Владимир Сысоев - Первое задание
Тихон осторожно поднялся на крыльцо, перегнулся через перила и не сильно постучал в окно.
Замерли в ожидании.
У Виктора — карабин наизготовку, у Тихона в руках блестел пистолет.
Тихо…
Постучали вновь, громче, настойчивее. В комнате что-то зашевелилось, в окне появился тёмный силуэт. Человек через стекло рассматривал улицу. Вскоре тень исчезла и заскрипели засовы, отворилась наружная дверь. Старик в наброшенном наспех полушубке и валенках на босу ногу тихим, скрипучим голосом спросил:
— Кто такие?
— Свои.
— Кого надо?
— Здравствуйте, Кирилл Тимофеевич.
— Здравствуйте.
— Постоялец ваш дома?
— Дома.
— Спит?
— Спит.
— А солдат?
— Тоже.
— Пьяный?
— Как всегда, словно свинья пришёл…
— Вот и хорошо. В гости мы пришли. Повидать срочно нужно старшего лейтенанта.
— Из полиции? — равнодушно спросил старик.
— Оттуда, — спокойно ответил Виктор.
Старик строго посмотрел на пришельцев, но форма Виктора, видимо, успокоила его.
— Проходите, — засуетился он, — раздевайтесь.
— Спасибо. Мы на минуту, — сказал Виктор и прошёл из сеней в кухню.
Тихон шагнул за ним.
— Разбудить? — спросил хозяин.
— Не нужно. Мы сами. Проведите нас в его комнату и включите свет.
…Гердер спал, лёжа на спине, тихо посапывая.
Щёлкнул выключатель — яркий свет разлился по комнате. Гердер лениво потянулся и, ещё не открывая глаз, скорее ощутил, чем увидел, оружие, направленное ему в лицо. Ещё не веря в происходящее, он зажмурился, но раздался резкий, как удар плётки, голос Виктора:
— Встать!
Будто сильная стальная пружина подбросила Гердера с постели. Вскакивая, он выкинул руку на стол, но его пистолет предусмотрительно забрал Тихон.
Гердер стоял в нижнем белье, растеряв надменность и лоск, жалкий беспомощный, и тупо, по-бычьи смотрел на неожиданных гостей. Наконец до него дошёл смысл этой сцены. Он мелко задрожал, смазливое лицо его исказилось гримасой ужаса, большие, круглые глаза увлажнились, стали жалкими и пустыми. Он что-то заговорил, сбивчиво и торопливо.
— Как боров, — злобно сказал Тихон.
Гердер не расслышал, что сказал этот русский страшный парень, но по интонации понял, что пощады ему не будет. Он заговорил ещё быстрее, прося и убеждая, но никто его не понимал.
— От такого монолога, пожалуй, рехнуться можно, — опять промолвил Тихон и решительно шагнул к Гердеру…
Провожая партизан, уже на крыльце Кирилл Тимофеевич неожиданно сказал:
— Спасибо вам, ребята. Так их, гадов! Собаке — собачья смерть! Не всё им над нами измываться! Есть и у нас орлы! Мои тоже где-то воюют. А может быть, и головы сложили. А я уже не могу, старый совсем стал. А хочется вместе со всеми. Не сломить им русского человека! Не сломить! Душа горит! Душа, она молодая, а сил нет. Рад бы в рай, да грехи не пускают. Руки и ноги служить не хотят. Ивану — командиру вашему — привет от меня передайте. Так и скажите: привет от Кирилла Тимофеевича. Он знает.
— А как вы теперь выкрутитесь? — спросил Виктор, махнув рукой в сторону дома.
— Эге-ге, мне не страшно. Уйду к сестре — вон, через сад живёт. Я там часто ночую. В гестапо об этом знают. А утром, пораньше, побегу сообщу… и вся недолга! Что они мне сделают?
— Нет, так нельзя, — сказал Виктор, — не поверят они вам. Лучше минут через пятнадцать — двадцать идите в гестапо и расскажите правду. Так будет лучше. И не стесняйтесь, расписывайте нас, как есть.
— Тревогу поднимут, облаву устроят, — нерешительно проговорил Кирилл Тимофеевич.
— Это не страшно. Отсюда до леса — рукой подать, пусть ищут ветра в поле, а мы в это время будем уже далеко.
— Стойте, ребята. Тогда вы мне на память какой ни есть синячок поставьте. Для отвода глаз.
— Не требуется, — рассудительно проговорил Тихон. — Нереально будет. У вас такой возраст и состояние здоровья, что в драку ввязываться ни к чему.
— И то верно, — согласился Кирилл Тимофеевич. — До встречи, ребята!
…Часовой у гестапо задержал перепуганного, трясущегося старика. С трудом сдерживая кашель, притопывая старыми, подшитыми валенками, он густо сыпал непонятные русские слова. Однако и в этой чужой для него речи солдат ясно расслышал имя старшего лейтенанта Гердера, несколько раз произнесённое странным стариком. Часовой вызвал начальника караула.
Через пять минут в гарнизоне была объявлена боевая тревога.
Новый комендант
Пропажа секретного документа была обнаружена на следующий день после гибели майора Шварца. Специальная комиссия под председательством старшего лейтенанта Герца, прибывшего в комендатуру на должность убитого в бою партизанами капитана Фогеля, и так, и этак перекладывала все бумаги в сейфе, сличала их с реестром. Всё было на месте, кроме этой злосчастной директивы. Герцу ничего не оставалось, как доложить о чрезвычайном происшествии по команде.
Вскоре комендатура была похожа на растревоженный муравейник. Все посторонние, после тщательной проверки, из здания комендатуры были удалены.
В кабинете майора Шварца Демель допрашивал работников комендатуры. По рассказам очевидцев ему удалось шаг за шагом восстановить события минувшего дня вплоть до бомбёжки. Затем Демель вызвал офицеров топо-геодезической группы, которые находились в кабинете Шварца перед бомбёжкой и вместе с ним прятались в бомбоубежище. Их руководитель — пожилой майор — с готовностью подробно рассказал об этом эпизоде. Он уверял, что майор Шварц, как только появилась опасность бомбёжки, спрятал директиву в сейф, а сейф закрыл на ключ.
— А кто был в приёмной, когда вы проходили в убежище? — спросил Демель, раскуривая сигарету.
— Никого, — ответил руководитель группы, — впрочем, простите. Там была эта прелестная девушка-переводчица.
— Почему она не спустилась в убежище?
— Не могу знать, — развёл руками майор, — мы быстро шли за комендантом. Согласитесь, при такой ситуации некогда было смотреть по сторонам.
— Офицеры, сверкая мундирами доблестной, непобедимой армии, спасаются в подвале, а женщина остаётся под бомбёжкой! Я очень живо представляю себе эту рыцарскую картину! — с иронией сказал Демель и положил горящую сигарету на край пепельницы. Дымок от сигареты тонкой сизой ниточкой вытянулся к потолку.
— Что было делать? — развёл руками майор, показав и движением рук, и мимикой, и даже наклоном корпуса, что человек слаб, и бороться с этим печальным обстоятельством он, к сожалению, бессилен.
Демель задумчиво смотрел на струйку дыма — она колебалась и рвалась, а сигарета посылала вверх всё новые и новые ниточки.
…Итак, Наташа. Но документ был закрыт в сейфе. Ключ от сейфа найден при убитом Шварце. Чудеса! Но чудес на свете не бывает. Вызвать Наташу? Может быть, она внесёт ясность? Нет, пока её беспокоить не стоит.
До этого происшествия Демель верил Наташе. Её простота, наивность и чисто женское кокетство, свойственное всем хорошеньким женщинам, были — так ему казалось — её естественным состоянием, и они, видимо, были той плотиной, которая надёжно защищала Наташу от подозрений. Теперь эта плотина разрушена, и Демель посмотрел на неё другими глазами. И всё, что до сегодняшнего дня говорило в её пользу, служило частицей того щита, который прикрывал её от подозрений, теперь выступало против неё. Красота и непосредственность, кокетство и детская наивность — всё, что раньше, совсем недавно, так нравилось ему, вызывало восхищение, вдруг показалось не в меру безупречным, законченным, а потому — неестественным. И в самом деле: откуда в этом захолустье появилась девушка с таким редким сочетанием достоинств? Откуда? Из Минска — это известно. А почему она живёт здесь, разве в Минске хуже? Странно. А почему она до войны никогда не навещала дядю? Вопросы возникали в голове Демеля и требовали ответа. Но разве не стояли уже перед ним эти вопросы? Стояли, и он на все вопросы ответил. Но теперь они выглядели по-другому, и он впервые подумал, что Наташа может быть не тем человеком, за которого себя выдаёт.
Разыскать секретную директиву так и не удалось. Демель вынужден был доложить об этом своему шефу. Штурмбанфюрер терпеливо выслушал своего подчинённого, выдержал для солидности небольшую паузу, недовольно посопел, издал горлом громкий, но нечленораздельный звук и, не скрывая своего презрения к собеседнику, заговорил:
— Вчера убили коменданта, и вы не знаете, кто это сделал! Убили вашего следователя, и вы опять ничего не знаете об убийцах! Сегодня вы не знаете, кто украл важный документ! Скажите, Демель, а что вы знаете?
Демель знал, что на такие риторические вопросы его начальник всегда отвечал сам и поэтому молчал. Он не ошибся. Шеф, выдержав приличную паузу, соответствующую, по его мнению, моменту, и, собравшись с мыслями, сказал:
