Николай Вирта - Катастрофа
Он хотел прервать Шмидта и прекратить его бессовестные рассуждения, но не знал, что сказать и под каким предлогом отпустить фон Нейгардта. В те минуты он проклинал себя за то, что напичкан чувством долга… Это чувство крепко сидело в нем, и он не мог решиться одним росчерком пера прекратить агонию. В те минуты он понимал, что слабоволие, как продукт догматического подчинения, в глазах этого русского должно казаться особенно ужасным, ибо слабоволие командира любой войсковой части в решающий момент означает гибель всех солдат и офицеров, подчиненных ему.
Генерал-полковник боролся с собой. Преступное чувство долга побеждало неотвратимо. Он сказал вдруг:
— Боже, что будет, если меня возьмут в плен… Каким издевательствам я подвергнусь! Ведь меня могут на потеху толпе на цепи водить по Москве и показывать русским и иностранцам!
Фон Нейгардт понял, что этот человек дошел до такого состояния, когда страх побеждает разум, а для сотен тысяч солдат и офицеров эта точка означает новые страдания и бесславный конец.
— О нет! — вскричал Шмидт, боясь, что командующий может ускользнуть из его рук и выстрелом в рот избавить себя от хождения на цепи по Москве
Шмидт знал, что его на цепи водить не будут, не такая уж он персона для процессий подобного рода, и был уверен, что русские не доберутся до того сокровенного, о чем знало только гестапо.
Ему был нужен живой генерал-полковник, потому что его жизнь гарантировала жизнь Шмидту.
Вошел Адам и сказал, что в штаб Роске пробрался унтер-офицер Лемке и сообщил, что он был свидетелем пленения Зейдлица и еще двух генералов.
Их взял в плен русский автоматчик, случайно он забрел в балку, где в землянке коротал последние часы командир корпуса. Хорошо вооруженные генералы подняли руки и сдались русскому солдату без всякой попытки сопротивляться.
Лемке видел, как их вели к берегу Волги, может быть, чтобы расстрелять, может быть, передать командованию русской армии.
— Вот видите! — с живостью заговорил Шмидт. — Их не застрелили на месте. А кто такой Зейдлиц? Просто командир корпуса. Господин командующий, я не сомневаюсь, что вам Не только сохранят жизнь, но и создадут наилучшие условия. Большевики из кожи вон вылезут, чтобы показать всему свету, какие они культурные люди, ха-ха!
Генерал-полковника передернуло от этого смеха, но он ничего не сказал. Судьба Зейдлица потрясла его. «Вернее всего, — рассуждал он сам с собой, — Зейдлиц нарочно сделал так, чтобы поскорее попасть в плен и тем предоставить своим солдатам и офицерам последовать его примеру. У него хватило мужества перешагнуть через так называемый долг, и вот в этом отличие боевого, кадрового генерала от меня, кабинетного ученого, профессора академии, лишь благодаря стечению обстоятельств ставшего командующим армией».
Пришел Эберт и принес радиограмму из ставки Верховного главнокомандующего.
Фюрер приказывал драться.
Фон Нейгардт, поняв, что дальнейший разговор будет беспредметным, попросил разрешения удалиться. Он решил, не теряя ни минуты, перейти незримую черту, которая двадцать пять лет отделяла его от родины.
Генерал-полковник, прочитав радиограмму, сказал: — Юдоль.
ЧАСТНОЕ ЛИЦО…
Вечером тридцатого января, отослав фюреру радиограмму о том, что армия продержится не более суток, так как русские не прекращают своих атак, длящихся по двенадцати часов кряду, Паулюс вызвал Шмидта и Роске.
Первым пришел генерал-майор Роске, отличавшийся непосредственностью среди окружавших его полковников, подполковников и других офицеров семьдесят первой дивизии. Он отсалютовал командующему и встал по стойке «смирно» у двери. Вид командующего потряс его: перед ним был едва державшийся на ногах человек с воспаленными от бессонницы глазами.
— Вы больны, господин генерал-полковник, — вежливо сказал Роске, жалея старика, в этот час командующий действительно выглядел стариком.
— Душой, Роске, душой, — пробормотал генерал-полковник. — Где же Шмидт?! — с раздражением выкрикнул он.
Шмидт, еще за дверью услышав гневное восклицание командующего, появился на пороге.
— Я здесь! Новости? — Он все ждал каких-то новостей.
— Сядьте, — коротко-бросил Паулюс. — Отдайте приказ по армии, Шмидт. Ввиду того, что я не в состоянии командовать разобщенными войсками, потому что не знаю обстановки на фронте, с этого часа вверяю командование северной группировкой генерал-полковнику Штреккеру, южной — генерал-майору Роске.
Так одним росчерком пера генерал-полковник решил мучавшую его проблему. Пусть финал трагедии сочиняет кто хочет, только не он.
Роске хотел что-то сказать. Командующий движением руки остановил его.
— Итак, с этого часа я являюсь в армии частным лицом, солдатом, и подчиняюсь любому решению генерала Роске, в пределах действия которого нахожусь.
Роске, давным-давно мечтавший о том, чтобы ему наконец развязали руки, наклоном головы дал понять командующему, что он понял его.
— Вы свободны, господа генералы. Я хочу спать.
Шмидт, бесконечно обрадованный таким оборотом — наконец нашелся тот, кто возьмет на себя ответственность за прекращение огня! — вышел, что-то втолковывая на ходу Роске.
Генерал-полковник, оставшись один, разобрал койку. Он был доволен собой. «Да, это великолепный ход, черт побери… Частное лицо, ха-ха!» — и рассмеялся тихо.
Жесткая щетина, вылезшая за день, колола шею, но Паулюс не хотел бриться: горячей воды нет, а с холодной он бриться не любил. Хайн обошел весь подвал в поисках стакана кипятка. Его встречали смехом.
— Бриться задумали? Уж не на парад ли собираетесь? ! — кричали ему вслед.
В этот вечер генерал-полковник никого к себе не пустил. Лишь Адам и Хайн оставались с ним, но, удрученные молчанием командующего, тоже молчали.
В двенадцатом часу ночи постучали в дверь и сказали, что пришла радиограмма из ставки. Командующий, читавший Библию, подскочил как на пружине.
Дрожащими руками он принял от Эберта радиограмму и тут же швырнул ее на стол. Кейтель сообщал, что специальный самолет сбросит в расположение армии двадцать восемь тысяч орденов и медалей.
Генерал-полковник лег и приказал погасить свет. Он долго не мог заснуть — канонада не действует успокоитель но на нервы. В громовые раскаты вплетались какие-то другие, посторонние звуки: то ли танки грохотали на площади рядом, то ли проходили мотомеханизированные части.
Генерал-полковник погрузился в сон и не слышал, как Адам, осторожно ступая, вышел из клетушки и пошел в штаб Роске. Был тот час, когда еще не окончилась ночь и не начиналось утро Тьма медленно таяла, но предметы еще сохраняли неясность очертаний.
Адам вышел в коридор и остановился, пораженный: около двухсот офицеров, охранявших ставку командующего и дежуривших с оружием в развалинах верхних этажей, заполнили коридор. Кто спал, кто тихо разговаривал. Электричество погасло. Неверный свет огарка, прилепленного к пианино, колебался от движения воздуха. Слышались нервное дыхание, легкое похрапывание, бредовые выкрики во сне…
Синее облако табачного дыма висело под потолком.
Те, кто не спал, проводили Адама безразличными взглядами. Адам не решился заговорить с ними и выяснить причину столь непонятного явления.
«Ставка не охраняется? Черт знает что!»
Лишь войдя к Роске, он узнал, в чем дело: двадцать минут назад громкоговорители русских, установленные на площади Павших борцов, передали защитникам опорного пункта южной группировки ультиматум о немедленном прекращении огня.
Последний акт битвы на Волге был разыгран при участии тридцать восьмой мотомехбригады и триста двадцать девятого инженерного батальона шестьдесят четвертой армии. В ночь на тридцать первое января эти части блокировали все входы и выходы универсального магазина. Советские командиры пригрозили офицерскому полку, охранявшему штаб, разнести то, что еще осталось от магазина, и похоронить под развалинами тех, кто сделает попытку сопротивляться.
Роске, смеясь, сказал:
— Калиф на час, полковник, не знает, что в таком случае положено делать. Людей сверху я снял, а дальше?
— Дальше будет так: я возьму двух автоматчиков и пойду парламентером к русским.
— Вы отчаянный человек, вижу, — улыбнулся Роске.
— Кому-то надо кончать это, генерал, — сурово нахмурился Адам. — Кроме того, я хочу сохранить жизнь командующему.
— С богом, — сказал Роске. — Постарайтесь затянуть переговоры. Утро вечера мудренее. Свежие головы не дадут русским принять безрассудные решения.
Адам ушел.
ЖЕРТВЕННЫЕ КУБОМЕТРЫ ШТЕККЕРА
Так обстояли дела той ночью в южном котле. Но был еще котел северный; он опирался на разрушенные здания и бесчисленные подвалы заводов, где прятались подобно крысам солдаты соединений одиннадцатого армейского корпуса. Им командовал генерал-полковник Штреккер.
