Анатолий Калинин - Товарищи
Обзор книги Анатолий Калинин - Товарищи
Анатолий Калинин
Товарищи; На Юге; Звезда над лугом; Время «Тихого Дона»
От автора
Замысел настоящего сборника — познакомить читателей с теми сторонами моей литературной работы, которые менее известны.
Во-первых, с самой ранней военной прозой. Но здесь произошло непредвиденное. Чем дальше при подготовке сборника углублялся я в текст романа «Красное знамя», объединявшего под этим названием военные романы «Товарищи» и «На Юге», тем они все упорнее сопротивлялись такому совмещению и в конце концов потребовали от меня вернуть их к своему раздельному, самостоятельному существованию. И ничего нельзя было с этим сделать. Книги, как и люди, насилия над собой не терпят.
Во-вторых, со стихами, которые я до этого публиковал сравнительно редко, хотя и записывал их в свои военные и послевоенные блокноты всю жизнь. И вдруг только теперь с острой грустью ощутил, что в свое время предпочел им прозу. Впрочем, может быть, эта грусть каким-то образом сказалась в той же прозе.
Наконец, с очерками жизни и творчества Михаила Александровича Шолохова. Прежде чем сойтись в книгу под названием «Время „Тихого Дона“», они публиковались на страницах газет и журналов на протяжении пятидесяти лет. Ни в коем случае не зачисляя себя в разряд шолоховедов, я тем не менее всегда считал их необходимой частью своей литературной работы.
Товарищи
Часть первая
Июль уже переломился на вторую половину, а слева от дороги, по которой рота капитана Батурина отступала от Миуса, так и стояла пшеница. Справа шевелилось море. Вдоль Азовского побережья и по всем боковым проселкам, а больше по бездорожью, по неубранному хлебу, бренча и громыхая, двигался с запада на восток поток солдат и беженцев, машин и лошадей, пушек и полевых кухонь. Левофланговая армия Южного фронта, которая после взятия Ростова в ноябре 1941 года зиму и весну продержалась на Миусе, строя уры, доты, дзоты, стремительно отступала к Дону. Враг пришел не оттуда, откуда его ожидали, не с запада, а с севера и северо-востока, и в один день все уры, доты и дзоты оказались ненужными. После прорыва немцами фронта под Харьковом и в Донбассе южные и юго-западные армии отходили к Сталинграду и к Ростову. У левофланговой армии оказался открытым тыл, и она тоже должна была отступить, снявшись с укрепленного рубежа, на котором можно было обороняться не месяц и не два.
В грохоте моторов и колес почти не слышно было голосов людей. Они шли и ехали на повозках и машинах в сплошной туче пыли. Смешиваясь с потом, она застывала у них на лицах серой коркой.
Два солдата, идущие в самом хвосте роты капитана Батурина, тоже молчали. Отстали они потому, что один из них натер ногу. Он шел, сняв с себя гимнастерку, обнажив худые, еще полудетские плечи и грудь. Держался он правой стороны дороги, подставляясь ветру с моря. Его товарищ шел слева, почти касаясь стены пшеницы. Он был на полголовы ниже первого и шире его в плечах. Вылинявшая гимнастерка на спине его пропотела, между лопатками выступили темные круги.
— Ч-черт! — Высокий солдат, сев дорогу прямо в пыль, стал стаскивать с ноги сапог. — Век бы не видал.
Размотав портянку, он снова стал обертывать ею ногу.
— Не так, — останавливаясь и наблюдая за ним, сказал товарищ. — Ты, Петр, опять угол завернул. Погоди-ка. — Он присел на корточки и стал обматывать его ногу портянкой. — Во-от, — сказал он вставая, и они снова пошли по дороге. — Теперь лучше?
Петр рассеянно кивнул головой, и они опять замолчали. Петр думал о том, что он теперь с каждым шагом будет все больше и больше удаляться от матери и сестренки, которые оставались в Таганроге. Они остались там еще с прошлого года. Когда зимой фронт снова придвинулся к Таганрогу, у Петра появилась надежда, что он скоро сможет их увидеть. Но теперь надежда рушилась, после того как армия снова начала отступать. После зимы, проведенной в работе по укреплению рубежей на Миусе и Самбеке, это новое отступление представлялось ему чудовищно бессмысленным и нелепым.
— Не понимаю и никогда не смогу понять, Андрей! — с ожесточением заговорил Петр.
Андрей не ответил. Ему встреча с родными предстояла впереди. Хутор, из которого уходил он на фронт, лежал выше по Дону. Вечером, когда рота остановилась на ночлег, Петр спустился к морю. Оно уже замерцало в темноте знакомым ему зеленоватым светом. Где-то западнее Матвеева Кургана разрасталось зарево. Оттуда тянуло горелым хлебом.
Андрей выстирал в море свою пыльную, прогорклую гимнастерку, с двумя котелками сходил к кухне за кашей и позвал Петра. Сразу же после ужина он ушел в пшеницу и долго лежал там без сна, слушая треск кузнечиков и шелест колосьев.
Как видно, до этого рыболовецкая бригада была хозяином на большой косе, на которой теперь рота расположилась на ночлег. Грузила натянутых между кольями сетей светились в темноте. Сырость, проступавшая сквозь плащ-палатки, на которых лежали солдаты, хорошо холодила после знойного дня. Переговаривались друг с другом совсем тихо.
— Пахнет ка-ак!
— Теперь пчела уже на подсолнух летит.
— А у нас пшеница только в трубку вышла.
Иногда от Таганрога докатывался гул, и потом опять как будто кто-то настойчиво ломом долбил. Белые, красные, желтые отсветы пробегали по лицам солдат. Но они, будто заключив между собой молчаливое соглашение, говорили о другом.
— Не-ет, люцерну у нас не сеют. У нас клевер.
— Морская рыба против донской не пойдет.
— А я только обженился — и война.
Всходила луна. Море, которое роптало с вечера, теперь успокоилось. Слышен был только грудной голос ротной телефонистки Волошиной.
— «Гранат»! Я «Изумруд». «Гранат»! Я «Изумруд».
— Мало ли мужиков, что и девчат берут?
— Они теперь сами к частям пристают.
— На копне бы с ней…
При этих словах молодого солдата, который перед этим только что говорил, что совсем недавно женат, Петр быстро повернулся к нему, но лишь издал горловой звук и, ничего не сказав, отошел в сторону.
— Чего он? — удивился молодой солдат.
— Томится, — ответил ему сосед.
Все вдруг сдвинулись друг к другу и умолкли, прислушиваясь к протяжному гулу, наплывающему из степи. Нет, это не орудийный был гул. В том месте уже в полнеба разросся пожар. Глухо и протяжно гудела пшеница, горящая на корню.
— Капитан Батурин идет, — прошелестело по рядам. Все повставали, ожидая, когда подойдет капитан.
— Отдохнули? — бодрым голосом спросил он.
За день перехода по жаркой степи все устали так, что за время привала еще никак нельзя было отдохнуть. Знал это и капитан. Но с капитаном Батуриным рота шла от самой румынской границы, и поэтому никто не осудил того солдата, который за всех ответил:
— Как огурчики, товарищ капитан.
— Ну, а теперь окапываться, — потускневшим голосом сказал Батурин.
— Не темновато, товарищ капитан? — неуверенно спросил тот же солдат.
— Какое. Луна! — проходя дальше, капитан махнул рукой.
— В том-то и беда, Андрей, что мы все время занимаем оборону, — беря с повозки лопату, проговорил Петр.
— Вы что-то сказали, Середа? — задержав шаги и оглядываясь, спросил капитан.
— Я, товарищ капитан… — громко начал Петр, но Андрей быстро закончил за него:
— Он сказал, что супесь копать легко.
— Рыть только полного профиля, — отходя, предупредил капитан Батурин.
Лопаты с шорохом врубались в землю.
— А это уже не на Миусе гукает, — заметил молодой солдат.
Ему никто не ответил. Там, где горела пшеница, занавесом пожара уже сплошь затянуло окраину степи.
2Андрей поднялся раньше Петра, по привычке вставать тогда, когда еще дома должен был каждое утро выгонять в стадо корову. Секунду полежав с закрытыми глазами, он как будто даже услышал звон погремков на шеях коров, бредущих по единственной хуторской улице к выгону. Степь до самого гребня искрилась росой, изнизавшейся на усики пшеничных колосьев. На месте ночного пожара вздымались бледные дымы.
Подогрев в котелке консервы, Андрей потряс за плечо Петра. Но позавтракать они не успели. Ротный наблюдатель подал сигнал о появлении танков.
— Занять круговую оборону! — скомандовал капитан Батурин.
Петр спал на боку, подложив под щеку ладонь. Русый хохолок у него взмок от росы.
— Танки! — наклоняясь над ним, крикнул Андрей.
Петр резко сел, сгибая в коленях ноги, и первое, что увидел по направлению взгляда Андрея, километрах в двух от роты, были пять немецких танков.
Они врезались в поле пшеницы, как утюги, оставляя за собой черные глянцевые вмятины. Над выдвинувшимся впереди других танком полоскалось знамя с белым черепом, вышитым по черному блестящему шелку.
