Илья Маркин - Люди грозных лет
— Ну что же, заходите. А лучше я сама забегу, чтобы не беспокоить вас. Где гараж-то, вот в том переулке, против завода?
Глава шестнадцатая
Ветер налетал порывами, и деревья то глухо шумели, шлепая мокрыми ветвями, то со стоном взвизгивали, скрипели, заглушая отдаленную стрельбу. К рассвету ветер утих, дождь перестал, и сразу расчистилось темное, усыпанное звездами небо. От влажной, хлюпающей под ногами земли, от мокрых, все еще шептавшихся берез, от измятой, вытоптанной травы повеяло таким освежающим запахом лета, что Бондарь, забыв об усталости и тяжелом положении, остановился у белого ствола березы и, откинув голову, несколько минут стоял в оцепенении, жадно вдыхая густой прохладный воздух. Но ложное очарование длилось недолго. С востока, с севера и с юга опять отчетливо донеслась стрельба, охватывая звенящим полукружьем то место, где стоял Бондарь. Ветра не было, но лес шумел все так же глухо и тревожно. В разных местах то хрустел валежник, то испуганно вскрикивала птица, то доносились какие-то не то шорохи, не то вздохи и всхлипы. От этих тревожных звуков, от густой темноты и особенно от неясности обстановки у Бондаря болезненно сжималось сердце.
Не так, совсем не так представлял он себе начало второго года войны. Находясь в госпитале, ожидая назначения и добираясь до фронта, он лелеял мечту о большом наступлении, когда по захваченным врагом областям России, по Украине, по родной Белоруссии двинутся на запад мощные волны советской пехоты, танков, артиллерии. Он надеялся обязательно пройти по тем местам, где пришлось отступать в прошлом году, твердо верил, что в ходе наступления попадет именно в те белорусские леса, где уже созданы целые партизанские районы и где сейчас скрываются от немцев его жена, дочка и сын. Он отчетливо, как наяву, представлял встречу с ними.
Теперь Бондарю даже страшно было подумать, что случилось за два последних дня. Вместо нашего наступления началось наступление противника, и сразу же, всего за два дня, наша оборона была прорвана, и опять началось то, что было в прошлом году. Ударом танков и пехоты его, как льдину в половодье, с двумя пулеметными взводами и с тремя десятками стрелков из шестой роты противник отрезал от соседей, прижал вначале к лощине, затем на густом поле ржи, и только подступившая темнота и грозовая туча спасли от гибели. Под проливным дождем они отскочили назад и укрылись в крохотной, чудом уцелевшей роще, которая даже не обозначена на карте. Бой ушел на север, на юг, на восток, а он с четырьмя станковыми пулеметами и полусотней людей остался один на один с неизвестно какими силами противника. Он спокойно отдал приказание занять круговую оборону, хотя отчетливо понимал, что такими силами и на таком пятачке удержаться почти невозможно. Эта рощица, из двух сотен деревьев, если и укроет на какое-то время от вражеских танков, то не спасет от ударов пехоты и огня артиллерии.
Везде, со всех сторон враги, и особенно много их на востоке, куда устремились те самые колонны фашистских танков и пехоты, что разрезали нашу оборону. Идти на восток без единой пушки всего с полусотней противотанковых гранат не только безрассудно, но и наверняка гибельно. То же было и на севере и на юге, где одинокая группа пехотинцев, попав в сплошное движение вражеских войск, будет сметена, как былинка. И только позади, на западе, откуда противник начал наступление, вражеских войск, несомненно, было меньше, туда придвинулись теперь тылы, и там как раз совсем недалеко начинаются густые, частые леса.
Бондарь хорошо знал, что эти леса сплошными массивами тянулись до самой Белоруссии и там соединялись с еще более мощными лесами, где были партизанские районы и где сейчас находилась его семья. В первый момент мысль увести свою группу в леса партизанских районов показалась ему неразумной, но чем больше думал он о прорыве сквозь вражеское окружение на восток, на юг или на север, тем все отчетливее видел гибельность этого прорыва.
И, наконец, мысль об отходе в леса, о соединении с партизанами целиком овладела Бондарем. Теперь он уже раздумывал, как поведет своих людей по этим полям и лощинам до лесов, как будет экономить патроны и гранаты, как начнет громить вражеские тылы, добывать оружие, боеприпасы, продовольствие. И среди всех этих раздумий особенно радостной была мысль о встрече с семьей.
— Выходит, окружил нас немец-то, — шагах в десяти от Бондаря послышался приглушенный голос.
— Та закружил, хай вин сгинэ, — так же тихо ответил второй голос.
Это говорили связные от взводов, совсем еще недавно пожилые колхозники: один из-под Смоленска, второй черниговец.
— Так що ж, в окружении воевать будемо? — спросил черниговец.
— Выходит, будем, — ответил смоленец.
— Тугенько, видать, достанется.
— Да уж хватим горяченького до слез.
«Как спокойно они рассуждают о бое в окружении, — подумал Бондарь, — а и тот и другой воюют второй год».
— Твои-то як, пид нимцем вистались? — вновь заговорил черниговец.
— Все остались.
— Тай мои тамочки. Як воны там?
— Мучаются, что ж больше.
Они смолкли, и Бондарь понял, что они также думают о своих семьях, также волнуются и переживают за них и, может быть, также надеются на скорую встречу с родными.
— А как думаешь, когда мы домой-то доберемся? — на этот раз первым заговорил смоленец.
— Та вот нимца расколошматим, тай по хатам. Мабудь, к осени, мабудь, раньше.
— Едва ли к осени. К Новому году, пожалуй, как раз будем.
Они опять замолчали. Бондарь с нетерпением ждал продолжения разговора. Солдаты говорили как раз о том, что мучило и волновало его.
— Вот благодать-то, когда ни стрельбы тебе, ни грохота, — вновь заговорил смоленец. — А как посветлеет, опять начнется. Видать, к своим рваться придется.
— А як же! Знамо до своих, куда же бильше? — поддержал черниговец. — Не в тылу ж у него блукать.
Они, то умолкая, то вновь разговаривая, вспоминали вчерашний бой, а Бондарь лежал и с упреком самому себе думал, что он решил неправильно, что поход в леса, к партизанам — это совсем не то, что сейчас нужно, что прав не он, командир роты, а солдат, сказавший, что другой дороги, как на соединение со своими войсками, для нас нет. Этот случайно подслушанный разговор перевернул все мысли Бондаря.
«Нет! Только к своим и только драться, — окончательно решил он, — прорваться из окружения, по пути громить фашистов и соединиться со своими войсками на фронте».
Однако, решив это, он вспомнил, что больше половины людей он совсем не знает, а идти на такое дело можно только с людьми надежными, с теми, кому веришь, как самому себе. Да и командного состава не было. Самым старшим, после Бондаря, был командир второго взвода пулеметной роты старший сержант Козырев. Еще с первой встречи этот приземистый лет сорока пяти мужчина с вислыми запорожскими усами не понравился Бондарю. Он был одновременно и парторгом роты, но и в первой и в других встречах держался до удивления отчужденно, говорил нехотя, словно выдавливая слова, и все время изучающе сверлил Бондаря взглядом своих прищуренных не то лукавых, не то ехидных глаз. За те четверо суток, что Бондарь командовал ротой, он так и не сумел ни сойтись с Козыревым, ни узнать его. Теперь же, когда не осталось ни офицеров, ни старшины, он был самым близким и, пожалуй, единственным заместителем Бондаря. Раздумывая об этом, Бондаря вновь охватили сомнения. Он с нетерпением ждал рассвета, чтобы обойти всех людей, посмотреть в их лица, поговорить и понять, о чем они думают, на что надеются.
Близкие и далекие звуки стрельбы то утихали, то вновь нарастали, сливаясь в сплошной, странный в ночной темноте глухой гул. Бондарь вслушивался в этот гул, опять думая о жене и детях, и не заметил, как подошли Козырев и с ним еще четверо.
— Товарищ старший лейтенант, — тихо заговорил Козырев, — я коммунистов собрал, поговорить бы надо.
— Да, да, — встрепенулся Бондарь, — обязательно. Присаживайтесь, товарищи, поближе, потеснее. Что ж, Иван Сергеевич, — когда все сели на землю, избегая официальности, назвал он Козырева по имени, — начинайте.
Шумно дыша, Козырев долго молчал. Это молчание угнетало Бондаря. Он хотел уже сам начать собрание, как вдруг Козырев привстал на колени, резко обвел рукой вокруг себя и едва слышно сказал:
— Вон они стреляют, со всех сторон стреляют! Много их, а нас всего пятьдесят один человек. Танки у них, пушки, минометы, а у нас всего четыре пулемета и сорок семь винтовок.
Так же, как и начал, Козырев неожиданно смолк. Кто-то вздохнул было, но тут же оборвал вздох. Наступила жуткая, гнетущая тишина.
«Что говорит, что говорит?» — лихорадочно думал Бондарь, чувствуя, как от слов парторга у него самого сжалось сердце и по всему телу пробежала колючая дрожь. Первой мыслью Бондаря было немедленно встать и заговорить не так, как Козырев, — безнадежно, а с жаром, с подъемом, так, чтобы вдохнуть в каждого уверенность в свои силы и твердую надежду на выход из тылов противника. Но он не успел найти нужных слов, как его опередил низенький, с заросшим густой щетиной лицом стрелок из шестой роты Свекленко.
