Анатолий Калинин - Товарищи
— Это дот?
— Нет, это дзот, а это дот, — вежливо поправлял его Крутицкий.
Лейтенант Сердюков шел за ними шаг в шаг, недоумевая. Адъютант командующего, который шел позади всех, по выработавшейся привычке пропускал разговор начальства мимо ушей.
Останавливаясь, командующий сердито посмотрел на Крутицкого.
— Когда же мы выйдем к развалинам?
— Там опасно, товарищ командующий, — осторожно сказал Крутицкий.
— Неужели? — спросил командующий и тут же свернул в правый отросток хода.
Капитан Батурин и майор Скворцов вдруг услышали на КП роты ожесточенную перестрелку в расположении первого взвода. Капитан стал звонить в первый взвод, но его успокоил дежурный связист, сказав, что это у них обычная утренняя музыка.
— Ну-ну, музыканты, — ответил капитан. — Передай Сердюкову, чтобы хозяина берег.
Должно быть, что-то заметив, немцы открыли минометный огонь. Одна мина разорвалась неподалеку от развилка траншей, где остановился командующий.
— Подтянули в развалины тяжелые минометы и головы не дают поднять, товарищ генерал, — вдруг пожаловался все время молчавший Сердюков. — По одному человеку лупят, — Он испуганно замолк, украдкой облизав языком сухие, шероховатые губы.
— Что же до сих пор не выкинете их оттуда? — сурово спросил командующий.
— Капитан Батурин приказал подождать, пока…
— Что? — прервал его командующий.
— …фугасы под стены подведут. Если штурмом брать, большие потери будут.
— Наш командир роты не из кадровых, — добавил к этим словам Крутицкий.
Командующий нахмурился. Он вспомнил седую голову Батурина, свои встречи с ним еще в Донбассе, на переправе в Ростове и совсем недавно ночью в степи и вдруг с неудовольствием подумал, что капитан мог бы в роте выбрать в сопровождающие командующего армией кого-нибудь получше этого старшины. Он не только никак не годится в сопровождающие армейского начальства, но еще и пытается за спиной своего непосредственного командира пренебрежительно отзываться о нем. Все больше впадая в раздражение и разговаривая с Сердюковым, генерал старался больше не смотреть в сторону Крутицкого.
Мина, разорвавшись рядом, осыпала их комьями земли.
— Нас, товарищ командующий, засекли, — побледнев, сказал Крутицкий.
— Возвращайтесь на ка-пе! — резко приказал ему командующий.
Настроение у него ухудшилось. В том, что капитан Батурин прикомандировал к нему этого старшину, он теперь уже склонен был усматривать не только случайность. Командующий невольно стал искать взглядом непорядки в хозяйстве роты. Адъютант, сообразивший по его лицу, что ожидается гроза, весь подобрался, бесшумно ступая по его следам.
Но гроза миновала. Командующий разговорился с двумя бойцами. Немолодой, с курчавой русой бородкой, боец саперной лопаткой углублял огневую ячейку. Генерал остановился возле него.
— Что ж, долго еще мы с тобой будем отступать?
— С горы виднее, — солдат приставил к ноге лопатку.
Генерал улыбнулся.
— А все же?
— До глубины уже дошли, товарищ генерал, — пригладив пальцем взъерошенный светлый ус, сказал солдат.
— До какой глубины?
— До корня. Думаю, хоть немец и лучше вооруженный, а вытащить этот корень ему не под силу.
— До корня? — переспросил командующий. — Это, пожалуй, верно. — Он повеселел. — Ты это правильно сказал.
— А как же, конечно, правильно, товарищ, генерал, — серьезно подтвердил русобородый.
Его молодой товарищ, тоже с саперной лопаткой, подошел к ним, прижмуриваясь.
— Разрешите и мне у вас спросить, товарищ генерал?
— Спрашивай. — Командующий повернулся к нему. У солдата было еще совсем расплывчатое, неосмысленное лицо. Но где-то в самой глубине его зрачков уже пряталась усталость.
— А как думает начальство, скоро мы будем наступать?
— Как тебе сказать…
— Иди, Иван, иди, — русобородый сердито замахнулся на него своей саперной лопаткой. — Вишь, чего захотел.
— Нет, почему же? — заступился за него командующий. — Что должны будем наступать — в этом я не сомневаюсь, а вот когда — ну, уж это зависит не только от меня. — Он развел руками.
— Да не слушайте вы его, товарищ генерал, он у нас с придурью. Кто тебя просил встревать? — закричал на товарища русобородый.
— И на том спасибо, — отходя от них, пробормотал молодой боец.
В приподнятом настроении генерал вернулся на командный пункт роты. Где-то, правда, у него еще оставалось желание вменить капитану Батурину в вину нерадение к высшему начальству. Но хорошее ощущение, оставшееся после слов русобородого бойца, не располагало к этому. К тому же командующий своими глазами смог убедиться, что хозяйство роты в порядке. У него же существовало правило никогда не вмешиваться и не придираться там, где все шло нормально.
По по лицу командующего капитан Батурин так и не мог понять, доволен ли он посещением боевых порядков роты. Лицо его показалось капитану каким-то загадочно веселым. Притом несколько раз Батурин замечал взгляды, которые командующий бросал на Крутицкого, и терялся в догадках о значении этих взглядов.
Тем временем вернулся из второго взвода член военного совета армии с Тиуновым.
— А хорошее место с обзором у вас где-нибудь есть? — спросил у Батурина командующий. — Чтобы можно было взглянуть на город.
— Есть, — капитан Батурин указал на верхний угол пятого этажа дома.
— Сходим? — оглядываясь на члена военного совета, спросил командующий.
— Комната под постоянным наблюдением их снайперов, — предупредил капитан Батурин.
— Ну что ж, их дело наблюдать, а наше… — командующий решительно тронул за локоть члена военного совета.
Бритоголовый генерал посмотрел на верхнее угловое окно дома и, вздохнув, направился вслед за ними, вытаскивая из кармана белый, в лиловых горошках, платок.
14Из углового окна пятого этажа виден был чуть ли не весь город. В разных концах его вставал лес черных и бурых дымов. Пламя перемахивало через пролеты улиц с дома на дом, бежало по карнизам крыш, пожирая железо и превращая дерево в черную труху. В огне вздыхала кровельная жесть.
— А-а, елки точеные! — сказал маленький генерал, подставляя грудь свежему ветру, дохнувшему из окна.
— Действительно, хороший обзор, сказал командующий члену военного совета.
— Более или менее… неопределенно ответил член военного совета.
— Не понимаю нашего начальника разведки. Отсюда же можно засечь их артбатареи. Смотри: в сквере — раз, за насыпью — вторая.
— Третья у рынка.
— На километр здесь у них не меньше двадцати стволов.
— Это что! — приподнимаясь за их спинами на цыпочки, сказал бритоголовый генерал. — В девятнадцатом мы под Царицыном стягивали по сорока стволов на версту.
Член военного совета пригладил ладонью взлохмаченные ветром волосы.
— Видишь синюю полосу, генерал?
— Степь?
— Да. Представляешь, как она теперь зарастет. Ты имеешь хоть какое-нибудь представление о здешних сорняках? Донник, осот, чернобыл. А весной нам опять придется сеять.
— Я думаю, Александр Александрович, что прежде еще предстоит этот чернобыл дотла из города выжечь. Право, на этом пятачке твои слова смахивают на фантазию.
— Нет, — член военного совета серьезно покачал головой, — какие там фантазии, если мы уже второй год со всеми своими армиями и тылом на шее у сибиряков сидим. Сперва отдали Украину, теперь Дон и Кубань. Ты представляешь себе, что означают эти потери в хлебном балансе страны? Если еще на одну или две дырки затянуть ремень, то дальше уже и под вздох может взять. Во все времена хлеб был пружиной борьбы. И еще совсем недавно из-за него здесь в степи бушевал пожар. Тебе что-нибудь говорит это слово — «саботаж»?
— Слыхать слыхал…
— А я не только слыхал. В девятьсот тридцать третьем году на Кубани придешь, бывало, в станице во двор с заданием, и язык не поворачивается спросить, есть ли хлеб. Сам хозяин на лавке пухлый лежит, жена его с детьми тоже уже от голода доходит. «Нема, — говорит, — в самого вже бо зна колы крихотка у роти була». А щупом[7] в стенку ткнешь, и оттуда пшеница ручьем. Вот тебе и кулацкая философия наяву: сам помру, семью уморю, а никому не отдам.
Из-под крутого лба член военного совета скользнул затвердевшим взглядом по далекой синей полосе. На миг она, будто лезвием, резанула его по глазам, у него затрепетали веки.
— В конце концов немцев тоже привлек сюда наш хлеб. Конечно, в итоге они преследуют более крупную цель, но попробуй отнять у известной формулы «Хлеб — это социализм» первую часть, и все остальное повиснет в воздухе. Вот они и решили отнять. Индустрию мы передислоцировали за Уральский хребет, а хлеб…
