Александр Зонин - Морское братство
В боевом листке поместили наивное и пылкое обращение в стихах к «Девушке Маше». Маркелов, самый молодой подводник на корабле, обещал отдать свою жизнь за свободу Маши; ей посвятили первый торпедный удар, и даже штурман обещал отметить на карте будущую минную банку не номером, а именем Маши…
К узкому устью фиорда корабль подошел в сетке дождя, на свежей волне, разведенной шквальными ветрами.
Иван Ковалев ждал — лодка погрузится, и его призовут к минным трубам начинать постановку мин. Но Федор Силыч и командир после погружения потребовали домино и стучали косточками, будто у них не было другого занятия до конца суток. Оказалось, что предстоит длительное изучение фарватеров, которыми ходит противник. Следовало прежде выяснить все изменения в навигационной обстановке, какие могли произойти за то время, когда сюда не наведывались советские подводные лодки. Одним словом, операция требовала всесторонней и основательной разведки.
Иван стоял на вахте. Проницательные глаза Петрушенко остановились на его хмуром лице.
— Что, Иван Артемьич, не нравится? Терпи, матрос, злее будешь. Не к тетке в гости пришли! Надо все обмозговать как следует.
Федор Силыч и командир проводили у перископа много часов. Следили за ботами и вспомогательными кораблями, шмыгавшими в залив и из залива. Вычертили два фарватера и отыскали входные створы в порт. На карту нанесли прожекторную и артиллерийскую батареи, разгадали по движению кораблей несколько сообщений береговых постов.
Федор Силыч не вмешивался, когда для продолжения разведки требовалось рискованное приближение к постам и дозорам врага. Бывший помощник маневрировал дерзко и смело, в духе своего учителя.
Шел пятый день позиционной жизни. Федор Силыч, занимавший теперь каюту помощника, отдернул портьеру в каюту командира и сел на койку.
— Лежи, лежи, — проговорил он. — Я на минуту… Пожалуй, можно приступать к работе.
— Угу, — сказал командир. — Только предварительно хочу как следует зарядиться. Мало ли что… Миль на двадцать уйти, побегать.
— Обязательно, — Федор Силыч помолчал и зевнул. — Так, значит, решено. Схожу в матросский отсек, если что — покличь.
Он застал в отсеке оживленный спор: можно ли до минной постановки открывать себя торпедной атакой или нельзя?
— Почему ж, Ковалев? — спросил Петрушопко, разобравшись, что решительным противником торпедной атаки является Иван.
— А если под глубинками заклинятся крышки минных труб?
— Вот оно что, — засмеялся Федор Силыч. — Ты — вроде автономной единицы. Теперь электрики скажут: смотрите, как бы нам не разлили электролит. Комендоры предупредят, что боятся за артиллерийский погреб. Как тогда воевать?
Иван покраснел; все, кто поддерживал его, смущенно улыбались.
— Ну, не беспокойся, Иван Артемьич, сегодня в ночь мины ставим и как раз там, где твоей душе приятно.
— А потом? — спросили разом несколько голосов.
— А потом будет хитрое дело. Но его надумал командир корабля, и пускай сам рассказывает…
— Левая! — в последний раз нараспев скомандовал офицер и посмотрел на секундомер.
В чуть слышное цоканье перекладываемых рулей вошел глухой всплеск. Мина стала на место. В минном посту были прохладно и сыро, но Ивану после напряженных рабочих минут казалось, что воздух совсем парной, и он расстегнул ворот бушлата.
— Поглядеть бы, кто ткнется в забор, — пробормотал он почти про себя.
Но Федор Силыч услышал и подхватил:
— Не увидим, так услышим. Еще погуляем, Ковалев.
Лодка медленно и бесшумно удалялась. Командир поднял перископ и довольно крякнул — ни одна из мин не всплыла на поверхность. Шаровые тела мин будут покачиваться на минрепах, словно чудовищные цветы подводной флоры на длинных и прямых стеблях.
— Хотите взглянуть, Федор Силыч? — спросил командир.
— Вы Ковалева пустите. Пусть запомнит это место.
— Идите, Ковалев.
Иван приник к окулярам. Вода, подернутая рябью, сверкала в солнечных блестках. Справа, выше делений на стекле, каменистый берег, крыши домов поселка, взбегающего на гору. Дымится высокая труба. Длинное темное здание, — может быть, казарма, может быть, склад…
Перископ с мягким звуком пошел вниз, и Иван забрался на койку. Он лежал на спине, упираясь в колено воздушной магистрали, закрыв глаза. Воображение приближало пейзаж островка: причал в рыбьей чешуе, с пирамидой бочонков, с рельсами, по которым женщины катят вагонетки. Потускневшие волосы выбились из-под платков. Охранник грозит… Все виделось отчетливо, будто был рядом. Только Машу не мог себе представить.
Маркелов, тихо наигрывая какую-то печальную мелодию, сказал:
— Знаешь, Ковалев, если так сделать… В дождь с туманом. Надели маски, задраились в рубке, пустили воду… потом вышли наверх… осторожно на берег…
— Одного часового задушили, другого заставили вести в лагерь — и так далее, — сердито перебил Иван. — Вздор все это. Спать надо.
Маркелов обиженно вздохнул, дернул струны:
— И вовсе не так… вполне возможное дело…
Ковалев долго еще раздумывал о сестре. Уже пора было вставать, когда он действительно задремал.
Его разбудил Маркелов. В отсек внесли дымящуюся кастрюлю кофе, тарелки с нежно-розовой ветчиной и желтым сибирским маслом.
Иван тщательно помылся и, освеженный водой, ощущая во рту мятный привкус зубной пасты, впервые за прошедшие часы подумал, что свою задачу в походе выполнил без сучка и задоринки. Мины, на приготовление которых ушло столько времени в базе, гладко вышли из труб и теперь притаились, поджидая корабли фашистов.
— Ну-ну, кружку побольше — и за работу, — сказал он с той живостью в голосе, от которой уже сам отвык, и нацепил на вилку ломоть ветчины.
— За успех мы чарочками чокнемся, — возразил старшина мотористов, — а к водочке гуси жарятся, праздник будет отменный. Маркелов, смотри, стихами тост напиши, иначе на клотик отправим чай нить.
Маркелов пренебрежительно ответил:
— Что-нибудь новое придумать трудно, так вспоминаешь анекдоты с бородой!
— Человек неделю в море, можно сказать, просолился, а вы его за молодого считаете, — лукаво заступился Иван.
В ошеломляющем грохоте и скрежете утонул смех. Толчок подбросил лодку и с дифферентом на нос накренил влево. Погас свет. Кружки с кофе покатились по вставшему дыбом столу. Какие-то предметы срывались с креплений и вместе с верхними койками сыпались на матросов. От толчка Ковалев опрокинулся навзничь; кто-то барахтался на нем, давил коленом в живот. В темноте невозможно было разобраться.
— На мине подорвались, — плачущим голосом пролепетал Маркелов.
— Чего раскис?! — рассердился Ковалев, разглядев, что это Маркелов придавил его. — Твое дело электрика — включай аварийный свет. Шляпа!
Он вылез из-под Маркелова и уже мягче объяснил:
— На скалу напоролись, килем по камням проехали.
Через глазок из центрального поста донесся голос вахтенного командира:
— Осмотреться в отсеках.
Маркелов, стыдясь товарищей, поторопился взять прибор и юркнул в люк аккумуляторной ямы. Ковалев стал у двери, ухом приник к глазку. В центральном посту щелкали рубильники, разносились команды. Потом что-то говорил Федор Силыч, и командир приказал:
— Продуть среднюю!
Под килем загрохотали камни, корпус затрясся, нос развернуло влево, но что-то держало корабль. Ковалев услышал новые распоряжения: продувать концевые балластные и приготовиться принять в среднюю цистерну, если лодка стремительно пойдет вверх. Снова за бортом раздались удары сжатого воздуха, снова загрохотали камни… И вдруг корабль легко повис на ровном киле…
Пробоин ни в одном отсеке не было. Отделались неопасной вмятиной по левому борту, да в двух ящиках расплескался электролит.
Убрали осколки плафонов и разбитой посуды, разбросанные вещи. Испытали лодку на разных режимах моторов — рули слушались и винты оборачивались без стука.
Штурманский электрик ввел гирокомпас в меридиан, допил кофе и объявил:
— Желудки, конечно, в убытке остались, зато определенная польза гидрографии.
— Почему? — спросил Ковалев.
— А как же, новую подводную банку на карте отметим. Здесь глубины показаны не меньше ста метров, а мы ткнулись на тридцати.
Вероятно, это происшествие не сохранилось бы в памяти и действительно осталась бы о нем лишь заметка в вахтенном журнале. Но почти сейчас же последовали события одно другого серьезней. Будто лодку тряхнуло на камнях, чтобы отделить многодневное спокойное плавание от часов отчаянной борьбы…
Всего на две — три мили отошел корабль от подводной банки, когда акустик услышал шумы на весте. Довольно быстро в видимости появился конвой. Мертвая гладь моря не позволяла долго держать перископ над водой. Поочередно сменяясь у перископа, Федор Силыч с командиром обменивались отрывистыми замечаниями:
