Александр Авраменко - Огненное лето 41-го
— Ишь ты, нашёлся! Оружие ему сдай! Иди отсюда, пока я тебе морду не набил! Да не забудь доложить по команде, что вышел из окружения сам капитан Столяров, тот самый, которому лично Тимошенко орден вручал неделю назад, понял?!
Фамилия командующего отрезвляет дурака, уже полезшего в кобуру за пистолетом. Дурак, на мой трофейный «люггер» позарился! Крыса тыловая! Ничего, я тебе мозги вправлю!..
Лейтенантик всё ж таки решился доложить куда следует, и буквально через полчаса за нами примчался целый эскорт. Танки решили пока отвести в тыл, километров за десять, и, пока я докладывал начальству, сразу же приступили к ремонту.
За детей мне объявили благодарность, обещали к очередному ордену представить. За трофеи тоже. Ну и конечно за сам прорыв, благо немцев мы покрошили — жуть.
А с другой стороны… разве в наградах дело, в благодарностях? Ребят своих спас, технику зря не потерял, трофеями неслабыми обзавёлся, но самое главное — детей, будущее страны, сохранил…
Пусть живут, малыши, война-то не вечная, все равно ведь когда-нибудь закончится. Встанет страна с колен, плечи расправит, да и заживут они…
Глава 24
Моё звено идёт на обычных ста пятидесяти метрах, выше будем подниматься перед целью. На этот раз нам предстоит «закрыть» для немцев еще одну переправу, а это — самая плохая цель после аэродромов. В таких местах всегда самое плотное зенитное прикрытие. Пушки в два ряда, отлично налаженная служба предупреждения, готовые к взлету истребители на ближайшем аэродроме…
Мы ещё на дальних подступах, а фрицы уже готовы к нашему прилёту, и начинается: сначала лупят крупнокалиберные калибром 88 и 75 мэмэ, а уже в непосредственной близости вступают скорострельные Flack—системы. Жуткая вещь! Если стреляют трассерами, то пули сливаются в непрерывный пунктир, тянущийся к тебе. Не у всех нервы выдерживают. Кое-кто, конечно, отворачивает, но таких мало. Потому как мы сами их предупреждаем, что случайно «уроним», если трусить будут. Поскольку рисунок боя продумывается до мелочей, и в нём каждому отводится свое место. Взять тот же наш оборонительный круг — самая лучшая дистанция для «Илов» — сто пятьдесят метров. Хоть один выскочит — сразу станет триста, а «мессер» только этого и ждёт. Юркий самолетик мгновенно вклинивается — и всё, считай, сгорел.
Моя тройка пока не дрейфит, мы даже свой способ придумали: к цели идём на минимальной высоте, затем резкая горка и залп «РСов», а потом, пока не опомнились — из всего что есть. Сашка — на прикрытии, мы вдвоём с Олегом кроем гадов. Затем меняемся: Лискович вниз, я и Власов — прикрываем. Выскакиваем по кругу, главное здесь — машину не провалить, всё на одном дыхании выполнить…
У меня сегодня «груз покойника», как у нас говорят — иду с двумя подвесными контейнерами, полными АЖ-2. Обычные стеклянные ампулы с КС, самовоспламеняющейся жидкостью. При удаче одной такой штуки хватает на танк, при неудаче, если хоть один осколок зацепит — даже понять ничего не успею. Вернее, как раз успею, но умирать буду долго и страшно…
У ребят повеселее, по четыре кассеты КМБ, но зато перегруз — шестьсот кило на брата. Когда нас провожали, все свободные от полётов собрались на поле, а мы — спокойно так, с ленцой даже… Знаем, что не вернёмся, но марку держим. Да и вообще — приказ есть приказ…
Полное радиомолчание, переговариваемся жестами. И солнце светит вовсю. Это, честно говоря, Олега идея: пойти днём, в самый полдень. Не ждут гансы от русских такой наглости, а наша тройка прёт над самой землёй, всего-то сто пятьдесят, но сейчас будем ещё ниже уходить. На пятьдесят, а то и еще меньше.
Я поднимаю руку и покачиваю крыльями, привлекая внимание ведущих, затем кручу над головой влево. Слегка накренившись, машины закладывают левый поворот. Попробуем зайти с тыла, откуда нас не ждут… наверное…
Обходим лес по большой дуге, и спускаемся ниже. Идем настолько низко что кажется, что сейчас пропеллер начнет рубить верхушки деревьев, зато ни один гад нас не засечёт. Нет, не зря я настоял, чтобы на машины нанесли камуфляж по типу фрицевского, пятнистый. На такой скорости он сливается с фоном, и нас практически невозможно разглядеть…
До цели по моим расчётам пятнадцать минут…
* * *…Патефон шипит, но музыку разобрать можно. «Утомлённое Солнце» в исполнении Утёсова, ещё довоенный выпуск. Лётчики танцуют. Сегодня, можно сказать, праздник: никого не сбили, да и вылет всего один был.
Девчонки из БАО и столовой нарасхват. Пришли и медички — наш хирург, Ольга Степановна, и её помощницы, все три медсестры. Среди них и та, что нашатырь мне под нос, когда самолет при посадке развалился, совала…
Лётчики шумят, подогревшись «наркомовскими» и раздобытым невесть где самогоном, а мне — по барабану. Жду, когда поставят «русскую». Вот это — моё, а танцевать всякие городские новомодные танго и фокстроты я не умею.
Отхожу к окну, закуриваю. Мы стоим своей тройкой, я, Сашка Лискович и Олег Власов, молча пыхтим папиросами. И в бою, и на земле понимаем друг друга с полуслова, так что нет нужды в излишнем сотрясании воздуха. Нам хорошо и так, просто быть вместе.
Наконец кто-то накручивает пружину и ставит здоровенную пластинку из шеллака. Ну, наконец-то! Первые аккорды, вот она, моя любимая! Я выхожу в круг, и начинается. Даже в танце мы втроём, ведущий и ведомые. Абсолютно синхронно мы выводим коленца. Идём вприсядку, хлопаем по голенищам и просто в ладоши, и, наконец, любимый момент: взлетаем в воздух, ноги идут на одной линии, и с последним звуком музыки замираем на полу. Бурные аплодисменты, народ рукоплещет.
Комиссар возбуждённо что-то объясняет незнакомому майору с лётными петлицами, тот тоже смотрит с восхищением. Как выражается Олег — «коронный номер эскадрильи»… Снова ставят танго, и мы, разгорячённые и возбуждённые, отходим к окошку, чтобы немного охладиться. Внезапно музыка стихает, и передо мной возникает медичка, та самая::
— Товарищ старший лейтенант, белый танец. Я вас приглашаю.
Беспомощно оглядываюсь по сторонам и неожиданно для себя заливаюсь краской::
— А я не умею…
Девочка кусает губы, затем решительно берёт меня за руку и тащит к танцующим парам.
— Это несложно. Повторяйте за мной…
Она показывает несколько движений, затем природное равновесие рыбака и чувство музыки помогают уловить ритм танца. Невольно вспоминаю, как мы встречались с братом перед войной у меня на квартире. Интересно, тогда я тоже танцевал? Не помню…
Наконец пластинка кончается. Сестричка слегка приседает передо мной, разводя руками форменную юбку. Мгновенно вспоминаю, как отец танцевал с матерью в клубе кадриль и что он делал после танца… Точно так же склоняю голову в полупоклоне, щёлкаю каблуками… и встречаюсь взглядом с комиссаром. Лицо — будто хины наелся. Верный Сашка шепчет сзади::
— Кажи, у кино видал…
— Угу…
Затем я провожаю её до дома — медчасть у нас в отдельной хате живёт, у одной бабки. Наверное, со стороны потешно смотримся — я здоровый шкаф, и она, хрупкая девочка девятнадцати лет едва мне до плеча. Молча идём рядом. Надя Гурвич, так её зовут, рассказывает о Москве, откуда она родом, о её широких площадях и проспектах, памятниках, Третьяковской галерее.
Мне становится обидно: два раза был в столице, а так никуда и не сходил. То проездом, то из пункта «А» в пункт «Б». А так, чтобы погулять по городу, побродить по Красной площади, зайти в мавзолей и поклониться Владимиру Ильичу — не довелось…
На крыльце девушка поворачивается ко мне, но, вместо того, чтобы просто сказать «до свидания», она, пользуясь тем, что стоит на ступеньке почти вровень со мной, неожиданно неумело касается щеки губами и убегает…
С минуту стою молча, слушая, как гремит щеколда и стихают за дверью легкие шаги, затем поворачиваюсь и иду к себе…
Утром полёт.
Этот самый…
* * *Немцы, как я понимаю, прямо за этой рощей. Точно! Вон и колокольня вдали приметная на холме. Теперь таится уже незачем, и я щёлкаю тумблером:
— Ребята! Без горки! Я первый, вы сразу за мной и валим всё, а там разберёмся.
Они качают плоскостями в знак понимания. Сектор газа вперёд до упора, закрываю створки радиатора. Сегодня мне можно первому — у меня бомб нет, только ампулы.
Вот она, переправа, прямо перед нами. Квадратные немецкие понтоны с аккуратным настилом, по которому с интервалом в метра два, не больше, идут немецкие танки. Точнее, не немецкие, а чешские трофейные. Крутой вираж, доворот, ура! Нас не ждут!
Открываются створки и вниз, весело сверкая на солнце, вываливаются ампулы. Мгновенно под плоскостями вспыхивает пламя. Как удачно! Похоже, что я уже привык к «Ильюшину» и научился чувствовать его как свою бывшую «Чайку»! Полыхают ярким огнём «LT vz 35» и «38», горит настил, прожигается насквозь брызгами КС тонкий металл понтонов.
