Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник
Бригада срочно формировалась техникой не только из Челябинска, но и из других мест. Приходили отремонтированные танки. Некоторые не успели покрасить. Сквозь обгоревшую краску проступали швы сварки, старые колеса чередовались с новыми.
Вопрос о моем назначении командиром разведывательной роты отпал. Меня дважды вызывали в особый отдел. Старший особист, с погонами майора, уже в возрасте, задал мне несколько вопросов, потом объяснил причины отказа. Два выхода из окружения и штрафная рота.
— А взвод в бой вести доверяете?
— Есть разная мера доверия, — закуривая вместе со мной, говорил майор-особист. — Ты, Волков, хороший парень и командир неплохой. Но одно дело — танковый взвод, а другое — разведрота бригады. И задачи другие, информация секретная. Напрямую подчиняешься командиру бригады. Порой о заданиях только он и начштаба знают. Так что выбираем людей без сучка и задоринки.
— Может, вам майор Бутов про меня всякого наговорил?
— Брось, Алексей. Ты нас за дураков не держи. Что мы Бутова не знаем? Просто к каждой должности свои требования. Ты человек военный, должен понимать. Уверен, ты и выше пойдешь. Ротным командиром станешь, а там до комбата недалеко. Кстати, твой командир батальона Таранец тебя очень отпускать не хочет. Ладно, шагай! И громче молчи.
Он пожал мне на прощание руку, и я отправился в свой батальон.
Формирование шло быстро. Таранец, согласовав вопрос с командиром бригады, назначил меня командиром первой роты. Я перетянул к себе взводным Павла Фогеля, которому за Орел, кроме Красной Звезды, присвоили младшего лейтенанта. Второй взводный, Гриша Весняк, прибыл из госпиталя, он тоже участвовал в боях. Третьим взводом командовал лейтенант Маркин, недавно окончивший училище. Я бы предпочел более опытного командира, но людей не хватало.
Бригада вступила в бой в первых числах сентября под городом Сумы. Здесь я хочу, опираясь на исторические документы, коротко описать обстановку, которая сложилась на фронте к тому времени.
Успешно, хотя и с большими потерями, закончилась Курская битва. Немецкие войска отступали. Наиболее ослабленными были группы немецких армий «Центр» и «Юг», прикрывающие юго-западное направление. Бывший начальник Оперативного управления Генштаба генерал С.М. Штеменко вспоминал: «В Генеральном штабе… отдавали себе ясный отчет в необходимости как можно быстрее и полнее реализовать результаты победы под Курском. Уже не являлось секретом, что гитлеровцы создают мощный оборонительный рубеж по рекам Молочной, Днепру и Сожу. Нельзя было позволить врагу отвести туда свои войска и встретить нас во всеоружии. Фактор времени и на сей раз приобретал решающее значение».
Эту мощную преграду, получившую название «Восточный вал», где главное место занимал Днепр, Гитлер считал неприступной для Красной Армии. Строительство укреплений на западном берегу Днепра полностью еще не закончили. Наши войска вели широкое наступление на семисоткилометровом участке фронта. Не зря наступление на Днепр назвали «Битвой за Днепр». Прорывая многочисленные заслоны и взламывая участки обороны, наши войска упорно продвигались к Днепру. Какое-то свое место занимала в этой битве наша танковая бригада.
Под городом Сумы немцы предприняли несколько сильных контратак. Войска Воронежского фронта с трех сторон подошли к Сумам и одновременным ударом освободили город. Наш второй батальон потерял два танка. Потери, можно сказать, мизерные, но это объяснялось тем, что город мы обошли стороной. У нас была задача отсекать и уничтожать отступающие немецкие войска, не снижая темп наступления. В моей роте неожиданно вышел из строя один из танков — заклинило двигатель. Это считалось не боевой потерей техники, да еще в начале наступления. За такие вещи спрашивали строго.
Я отчитал взводного Маркина. Худощавый, спортивного вида парень был расстроен. Он закончил училище на «отлично», был в равном со мной звании лейтенант, но я чувствовал в нем недостаток, свойственный молодым командирам. Он старался держать дисциплину, однако невольно тушевался перед авторитетом бывалых танкистов. Это мгновенно почувствовали подчиненные. Дисциплина в таких случаях падает в считанные дни. Механик-водитель небрежно следил за уровнем масла. Произошла утечка, и двигатель, перегревшись, вышел из строя.
Чтобы не вызывать лишнего шума, доложили в штаб бригады — перебило осколками маслопровод. Танк вместе с экипажем оставили для ремонта. Маркина я предупредил, что следующий подобный случай закончится для него трибуналом. Не сдержавшись, наорал на механиков-водителей взвода. Даже при беглом осмотре обнаружил кучу мелких недостатков. У одного из танков опасно провисла гусеница, у другого — в поддон натекла лужа масла, расшатались крепления. Меня поддержал Федотыч, недавно получивший звание старшина.
— Быстро наш лейтенант растет, — негромко сказал мне в спину командир танка с двумя медалями. — Не успел роту принять, а уже трибуналом стращает. Кричит…
Насчет «кричит» он был прав. Но спускать явное разгильдяйство и падение дисциплины во взводе я не собирался. Подозвал командира и предупредил:
— Через час проверю натяжку гусеницы и все остальное. Насчет трибунала — еще неизвестно, чем этот случай кончится. Исполнять!
— Есть исполнять!
Уже позже, в наступлении, я узнал, что особисты заинтересовались вышедшим из строя танком. Искали меня, но мы были на марше. Пойди, отыщи! Бригада двигалась к городу Лебедин, который находился в шестидесяти километрах от Сум. Все три танковых батальона бригады двигались вместе. Два — немного впереди, один — в арьергарде. На броне сидели десантники, следом шли «студебеккеры» и полуторки с пехотой. Разведка: мотоциклы, легкие броневики, даже конники. За нами двигались не менее двух пехотных полков, которым мы были должны пробить путь. Наступала целая дивизия. Впервые за долгое время я принимал участие в такой масштабной операции. Немецкие самолеты сильно не беспокоили, в небе кружились наши истребители. Шло знаменитое наступление на Днепр, до которого было километров триста. На войне трудно определять расстояние километрами. Слишком много препятствий на пути.
У станции Штеповка разведка попала под пулеметный огонь. Атаковал третий батальон. Батальоны Колобова и Таранца временно оставались в резерве. Комбат-3, майор Каретников, прибывший из запасного полка, видимо, решил отличиться. Командир он был опытный, по слухам, занимал в соседнем корпусе достаточно высокую должность, но за что-то был снят и направлен в нашу бригаду.
Каретников повел атаку достаточно грамотно. Сумел ворваться на окраину станции, оттеснив немцев, подавил часть противотанковой артиллерии. Однако среди многочисленных станционных построек, пакгаузов, железнодорожных платформ, в узких улочках поселка, батальон стал нести большие потери. Немцы выдвигали на прямую наводку хоть и устаревшие, но маневренные и легкие 50-миллиметровые пушки. Малый калибр компенсировался эффективными кумулятивными снарядами, которые прожигали броню насквозь. Хватало и более мощных пушек, хорошо замаскированных.
Пехоту отсекали многочисленные пулеметные точки. В помощь третьему батальону бросили и наш батальон. Бой за станцию Штеповка оказался затяжным и тяжелым. Немцы не хуже нас понимали, что, сломив их войска на Курской дуге, мы идем к Днепру. Перед обороняющимися немецкими подразделениями стояла задача как можно дольше задержать и обескровить наши наступающие части. Если кто думал, что после Курской битвы немцы побегут и ослабят оборону, они глубоко заблуждались.
Бой за станцию Штеповка, которая обозначена далеко не на всех картах, длился до ночи. К нашему приходу от двадцати одного танка третьего батальона осталось меньше половины. Нас ждала бы такая же судьба, но командование решило поберечь танки (и наши жизни). Подошла сначала одна батарея 122-миллиметровых гаубиц, потом еще две, и мы в течение часа перемалывали укрепления тяжелыми снарядами. В перерывах били минометы. Станцию заволокло красной кирпичной пылью, дымом горящей солярки. Пропитанный смолой огромный штабель шпал пылал стометровым костром.
Пожар был таким сильным, что в воздух поднимало горящие ветки, доски, куски плетней. Раскаленным вихрем с платформ срывало тяжелый брезент. Сгорая, он опадал сверху черным пеплом. Мы стояли на окраине станции, за жидкой лесополосой. Порывы горячего ветра сушили лица. Стояла почти летняя жара, и еще этот ветер, пахнущий смолой, а временами доносивший запахи горелого мяса. В моем экипаже по-прежнему были Федотыч и Леня Кибалка, которому присвоили звание сержант. За эти месяцы он превратился из мальчишки в опытного танкиста, раздался в плечах и даже заимел невесту в Челябинске, которой успел отправить несколько писем.
Стрелкам-радистам в моем экипаже не везло. Гибли чаще других. Новичкам мы об этом не говорили. На этот раз у нас был квалифицированный радист, прибывший после учебных курсов. Крепкий, как боровичок, парень окончил перед войной техникум, работал телефонистом, а затем мастером на узле связи. Время стерло из памяти его фамилию. Помню, что звали его Костя, а прозвище он получил Студент. Это прозвище больше бы подошло мне, но о моей учебе в институте вспоминало лишь начальство, когда приходилось допрашивать пленных.
