Иштван Фекете - История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
— Что вы там ни говорите, дядя Тони, а черные волосы мне куда лучше!
— О да, конечно! С ними ты паяц! Или мартышка в очках! — коротко заметил дядя Антон и оставил Элфи одну любоваться собой.
Когда, окончив смену, Элфи отправилась домой, шаги ее по мере приближения к своей улице становились все тяжелее. Что-то скажет бабушка, увидев ее снова блондинкой? На это она, конечно, не рассчитывала! Хорошо, если бы бабушка сидела сейчас на скамейке с дворничихой и еще издалека заметила Элфи…
Но бабушки на улице не было, зато там были дворник и его супруга. Издали заметив Элфи, она засмеялась и стала делать какие-то странные знаки. Чего она смеется и размахивает руками? Сама, что ли, не красится, хотя и уродлива, как старый гриб?
— Что с тобой, золотко? — встретила дворничиха Элфи громким возгласом, прежде чем та успела с ней поздороваться. — Что ни день — в новом цвете? Ничего себе, хорошо начинаешь!
У ворот торчали без дела и еще несколько человек из дома Элфи: старик, очень похожий на своих двух мопсов, долговязая, тощая девица из общежития строителей, которая постоянно ходит в брюках и почти всегда числится на «больничном», и, наконец, дядя Журки, неряшливый, пожилой, но все еще крепкий мужчина, — один из жильцов госпожи Шюмеги, когда-то и сам барин, а в настоящее время продавец хлеба вразнос.
Смеялась не одна дворничиха — смеялись все, кто стоял у ворот. Значит, все они уже знали, что вчера у Элфи были черные волосы. Это, конечно, дворничиха насплетничала. А впрочем, чему тут удивляться, если вчера бабушка на весь дом об этом кричала! Дело принимало худший оборот, чем если бы Элфи вернулась домой, как вчера, черноволосой. Но какое им-то дело? Чего им надо от нее? Взрослые люди — неужели у них нет других дел и забот, кроме как следить, какого цвета нынче волосы у Эльвиры Варги?
— Завтра покрашусь в синий цвет или в рыжий, вроде вас! — сквозь зубы прошипела Элфи и проскочила в ворота.
Слезы душили ее, но их зеваки уже не могли видеть. Она бежала и только издали слышала, как дворничиха вдогонку ругала ее на чем свет стоит. Но все огорчение Элфи, весь ее гнев обратились против бабушки. Бабушка всему виной: она рассказала всему свету о ее позоре.
Элфи вбежала в кухню, оттуда — прямиком в комнату. Бабушка сидела за машинкой. Элфи бросилась на диван и зарыдала.
Вероятнее всего, что бабушка пожалела бы ее, вид плачущей девочки так перепугал ее, что она даже не заметила ее белокурых волос. А может быть, бабушка и на самом деле забыла, что еще утром Элфи была брюнеткой? Забыла бы, не заявись в квартиру в эту минуту к ним дворничиха. И, прежде чем бабушка успела вообще открыть рот, она затараторила:
— Ну, Мария, скажу я тебе (дворничиха была с бабушкой на «ты»): будь это моя дочь, я бы ее тут же на месте убила! Знаешь, что заявила мне эта драгоценная? Ну нет, за такие слова я бы ремней из ее шкуры нарезала! Знаю, ты порядочная, честная женщина, от тебя не могла она научиться таким мерзостям! Видывала я на своем веку разных людей и наслышалась всякой всячины — мне не надо рассказывать, какова нынешняя молодежь! — но попомни мое слово: добром эта девчонка не кончит!..
И пошла, и пошла болтать. Не было такой грязи, которую бы не вылила она на голову Элфи. Единственно, о чем она не удосужилась сказать, — это о той великой дерзости, смертном грехе, или, иначе говоря, об Элфиных словах: «Завтра же покрашу волосы в синий цвет или в рыжий, вроде вас». Конечно, говорить со старшими таким тоном стыдно, даже если Элфи поступила так в порыве гнева, но разве можно сравнить эти слова с той грязью, которой вот уже полчаса дворничиха поливала девочку? Разве оскорбила она хоть чем-нибудь честь дворничихи или, может быть, произнесла хоть одно из тысячи тех площадных бранных слов, которыми дворничиха осыпала несчастную? Спору нет, младшие должны уважать старших, но ведь кто начал первым? Кто начал издеваться и смеяться над Элфи еще до того, как она подошла к воротам? И, если молодым не положено огрызаться и грубить взрослым, означает ли это, что взрослым дозволено все? Если девочке еще не исполнилось пятнадцати — как, например, Элфи, — то выходит, ее может оскорблять всякий, кому не лень? Но ведь если дворничиха с ее очерствевшим за пятьдесят лет сердцем не может снести грубости какой-то желторотой девчонки, как можно ожидать от этой самой желторотой с ее еще чувствительным к обидам сердцем, что она сможет стерпеть столько отвратительных оскорблений?
И их не смогла стерпеть не только Элфи, а и бабушка. Даже ее старое сердце взбунтовалось. Сначала она слушала, изумленно уставившись на дворничиху через очки, в которых она обыкновенно шила. Она не понимала, что, собственно, случилось, да и не могла бы понять, так как дворничиха кричала и кричала, и говорила о чем угодно, только не о том, из-за чего она, собственно, прибежала сюда. Бабушка догадывалась: не без причины здесь дворничиха! Знает она: остра на язык ее внучка, любит огрызнуться. Но теперь уж некогда было выяснять обстоятельства. Дворничиха настолько надоела ей своей руганью, пересыпанной хвалебными восклицаниями в адрес бабушки — «Знаю я, Мария, ты честная женщина!» — что та в конце концов вышла из терпения и сама как заорет на незваную гостью:
— Ах ты, такая-сякая! Да как ты смеешь поносить мою внучку в моем же собственном доме, глупая рыжая твоя башка?
А поскольку бабушка тоже за словом в карман не полезет, то она мигом выставила дворничиху за дверь, та и опомниться не успела.
Балконы снова заполнились любопытными, злорадствующими, недовольными и возмущенными жильцами.
— Что это? — говорили они. — Вчера из-за черных, сегодня из-за белых волос! Н-да, хороша, видать, эта самая внучка Варади!
Но что делать: не только в пятнадцать лет может человек потерять голову, а и в шестьдесят пять! Бабушка потеряла ее. Вчера, когда слишком уж громко ссорилась с внучкой, а в особенности сегодня, когда навеки разругалась с дворничихой, про которую весь дом знал, что она злая на язык женщина, особа опасная.
Хотела заступиться за Элфи? Ничего себе защита! Выгнала дворничиху, чтоб та не ругалась в ее квартире? Ну, так она будет теперь делать это где только придется!
Ладно, теперь уж все равно ничем беде не поможешь. Тщетно пытался дедушка объяснить бабушке, что она сделала глупость: слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Видишь, что значит говорить не подумавши. Бабушка все равно не хотела признать., что совершила ошибку. Элфи — вот кто виновен во всем!
— Сорок лет живу в доме, — повторяла бабушка, — а еще ни с кем не ссорилась. За сорок лет двух дочерей вырастила, и ни с одной не было столько неприятностей, сколько с этим проклятым лягушонком, с этой пигалицей. Только стыд и позор приносит она нашей честной семье! Лучше бы не брала я ее к себе! И какая же я дура, взяла тебя на свою шею!! Когда я только от тебя избавлюсь!
Элфи ни разу еще не слышала таких горьких, оскорбительных слов от бабушки. И разве можно ответить на них как-нибудь иначе, чем:
— Лучше бы мне вообще не родиться! Кому я нужна? Удавили бы меня, когда мне всего два денечка было, раз я вам всем поперек дороги встала…
На другой день, в воскресенье, Элфи начала одеваться, собираясь в школу танцев. Однако бабушка посмотрела на нее таким взглядом, будто пронзить хотела:
— Ты куда это?
Элфи, стоя перед шкафом, как раз собиралась надеть платье, но, застигнутая врасплох бабушкиным вопросом, она замерла на миг, держа руки над головой вместе со своим переливающимся в два цвета платьем. Замерла, но ничего не ответила.
— А ну сотри с губ помаду, а не то я сотру, да только ты этому не обрадуешься! — снова заворчала бабушка. И это уже напоминало гул приближающейся бури. — И, если ты еще хоть раз заикнешься об этой мерзкой школе, берегись! Садись, никуда не пойдешь! Поняла? Возьми книгу или рукоделие! Я не хочу, чтобы из тебя неизвестно что получилось!
Элфи вздрогнула. Она еще не понимала, ушам своим не верила, что бабушка навсегда собирается запретить ей ходить на танцы!
— Но, бабушка!..
— Еще один звук, и я займусь тобою. Хватит с меня того, что весь дом перемывает нам косточки!
Элфи все еще не знала, одеваться ей или нет, и продолжала стоять перед шкафом в одной цветной комбинации. Руки, правда, опустила, но платье все еще было у нее в руках. В этот миг во дворе послышались бойкие шаги Бэби.
— Элфи, идешь?
— Идет! Вот я только скажу ей, куда! — закричала в окно бабушка. — Иди-ка себе с богом, оставь в покое Элфи! Поищи себе другую подружку.
— Вот тебе и фунт изюму! — удивилась Бэби и скривила рот. — Это что ж, и попрыгать тебя уж не пускают? В монашки, что ли, отдать собираются?
— Молчи-ка ты лучше!
— Ладно, ладно, — пожала плечами Бэби. — Не подумайте только, что я по ней плакать стану! — добавила она и пошла прочь.
