Алексей Воронков - Брат по крови
Но тот день в Москве выдался солнечным и теплым. С крыш капало, и тротуары сплошь были покрыты первыми весенними лужами. Было воскресенье. Переделав накануне все свои командировочные дела, я со спокойной совестью бродил по московским улицам, наслаждаясь своей короткой свободой. Есть в этих банальных прогулках своя прелесть — ты будто бы заряжаешься какой-то чудодейственной энергией, которая питает потом тебя долгое время.
Так, бесцельно кружа по Москве, я и набрел на Пушкинскую площадь. Тут же с улыбкой вспомнил, что площадь эта — традиционное место встречи влюбленных. Попав сюда, я не торопился уходить. Встал в сторонке и стал с любопытством рассматривать прохожих. В своем неуклюжем для столичных улиц и изрядно поношенном камуфляже я, по-видимому, выглядел достаточно странно, поэтому люди обращали на меня внимание. Наверное, так бы они, люди конца второго тысячелетия, смотрели на партизана времен Второй мировой войны, внезапно спустившегося на парашюте прямо в самом центре Москвы.
Неожиданно среди гуляющих я заметил знакомую фигуру. Илона! Нет, я не мог ошибиться. Это была именно она. Высокая, красивая, в модной шубе. А рядом с ней шел кавалер, который был под стать ей: шикарный, как мне показалось, и благополучный. Она держала его под руку, и счастливая улыбка не сходила с ее губ. Я не знал, что делать. Я был оскорблен до глубины души. Я стоял и молил Бога, чтобы она меня не заметила. Мне было стыдно за себя. Худой, изможденный, не совсем трезвый вояка — вот что я из себя представлял. Нет, не хотел я, чтобы она запомнила меня таким. Но в тот момент, когда я уже хотел повернуться и бежать, Илона увидела меня и остановилась. Она стояла и смотрела на меня, и в ее глазах я видел растерянность. Нас отделяла всего лишь пара десятков шагов, но это была пропасть, которую нельзя было преодолеть. Мне бы нужно было взять себя в руки и уйти, но я стоял не в силах даже пошевелиться. Я был подавлен. Я смотрел на нее, а она на меня. И мне казалось, что на меня смотрит вся Москва, и смеется надо мной, и издевается. Это разозлило меня.
Прощай, Илона, мысленно сказал я ей и быстро зашагал прочь.
— Митя, погоди! — услышал я за спиной. — Стой же, ну, стой!..
Но я не остановился. Я влился в большой людской поток, и он понес меня, словно щепку, и нес до тех пор, пока я не оказался у черта на куличках. Все, Илона, все… — шептали мои губы. Как говорил поэт, любовная лодка разбилась о быт… А я-то, дурак, все надеялся, а я-то верил… Впрочем, мне бы давно нужно было понять, что тем все и закончится. То, что произошло с нами на войне, — это всего лишь обыкновенная блажь, это прихоть войны, это насмешка судьбы. Прощай, Илона.
Я глубоко вздохнул, выматерился и потихоньку побрел по мокрому весеннему асфальту. Теперь я был совершенно свободен и от чувств, и от надежд. Все, что было в жизни хорошего, осталось в прошлом, впереди был мрак. И от этой мысли мне стало не по себе. Я почувствовал, как покрываюсь холодным потом. Так, наверное, бывает, когда человек оказывается на краю пропасти. Куда идти? Зачем? Для чего? Этого я уже не знал. Мне поскорее захотелось вернуться на войну. Теперь это было самым желанным для меня местом на земле. Там все понятно, пусть мерзко, пусть отвратительно, но там не было тех проблем, которые мучают живого человека. А я был уже мертв, и проблемы живых меня не интересовали. На войну, скорее на войну! — подумал я, и из груди моей вырвался стон.
…Та зима выдалась в Ичкерии холодной и безнадежной. Если в России две известные беды, а остальное — трагедии, то Чечня казалась одной сплошной трагедией. Такое ощущение, что смерть там постоянно ходит за тобой по пятам и убежать от нее невозможно.
Зима на юге короткая, поэтому мы торопились: нам нужно было за эти недолгие зимние месяцы обескровить противника, выбить из-под его ног почву. Прозрачные зимние леса, снег, на котором хорошо были видны следы, играли нам на руку — мы выслеживали мятежников и уничтожали их. Те же, в свою очередь, с нетерпением ждали весну, когда горы покроются зеленью и федералам станет труднее выслеживать противника.
Всю зиму «чехи» собирали силы. Ходили слухи, что они намеревались весной отбить захваченный нами в конце января Грозный. Там сейчас шли «зачистки», наши войска и милиция подавляли последние очаги сопротивления боевиков, а в горах уже думали о том, каким образом вернуть город. Для этого нужны были немалые людские ресурсы, оружие, продовольствие. Людей собирали под боевые знамена полевых командиров по всем аулам. Что касается оружия, то его переправляли по горным тропам с территории Грузии, куда оно поступало из соседних государств, в которых находились террористические мусульманские центры. Не знаю, кому была выгодна эта война, но то, что мусульманские экстремисты за границей подогревали антироссийские настроения чеченцев, это факт. Мне приходилось присутствовать на допросах пленных наемников — те в деталях рассказывали о том, кто вербовал их и кто посылал в Чечню.
Мы ненавидели наемников. Чеченцы, думали мы, хотя и сволочи, но воюют за свою землю, а этим басурманам что здесь надо? Деньги большие хотят на нашей крови заработать? Вот поэтому наемников наши бойцы в плен, как правило, не брали. Отводили в лесок и расстреливали. Кого только среди них не было: и негры, и арабы, и прибалтийцы… У них не было ненависти к нам, как у чеченцев, но дрались они, как звери, стараясь честно отработать большие деньги.
Чтобы не пропустить караваны с оружием на территорию Чечни, авиация федеральных войск постоянно наносила ракетные удары по горным перевалам. Мы часто видели, как над нашими головами проносились «сушки», так мы называли «Су-24» и «Су-25», которые летели на задание. Однажды наши полковые разведчики, бродившие в горах в поисках противника, стали свидетелями того, как «сушки» наносили удар по каравану, выдвигавшемуся из Грузии в Чечню, который сопровождало до восьмидесяти боевиков из афганского движения «Талибан». Перед тем в штаб Объединенной группировки войск на Северном Кавказе поступили данные о том, что талибы собираются перевезти через границу американские зенитно-ракетные комплексы «Стингер», так что караван уже ждали.
Чечня жила в каком-то диком напряжении и тревоге. Никто не знал, что будет с нами со всеми завтра. Нашим войскам, хотя и удалось наконец выбить мятежников из Грозного, тем не менее приходилось нелегко. Чеченцы будто бы мстили за свое поражение, и теперь их змеиные укусы мы чувствовали повсюду. Не было такого селения, где бы мятежники не нападали на наших бойцов. Да что там — нападению подвергались даже местные жители, которые решили сотрудничать с федералами, войдя в состав местных органов власти и милиции.
Потери несла и та, и другая сторона. А ведь говорили, что стоит избавиться от Шамиля Басаева, и чеченцы разбегутся по домам. Не разбежались, хотя ходили слухи, что Шамиль погиб при выходе из Грозного. Он в последние дни не выходил в радиоэфир, и это подтверждало правоту слухов. Правда, потом выяснилось, что Басаев не погиб, а только получил серьезное ранение, когда ночью выводил свой отряд из города. Чеченцам устроили настоящую ловушку: запустили в эфир дезу, дескать, в таком-то месте федералы не успели заминировать подходы к городу, и Басаев клюнул. Десятки боевиков подорвались на минах, не повезло и самому Шамилю — оторвало ступню. Потом заговорили о том, что у Шамиля развилась гангрена. Ну а так как ни спецоборудования, ни дорогостоящих лекарств на базах противника не было, то Шамиль, как нам казалось, был обречен.
А тут вдруг по чеченским каналам поступила совсем иная информация. В ней говорилось о том, что верховный имам мусульман Чечни и Дагестана Шамиль Басаев провел съезд имамов двух республик, где обсуждалась ситуация на Северном Кавказе. О своей смерти он отозвался с присущим ему сарказмом.
Для нас это была тяжелая зима. Холод, скудная кормежка, зачастую отсутствие теплых вещей делали наш быт невыносимым. А если учесть, что снабжение армии с каждым днем становилось хуже, можно было не сомневаться: впереди нас ждали еще более трудные времена.
В отличие от нас боевики хорошо подготовились к зиме. Пока стояла теплая погода, они строили в горах землянки, устраивали схроны для оружия и продовольствия, готовили базы. На сходе с гор к равнине они готовили трамплины для весеннего броска.
Чтобы защитить себя от вылазок боевиков, мы заминировали все подступы к лагерю, и лишь разведчикам, то и дело уходившим на задание в горы, были известны проходы в минных полях. Главной тактикой для нас стало прочесывание горных лесов. Этим занимались специальные отряды, которые могли сутками плутать где-то, отыскивая и уничтожая базовые лагеря противника. Им помогала авиация.
Еще в октябре нам объявили о том, что войсковая фаза контртеррористической операции в Чечне закончена и начинается фаза наведения порядка в республике силами МВД. Нас, пехтуру, даже собирались отвести подальше от гор и населенных пунктов, которые мы блокировали и возле которых стояли базовыми лагерями. Но вскоре активизировавшиеся боевики заставили командование Объединенной группировки усомниться в правильности своего решения.
