Иван Дедюля - Партизанский фронт
Западногерманский историк Хессе свидетельствует о том, что немецкому командованию, несмотря на многочисленные попытки, в 1942 году не удалось разработать действенный способ подавления партизанского движения.
«Почти все концентрированные операции немецких войск против партизан, — пишет он, — оказывались ударом в пустоту».
В декабре 1942 года гитлеровцы издали новую директиву, в которой предписывалось вести борьбу против партизан «всеми жесточайшими методами». В ней указывалось, что ни один немец не может быть привлечен к дисциплинарной ответственности или к суду военного трибунала за свое поведение в ходе борьбы против партизан и их пособников. К последним они относили младенцев и престарелых. Оккупационным властям предписывалось создавать «оборонные деревни». Такие деревни появились и в районе наших действий — Ляховка, Сорское, Белое болото. И это оккупантам не помогло. Враг по-прежнему терпел неудачи, хотя и менял тактику борьбы.
В конце марта во многих соседних с нами немецких гарнизонах сосредоточивались крупные боевые части с орудиями и танками. Это говорило о том, что над отрядом нависают грозовые тучи. Да это и было понятно. Наша боевая активность резко возросла, и теперь немцам было крайне необходимо поскорее разделаться с нами. Притом весной это сделать было легче, чем морозной и снежной зимой. Они хотели любой ценой расчистить себе дорогу для создания запасного укрепленного района на Березине и Гайне.
Кроме решения этой стратегической задачи, оккупанты стремились выполнить строгое указание Геринга и приказ командующего полицией безопасности и СД от 19 марта 1943 года о захвате дармовой рабочей силы для вывоза в Германию. Войскам и полицейским карателям предписывалось вместе с тем при захватах деревень «не оставлять ни скота, ни продовольствия». Далее предлагалось «не обращать внимания на то, что сельскохозяйственное производство на оккупированной территории захиреет».
Нам не пришлось в ту весну читать приведенные выше указания главарей фашистского рейха, но мы видели исполнение их на деле. Вермахт, полиция безопасности, СД и чиновники никогда не ограничивали себя в жестокости по отношению к советским людям. Свидетельство этому — преднамеренный разбой и грабежи на Минщине и в Борисовско-Бегомльской зоне весной и летом 1943 года.
Кроме вооруженной силы, оккупанты активно использовали против борющегося советского народа свою агентуру и провокаторов. Сражения на невидимом фронте происходили днем и ночью и почти всегда приобретали весьма острые формы. О таких схватках с врагом многое еще скажут мемуаристы.
Контрразведке отряда приходилось иметь дело с вражескими лазутчиками, диверсантами, террористами и целыми лжепартизанскими бандами, созданными абвером, гестапо или СД.
Гестапо и абвер упорно и настойчиво протягивали свои невидимые щупальца и к нашему партизанскому отряду. В прилегающих лесах начали все чаще бродить подозрительные «любители» весенней природы, в ближайших деревнях стали появляться часовые мастера с явной военной выправкой, блуждали торговки и сомнительные военнопленные.
В это тревожное время из подпольного обкома партии на основании данных, полученных от советской разведки, проникшей в Ново-Борисовскую диверсионно-разведывательную школу абвера, нам сообщили точные приметы одного из гитлеровских лазутчиков, посланного в наш отряд.
И действительно, чуть ли не на следующий день к нам пожаловал под видом советского военнопленного новоиспеченный диверсант. Приметы совпали. Раньше он был полицаем. Зная все это, нам было нетрудно уличить фашистского наемника.
На допросе под неопровержимыми уликами он сразу же «раскололся», перепугался и взмолил о пощаде. Показания полицая были довольно скудными. То, что он знал о диверсионно-разведывательной школе в Ново-Борисове, было известно и нам. Заинтересовало нас другое. Он утверждал, что в разное время под видом бежавших военнопленных и с другими «легендами» абверовцы заслали в отряд несколько диверсантов. Это заставило нас крепко задуматься, тем более что этот сигнал был не первый.
— Знаешь ли хоть одного из засланных к нам мерзавцев? — строго спросил лазутчика Чуянов.
— Одного во время обучения я знал в лицо, но мне неизвестно, куда он направлен — к вам или в другой отряд.
— Что еще знаешь — все выкладывай! От этого зависит твоя судьба.
— Возможно, это не относится к делу, но расскажу. В борисовской тюрьме нам показывали действие на людей мышьяка, засыпанного в пищу, — раздался неуверенный ответ.
Я на миг задумался, вспомнив совеем недавно повторную попытку одного из пойманных лазутчиков засыпать мышьяк в наш котел. Это и был человек, которого прислали с инструкциями для Ирмы.
— Вот откуда ниточка тянется! — шепнул мне Чуянов, продолжая допрос. — Расскажите об этом подробно. На ком проводились испытания?
— Точно не знаю, но люди в камере были страшно худыми. Одеты были в гимнастерки. Было еще два подростка по 14—15 лет. Бедняги ребята будто чуяли беду и наотрез отказывались есть отравленную похлебку. После сильных побоев они, горько плача, все же проглотили похлебку… и мучились дольше всех.
— Вот гады! — не выдержав, крикнул Чуянов. — За это четвертовать надо! Назовите фамилии убийц!
— К сожалению, не знаю, — побледнев, проронил полицай. — Меня сразу провели в отдельную кабину с окошечком и закрыли. Рядом стояло еще несколько таких же кабин. Потом всех по одному отвели обратно. Из тюремного начальства я тоже никого не знаю…
— Говорите правду!
— Клянусь, что говорю чистую правду! Поверьте, сказал все, что знал. А еще прошу, — тут он грохнулся на колени и зарыдал, — не расстреливайте и не вешайте меня… Я еще ни одного человека не предал и не убил… Я… я… искуплю вину. Готов на все!
— Наказание тебе присудит народный суд, — ответил я ему. — Но заранее скажу, что мера наказания зависит и от тебя. Если твои руки не обагрены кровью советских людей и ты навсегда хочешь порвать с врагами Родины и поможешь нам выявить других диверсантов, то суд, может, и позволит тебе искупить вину…
Вскоре мы получили подтверждение, что он был довольно безвредным полицаем и не успел причинить большого вреда. Дело его было специально рассмотрено нами. Сначала было решено негласно показать лазутчику трех человек, поведение которых у многих из партизан вызывало те или иные подозрения. Один был трусом, а другой — пьяницей, корчившим из себя дурачка. Третий в корне отличался от них — это был довольно храбрый, ловкий и дисциплинированный боец. Но он был, пожалуй, слишком общительным, а главное, любил заглядывать куда не надо: часто вертелся возле штаба отряда и особенно у землянки радистов. Все три типа в разное время прибыли зимой в отряд из района Борисова.
Под разными предлогами их провели возле окна штабной землянки, в которой находился Чуянов и подследственный.
— Не тот! Не знаю и этого, — отрицательно качал головой полицай, когда мимо прошли первый и второй подозреваемые.
Он без колебаний сразу же опознал третьего:
— Он, клянусь матерью, это он! Проверьте, у него на правой щеке черная бородавка.
— Он знает вас в лицо?
— Знает, вместе учились в гестаповской школе. Помнится, назывался Мешковым.
— Но это не Мешков.
— Я знаю его как Мешкова. Он исчез вскоре после того, как немцы устроили инсценировку сдачи партизан в плен, снятую на кинопленку. Вывезли человек 100 истощенных и грязных пленных к разгромленной и сожженной партизанами автоколонне под Белыми Лужами. Дали обреченным неисправные и без затворов старые винтовки и начали снимать. Смотрите, мол, какие доходяги партизаны и как они под силой германского оружия сдаются в плен! Немцы строчили из автоматов и пулеметов… Одни пленные падали, другие бросали оружие и подымали руки. Обратно привели меньше половины вывезенных. В тот же вечер, говорят, из лагеря бежала группа пленных. Я ничего определенного сказать не могу, но не исключено, что среди них был и он.
«Мошков» тотчас же был арестован. Он пытался отпираться, божился, клялся, что он честный советский человек и ненавидит фашистов:
— Мой арест — какое-то недоразумение! Я готов выполнить любое задание и доказать преданность!
— Хватит, Мешков! — не выдержал Чуянов.
Подлец растерялся, задрожал, но сейчас же спохватился:
— Я Мошков, а не Мешков. Говорю же, что здесь явная ошибка. Меня принимают за кого-то другого… Вот смотрите — у меня сохранилась даже красноармейская книжка.
Когда в землянку для очной ставки ввели его бывшего однокашника-полицейского, Мешков остолбенел. Приведенный подтвердил свои показания. Однако Мешков быстро овладел собой. Даже понимая, что дальнейшие увертки ни к чему, он все же настойчиво ставил под сомнение показания полицая:
