добавил:
— Ни одного шанса.
Федор Силыч ответил не сразу. Он сидел на койке, борясь с ознобом и головной болью, и ему хотелось пожаловаться на усталость, но это было невозможно. Единственное место для его жалоб было в уютной комнате на Главной базе. И единственный человек мог услышать такие слова от него без вреда для службы. Неужто не увидит больше Клашу? Он вспомнил ее непоколебимую веру в него… Да, не вернуться теперь — значит обмануть ее. Столько лет Клавдия без колебания шла за ним, отказавшись от собственной жизни. Не вернуться — значит выбить из-под ее ног опору. Не следовало так безусловно подчинять Клавдию своей власти, своей судьбе…
— Вы помните, что я должен первого уезжать в Америку? — вопросом перебил свои мысли Федор Силыч.
— У каждого из нас были какие-то планы, — сказал командир.
— Бросьте этот тон. И бросьте рассуждать в прошедшем времени. Обстановка тяжелая, но лодка будет управляться, только вырвать ее из сети.
— Мы не можем вырваться, — с упорством отчаяния повторил командир.
Он не трусил. Он хладнокровно использовал все известные ему средства спасения. Он многократно повторил бесплодные попытки. И теперь, не видя выхода, хотел умереть достойно, пока еще есть силы. И у него, наверно, так же трещит и немеет голова.
Федор Силыч зевнул и сказал:
— Прикажите сделать регенерацию, воздух испорчен. Пусть люди восстановят силы. Потом обдумаем один вариант. Есть шанс, как вы выразились.
