Василий Пальмов - Штурмовики над Днепром
Вот эта весть и жгла неуемной жаждой боя сердце воздушного стрелка. Знай в тот момент я о письме, может, и не взял бы тогда Гальянова на задание, подождал бы, пока уляжется боль. Но его настойчивость победила, и я не устоял, махнул рукой:
– Бери парашют…
Так в моем экипаже появился боец, который стал достойной заменой своему тезке Ивану Сычеву. С Гальяновым мы вместе летали до конца войны. Правда, командование полка не сразу согласилось отпустить комсорга, да и рука у него еще не совсем поправилась. Во многих переделках нам пришлось побывать. Но я всегда был уверен в надежности моего воздушного щита. Однажды Гальянов полетел с молодым летчиком Михаилом Лобановым, однофамильцем штурмана полка, Случилось так, что самолет их был подбит, осколок зенитного снаряда повредил маслосистему. На стекле фонаря образовалась масляная пленка, полностью закрывшая летчику обзор. А открыть фонарь нельзя: горячее масло било летчику в лицо. Самолет они сажали вдвоем: Лобанов вел его на вынужденную посадку, а Гальянов, стоя в своей кабине, подсказывал летчику примерную высоту и предупреждал о препятствиях. Возвратились они лишь вечером. И Гальянов сразу мне заявил:
– Нет, товарищ командир, нам с вами порознь летать нельзя!
Больше мы не расставались. В полете воздушный стрелок вел себя активно, постоянно сообщал обстановку, зорко следил за противником. В один из сырых февральских дней, когда стояла распутица, в паре с Юрием Федоровым мы ходили на правый берег Днепра штурмовать скопление вражеской техники. Накопилось ее там уйма! Видимо, противник за ночь, когда подмерзло, подтянул сюда артиллерию, автомашины, танки. Каждая бомба, каждый реактивный и пушечный снаряд попадали в цель.
Намолотили мы там много. И хорошо, что все это я зафиксировал на фотопленку. Потом ее отдали на обработку в дивизионную фотолабораторию. Но ждать проявления было некогда, штаб полка требовал доклада о результатах вылета. Заместитель начальника штаба старший лейтенант Григорий Шайда слушал мое сообщение с долей недоверия. Однако писарь штаба Александр Сергеевич Козлов, высокий, худощавый, в очках, все это добросовестно заносил на бумагу. После моего ухода между ними состоялся разговор, о котором я узнал позже.
– Не кажется ли вам, Александр Сергеевич, что Пальмов много наговорил? Летали парой, а сработали чуть ли не за эскадрилью, – высказал сомнение Шайда, просматривая записи.
– Для пары, конечно, успех очень большой, – осторожно ответил Козлов. – Но Пальмов никогда не имел склонности к преувеличению. Давайте запишем, как доложено, а завтра скорректируем по фотоконтролю.
Так и решили. Опыт штабной работы научил офицера штаба и писаря просеивать донесения летчиков. Что греха таить, порой в сообщениях летчиков среди чистых зерен правды попадались и плевелы преувеличения. А бывало, что и сами штабные работники «подсказывали» летчику результаты его работы.
Как-то еще во время боев над калмыцкими степями один майор из штаба дивизии настойчиво предлагал мне «хорошенько подумать и вспомнить», сколько подбито вражеских танков, потому что очень уж скромно выглядело донесение в вышестоящий штаб. Сейчас не было нужды слишком напрягать память. Результаты работы часто фиксировались фотопленкой. А она – самый объективный контролер.
На другой день в полк прибыл офицер штаба дивизии с фотопланшетом, снимками нашей работы. Анализ снимков показал, что пара штурмовиков нанесла гитлеровцам урон, который под силу большой группе «илов». И вина в этом была самих фашистов: очень уж скучили они свою технику. Офицер передал распоряжение командира дивизии полковника Чумаченко представить экипажи к наградам. Вот тогда старший лейтенант Григорий Шайда и «обнародовал» свой разговор с писарем Козловым.
Об Александре Сергеевиче Козлове, писаре оперативного отделения, мне хочется сказать особо. Должность у него в штурмовом полку была вроде незаметная: оформлял боевые донесения, оперативные сводки, вел документацию. Тогда Козлову уже было больше тридцати, носил он очки, и нам, молодежи, казался человеком пожилым. Спокойный, рассудительный, он всегда был в числе первых, кому рассказывали летчики о своем боевом задании. Писарь умел несколькими точными словами, одной-двумя грамотными фразами передать то, о чем летчик, еще не остыв после жаркого боя, иногда говорил долге и путано. Мы тогда не знали, что Александр Сергеевич закончил Московский университет, был химиком по образованию. К скромному писарю с уважением относились подполковник Смыков и майор Красюков. Хочу добавить, что к нам Козлова прислали из стрелкового полка. Когда-то, лет за пять до войны, он закончил школу младших авиационных специалистов. И когда, в конце 1942 года, появился приказ откомандировать из всех родов войск в авиацию тех, кто раньше в ней служил, он был направлен в авиационный полк.
После войны Александр Сергеевич занялся наукой, защитил кандидатскую диссертацию, работал доцентом кафедры неорганической химии в одном из московских вузов, подготовил немало специалистов-химиков. Многие ветераны полка, в том числе и автор этих строк, поддерживают дружеские связи с летописцем штурмового полка. Кстати, Александр Сергеевич, был первым рецензентом рукописи моих воспоминаний и проявил при этом характерные для него черты – добросовестность и объективность.
ШТУРМУЕМ КРЫМСКИЕ БАСТИОНЫ
Наш 4-й Украинский фронт, ликвидировав никопольский плацдарм противника, повернулся лицом к Крыму. В марте подтянулся ближе к Сивашу и наш полк. Пока совершалась передислокация войск, образовалась оперативная пауза. Однако авиация, особенно штурмовая, продолжала работать. Наш новый аэродром – большое украинское село Новокаменка. Вот здесь и начали мы боевую работу. Разведка обнаружила на аэродроме Водопой близ города Николаева большое скопление вражеской авиации. Нанести удар по аэродрому было приказано штурмовикам нашей дивизии. Об одном из эпизодов этого вылета в то время писали фронтовые и армейские газеты. О нем и пойдет мой рассказ. Наши «илы» прикрывались истребителями. В момент первого захода на цель один из «яков» получил повреждение. Его летчик младший лейтенант Стопа сообщил по радио: «Подбит мотор, иду на вынужденную». «Выходи вперед, прикроем! – передал ведущий четверки штурмовиков лейтенант Демехин. – Тяни к своим!».
Роли поменялись: теперь истребитель прикрывался штурмовиками. Раненый самолет быстро снижался и сел в поле рядом с дорогой, в глубоком тылу противника. Хочу заметить, что такой распутицы, как весной 1944 года на юге Украины, мне не приходилось видеть ни раньше, ни позже. Раскисшие черноземные поля превращались в ловушки для колесной и гусеничной техники. Поэтому наши самолеты взлетали в основном со своего аэродрома утром, когда грунт еще был прихвачен ночным морозцем. А когда садился истребитель Стопы, уже пригревало солнце, засверкали ручьи. Машина сразу же застряла в вязком грунте, и летчика могли захватить гитлеровцы. Но боевые друзья не допустили этого. Ведущий «илов» лейтенант Андрей Демехин разрешил лейтенанту Владимиру Милонову сесть и забрать летчика. Остальная группа прикрывала место посадки. Машина Милонова, пробежав сотню метров, накренилась, черкнула плоскостью по земле и остановилась. Что с ней: застряла, наскочила на кочку, сломала ногу шасси? Летчик и стрелок выскочили из кабины и попытались устранить неисправности, но ничего сделать не смогли. С одной стороны к месту посадки уже мчались вражеские конники, с другой, совсем рядом, под конвоем полицейских ремонтировали дорогу женщины. В беде оказались три человека, два самолета. Раздумывать было некогда.
И лейтенант Демехин принимает дерзкое решение – идет на посадку сам. Прикрывать его в небе остались два «ила» лейтенантов Клюева, Глазычева и один «як» – очевидно, напарник Стопы. Короткий пробег – и самолет Демехина застрял в оттаявшем грунте. Теперь на земле уже было три самолета и пять человек. С воздуха смельчаков прикрывала пара «илов» и «як», которые огнем своих пулеметов отрезали вражеских конников. На выручку летчикам бросились женщины. С их помощью удалось вырвать самолет Демехина из грязи и вырулить на более сухое место! Теперь предстояло решить вопрос – как разместить пять человек на двухместном «иле»?
И Демехин дает команду:
– Два летчика – в кабину стрелка. Стрелки – на шасси!
Сможет ли взлететь самолет, не застрянет ли снова? Демехин берет разгон и – взлетает с форсажем. Не набирая высоты, на бреющем, он берет курс на свою территорию. Пара «илов», выпустив шасси, чтобы погасить скорость, экскортирует идущий домой штурмовик с пятью пассажирами на борту.
Трудно себе представить состояние людей, которые летели в воздухе на открытых подкосах шасси. Стрелки могли быть смяты на взлете или посадке, могли, окоченев, сорваться в воздухе, могли быть подбиты пулей с земли. Риск был огромный, но это был единственный шанс на спасение. Горючее заканчивалось.
