Алексей Горбачев - Последний выстрел. Встречи в Буране
За всю дорогу райкомовский шофер так и не проронил ни слова, только подъезжая к совхозу, спросил:
— Вас к конторе подвезти или к гостинице?
Дмитрию Степановичу хотелось попросить шофера подвезти его сразу к дому бородатого совхозного сторожа, но едва ли тому известно, где живет сторож, и он ответил:
— К конторе.
Не успели они подъехать к двухэтажному кирпичному зданию конторы, как тут же к машине подошел высокий молодой человек.
— Товарищ Гусаров? Здравствуйте, — солидным баском поздоровался он. — К вашим услугам секретарь парткома Власенко Григорий Никифорович.
Художник назвал себя.
— Прошу вас, Дмитрий Степанович, ко мне в кабинет. Нам звонил о вас секретарь райкома... Очень рады вашему приезду... Не каждый день у нас бывают художники, а вернее сказать — никогда не бывали, вы — первый. — Власенко привел гостя в кабинет. — Гостиница для вас уже заказана. Будем рады, если наш край вдохновит вас на хорошую картину.
— Извините, Григорий Никифорович, я приехал сюда не писать, — ответил гость. — Меня привело к вам одно странное событие. Скажите, у вас работает сторожем этакий... бородатый?
— У нас единственный человек с бородой Чайкин, и он действительно работает сторожем.
— Его фамилия Чайкин?
— Да, Чайкин Федот Селиванович.
— Федот да не тот, — горько усмехнулся Дмитрий Степанович. Вот ведь как все обернулось — вместо Кузьмы Бублика живет и сторожит здесь Федот Чайкин... Да, подвела зрительная память... Что ж, придется, видимо, зайти в совхозную столовую, подкрепиться и назад...
«Погоди, — остановил себя Дмитрий Степанович. — Ты что же, считаешь Бублика дурачком, простофилей? Ты думаешь, что он так и жил бы под своей фамилией? Вспомни, тогда на процессе часто упоминался Бублик. В центральных газетах потом был помещен репортаж «Из зала суда». В репортажах тоже упоминался Бублик, и если бы Кузьма Бублик оставался бы Кузьмой Бубликом, он уже давно был бы разоблачен...»
— Извините, Дмитрий Степанович, за любопытство. Почему вы заинтересовались нашим сторожем? — спросил Власенко. — Как художник?
Дмитрий Степанович оценивающе заглянул в лицо собеседнику. Лицо у него было очень смуглое, худощавое, чуть вытянутое, с тонким прямым носом, с резко очерченными губами, с тяжеловатым подбородком. Из-под густых темных бровей доверчиво смотрели светло-карие глаза.
— Нет, Григорий Никифорович, я заинтересовался вашим бородатым сторожем как бывший партизан.
— Встретили однополчанина? Вместе воевали?
— Да, вместе воевали, только в разных армиях. Я — у партизан, а тот, кого напомнил мне ваш сторож, в полиции, на стороне фашистов.
— Вот как? Да, ситуация не из приятных. К сожалению, Дмитрий Степанович, я лично не смогу помочь вам, я здесь человек новый, первый год работаю. Чайкина знаю мало. Человек он тихий, исполнительный, сторожит хорошо, ведет, если можно так выразиться, ночной образ жизни. Днем его не видно, а по ночам стоит у складов... У Чайкина большая семья — четверо детей, три сына и дочь. Его старшего сына думаем послать на зоотехнический факультет и платить совхозную стипендию. Хорошие у Чайкина ребятишки... Более точные сведения о Чайкине сообщит нам инспектор по кадрам. Кстати, родственник. Чайкин женат на его сестре. — Власенко отворил дверь, сказал кому-то, чтобы пригласили к нему Шапошникова.
Инспектор по кадрам, Николай Алексеевич Шапошников, был невысоким, очень подвижным человеком уже пенсионного возраста. Почти все его дробное узкое лицо состояло из одного носа. Этот лиловатый нос как бы царствовал над всем — над крохотным кругленьким подбородком, над тонкими, еле заметными губами, над узкими прищуренными глазками, над скулами, что были обтянуты желтоватой морщинистой кожей. «Оригинальное лицо, — отметил про себя Дмитрий Степанович. — Один раз увидишь и не забудешь...»
— Слушаю, Григорий Никифорович, — хрипловатым голоском обратился он к Власенко.
— Интересуемся вашим зятем, — ответил секретарь парткома.
Шапошников испуганно съежился, даже отступил на шаг.
— Что? Опять Витькой? — тревожно спросил он. Власенко улыбнулся.
— Нет, нет, мы с Виктором договорились, была ошибка, больше, дал слово, не повторится... Чайкиным интересуемся.
— Ах, Чайкиным, — облегченно заулыбался Шапошников. — Если Чайкиным, другая статья.
Спрашивал Власенко, а Дмитрий Степанович только слушал, приглядываясь к инспектору по кадрам и взвешивая его ответы.
— Когда Чайкин приехал в совхоз?
— Да сразу после войны.
— Он что, здешний уроженец?
— Нет, Федот родился в одна тысяча девятьсот тринадцатом году в Ростовской области, в семье крестьянина-бедняка, окончил четыре класса сельской школы, по специальности потомственный хлебороб. Сражался на фронтах, награжден медалями «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Беспартийный, женат, — четко отрапортовал инспектор анкетные данные Чайкина.
— Подробные сведения...
— А у меня, Григорий Никифорович, так: анкеточку на каждого рабочего наизусть знаю, не говоря уже о руководящих кадрах. Служба такая.
— Это верно... Почему все-таки Чайкин после войны приехал сюда, а не вернулся к себе в родное село?
— Могу в точности ответить. Дело обстояло так: немцы до последней хаты спалили его село, семья Федота погибла — отец, мать, жена, ребенок. Куда ж ему возвращаться? Остался человек без роду, без племени, как говорится. Вот и уехал, чтобы не болели раны. Сперва думал годок-другой поработать у нас, да так вот и привык — семья, дети пошли, свой угол... Понравилось ему здесь.
— Он что, так все время и работает сторожем?
— Все время. Поначалу здоровье не позволяло: ранен был на фронте. Мы его хотели послать на курсы в город — отказался. Хотели назначить управляющим, тоже отказался, грамоты, говорит, мало. Оно и понятно, по нынешнему времени — четыре класса не образование.
Слушая бойкие ответы инспектора по кадрам, Дмитрий Степанович все более и более убеждался в своей досадной ошибке. Сторож Федот Чайкин и предатель Кузьма Бублик — разные люди...
Власенко продолжал допытываться:
— Вы запрашивали Ростовскую область — действительно ли там родился Чайкин, действительно ли его семья погибла и село сожжено?
— Что запрашивать зря, — пожал плечами Шапошников. — Чайкин руководящих должностей не занимал, материально ответственным лицом не был. На сторожей мы личных дел не заводим, есть трудовая книжка, и хватит. Большего с нас не требуют.
— Значит, если человек работает сторожем, его прошлое никого не интересует?
— У нас, Григорий Никифорович, сами знаете — доверие к человеку. Да я ж у Чайкина всю подноготную знаю, чую, чем он дышит. Не лезет он, как некоторые, на глаза начальству, скромность имеет. В прошлом году хотели его на Доску почета повесить, фотографа к нему послали, не стал фотографироваться, недостоин, говорит, висеть на Доске, я, говорит, планов не выполняю. Оно и верно: сторожит себе, и только. Или возьмите совсем свежий случай. Путевка у нас в Крым «горела», считай что бесплатная... Ну, я по-родственному и сказал Федоту: в отпуск идешь, поезжай в Крым, посмотри на Черное море. Сами знаете, отказался Чайкин, пошлите, говорит, кому здоровье поправить надо. Вот он какой человек! Другие путевки зубами вырывают, а он сам отказывается...
— Что ж он в отпуск так никуда и не ездит?
— А куда ему ехать? Жена, дети здесь... Да что я вам рассказываю. Интересуетесь — пригласите человека, поговорите с ним.
— Пожалуй, верно, — согласился Власенко. — Пошлите кого-нибудь за Чайкиным.
Шапошников ушел.
Поплотнее прикрыв за ним дверь, Власенко торопливо спросил:
— Ну, что вы поняли из разговора?
— Трудно сказать. Откровенно говоря, я вашего сторожа в лицо не видел, мне бросилась в глаза его очень знакомая походка.
— Походка? Я, представьте себе, даже не знаю, какая у него походка, не присматривался, — ответил Власенко. — Черт побери, не выходит у меня из головы рассказ Шапошникова о странном поведении нашего сторожа... Поехать на учебу в город отказался, от более выгодной должности отказался, даже от поездки в Крым отказался... Что это — скромность или осторожность? Все двадцать лет проработал сторожем, а ведь мог бы за это время выучиться... Здоровый мужчина, и вдруг сторожем. Сторожем — поспокойней: ночь отстоял, день спи. Тебя никто не видит, и ты никого не видишь...
— А знаете, Григорий Никифорович, чего мне больше всего хочется?
— Догадываюсь. Разоблачить негодяя.
— Нет, наоборот, ошибиться. Да, да, ошибиться. Не хочется верить, что здесь, на этой земле, среди хороших людей столько лет жил убийца, что он до сих пор не наказан.
— Вы хотели бы увидеть благополучный финал всей этой истории? Странно. Судя по вашим картинам, вы не очень-то балуете зрителя безмятежной лирикой. Полотна ваши суровы.
