Георгий Красковский - На дорогах войны
Но сейчас трудно было ему ходить по лесам и полям. Летом и зимой в мягкой обуви, а все равно ноги болели, особенно, в непогоду. Мучился-мучился и попросился на другую работу. Перевели его вахтером в мебельную мастерскую. До войны плотничал, привык к запаху щепы и стружки, мог с закрытыми глазами определить, какое дерево в работе. У любимого дела и время незаметно побежало.
Шли годы, а физическая боль не утихала. Как заглушить ее, забыть о ней думать? Только в работе находил он утешение. Возле домика разбил сад, посадил малину, крыжовник, смородину. Бывали дни, когда грызла тоска по боевым друзьям. Глядя на молодые побеги яблоньки, вспоминал Андрея Бестужева. После госпиталя в 1943 году пути их разошлись. Андрей снова ушел на передовую, без вести затерялся на фронтовых дорогах.
Жил Голубятников спокойно, тихо, незаметно. А тут вдруг в 1963 году разыскали его чебаркульские пионеры. Переписывались они с генералом Батовым. Он прислал им свою книгу. Стали читать ее пионеры, а как дошли до страницы, где описывается фронтовой подвиг рядового солдата Голубятникова, запнулись: «Не наш ли это Голубятников?» И оравой нахлынули к Николаю Дмитриевичу.
— Обо мне, — признался он, и слезы радости навернулись на глаза бывшего солдата, как в тот день, когда встретился в госпитале с Андреем Бестужевым. — Помнит, значит, Батов. Спасибо ему за память!
Завязалась с тех пор у Николая Дмитриевича особая дружба с пионерской дружиной, а те не замедлили сообщить генералу, что отыскали Голубятникова. Батов писал солдату:
«Когда я работал над книгой «В походах и боях» и кратко описывал Ваш подвиг, очень хотелось узнать Вашу дальнейшую судьбу, где вы сейчас, чем занимаетесь. И вот почти случайно я узнаю от моих друзей-пионеров дружины имени Советской Армии, что Вы живете и работаете в городе Чебаркуле и тесно связаны с пионерской дружиной. Это очень хорошо. Приятно сознавать, что однополчане продолжают служить своей Родине мирным созидательным трудом и участвуют в воспитании молодого поколения».
А потом разыскались и другие фронтовые друзья.
«Последний раз я с Вами встречался в армейском госпитале, когда генерал Батов вручил Вам орден, — писал майор запаса И. Костин, бывший редактор дивизионной газеты. — Вы рассказали мне обо всем, что случилось с Вами и Бестужевым в ту трагическую ночь. А после я писал о Вас в газете. Очень рад за Вас, что Вы живы и здоровы».
Два часа фронтовой жизни. А как они скрепили, спаяли навечно людей неизменной солдатской дружбой! Какая это большая сила мужества и братства, источник радости и человеческого счастья!
Мы сидим в маленьком домике Голубятникова, двумя окнами поглядывающем на заснеженную улицу рабочего поселка. Герой войны живет на улице, носящей имя легендарного Чапаева. И в этом случайном совпадении утверждение того, что в жизни всегда есть место подвигам.
В окна льется яркий свет солнечного зимнего дня. Он озаряет спокойное лицо Николая Дмитриевича. Голубятников вспоминает фронтовые дни, своих однополчан, показывает письма, газетные вырезки, но особенно дорога ему присланная генералом Батовым фотография.
— И сейчас он боевой дух поддерживает в своих солдатах, опекает их, — задумчиво говорит Голубятников, — может, и выжил-то я потому, что генерал во мне этот дух обнаружил и поддержал, заставил поверить в свои силы, прожить жизнь человеком… Постарел сильно, видно, забот и хлопот ему хватает…
Клавдия Григорьевна, пока мы беседовали, скипятила самовар.
— Чашечку чая не желаете?
Мы поблагодарили хозяйку за гостеприимство. Нам предстояла дальняя дорога. Хотелось обдумать все, что рассказал рядовой солдат, человек несгибаемой воли и большого щедрого сердца.
А. Федоров
СПАСИБО, СЕСТРЕНКА
Не часто, но все же иногда Татьяну Кузьминичну спрашивают, почему у нее на правой руке выколоты тушью чьи-то инициалы. Татьяне Кузьминичне становится неловко, и она жалеет, что зря не надела платье с длинными рукавами. Иногда она отшучивается: молодость, с кем не бывает. А иногда, посуровев до слез, Татьяна Кузьминична вспоминает: это в память о детстве. Оно пришлось на военное время, научившее ее многому, и потому запомнились из него каждый день и каждая встреча.
…Троицкий вокзал, переполненный до отказу. Сутолока и ругань, забитые составы. Гудки паровозов. Тревожный 1921-й военный год. Больной тифом, отец не в силах даже обнять семилетнюю дочь, куда-то пропала мать с братишкой, так и не встреченные больше в жизни. Лазарет и голос медицинской сестры:
— Девочка, твой отец умер. — И слезы, не просыхающие долго.
— Я хочу к маме, — и снова слезы, совсем не детские.
— Пойдем, я отведу тебя в детдом.
Казачье село Варламово — в нетронутом временем бору. Детский дом, приютивший собранных отовсюду ребят. Кто-то еще не расстается с надеждой, что его найдут свои. И вслед каждому прохожему смотрят десятки детских глаз: может, остановится, вернется, может, он просто по ошибке прошел мимо.
Первые привязанности друг к другу и обещания помнить всю жизнь, наколки на детских руках, как скрепление дружбы, чтобы ни на шаг не отпускать от себя эту память. Один мальчишка был для нее братом. Ее имя он взял на память, а она его.
Она играла в детских спектаклях мальчишек, таких же озорных, что были рядом каждый день.
Она никогда не была тихоней, хотя ростом была меньше многих. В озорной беготне по округе не уступала другим, сходила за мальчишку.
Ее тянуло отсюда — куда, она не знала. Лишь бы уйти, не спросясь никого, не зная дорог, не имея родных и знакомых. Она ушла из детского дома зимой, не хотела дожидаться весны. Шла от деревни к деревне, заходила в избы, просила поесть. Кто выгонял, а кому и жалко было девчонку. Не крестясь, садилась за стол.
— Ясное дело, детдомовская, — говорили ей. Она снова шла, спала в жестких соломенных ометах.
На седьмые сутки вышла к Троицку. Долго стояла на центральной улице, довольная, что пришла в родные места.
— Ты чья, девочка?
— Ничья. Из приюта я.
— Пошли со мной. — Женщина привела ее в райисполком.
Таня сидела в незнакомой комнате, теплой и уютной. Пришли двое, долго расспрашивали ее, почему убежала из детского дома.
— Придется отправить обратно.
— Не пойду я, — сказала она.
— Где же ты будешь жить?
— В няньки пойду.
— Тебе самой нужна нянька.
— Я сильная, — сказала Таня.
— Ладно, пристроим…
Несколько лет спустя она встретила Николая Лопатина, полюбила его, вышла замуж. К тому времени она многое умела делать, но так и не привязалась по-настоящему ни к одной специальности. Работала посудницей в столовой, порой завидовала поварам, но боялась, что у нее ничего не получится. Ей советовали переходить на кухню, но она не торопилась.
Десять лет, как один день — взамен недавним обидам и слезам. Память о прошлом не уходила. Да она и сама ни за что бы не рассталась с этой памятью. Ей была дорога детская привязанность к таким же, как она, сиротам из Варламовского детского дома. Она помнит занесенный февральской пургой Троицкий вокзал, город, где нашла приют, друзей, свой дом, любимого человека.
Татьяна Кузьминична осталась снова одна в июне сорок первого. Муж погиб под Минском в первые дни войны.
Похоронная разыскала ее в другом большом городе: она училась в полковой школе на повара. Ее спросили на экзаменах — что делать, если кухня разбита. Она взяла лопату и вырыла для котлов лунки. А если не будет воды? Она снова взялась за лопату: нужно рыть колодец. Она стала военным поваром, жена погибшего старшего лейтенанта, артиллериста Николая Лопатина.
Блокада Ленинграда прошла на ее глазах. Шесть раз ее кухня взлетала на воздух. На месте повозок дымились воронки, но Татьяна Кузьминична не плакала, было некогда. Сбивая руки, рыла землю. Уходил к березовым верхушкам белесый, как стволы деревьев, дым, а она думала, что он тянется очень медленно, могут снова налететь самолеты.
В одно из наступлений, собираясь вслед за дивизионом, Татьяна Кузьминична услышала стон. Она схватила санитарную сумку, побежала, залетела в крутую воронку, едва выбралась из нее. Прислушалась и в опустившейся после гулкого боя тишине не различила ни одного звука. Неужели сбилась? Ей хотелось кричать, звать своих. Тут она снова поймала стон, бросилась на зов и увидела пятерых солдат, придавленных землей.
— Сестренка, выручай. — Она вытащила одного, самого тяжелого, он не мог идти. Чудом подвернулась санитарная машина, спешившая за частью. Подбежала к ней, остановила — там раненые.
Помогла перенести всех в машину. Та уже тронулась, но она закричала: стой! Вернулась к кухне, схватила термос с супом.
