Александр Чуксин - Однополчане
Посетителей было мало. Здесь становилось шумно лишь часов с одиннадцати вечера, когда торговцы, основные посетители бадеги, подсчитав свои барыши, спешили в бадегу выпить цуйки и обменяться новостями.
Мимо Василия прошла стройная женщина. Прошелестев длинным шелковым платьем, она легко взбежала на сцену. С другой стороны появился аккордеонист. Это был Костелу. Он положил аккордеон на стул, снял шляпу, аккуратно причесал редкие волосы, подошел к Василию и приветливо поздоровался.
— Присядь, выпей, — Пылаев налил ему стакан пива.
— Покорно благодарю. Устал я. Сегодня суббота, посетителей в парикмахерской было много, пришлось поработать…
Семья Костелу Садояну жила бедно. Отец работал на электростанции, и его скудного заработка семье не хватало. Земли у них раньше не было, и только теперь, с установлением народно-демократического правительства, семья Садояну впервые получила землю и посадила виноградник.
Во время войны Костелу не раз помогал нашим патриотам, работавшим в тылу врага. В 1942 году он с группой румынских солдат дезертировал из армии и благополучно добрался к деду в горы, где скрывался до прихода Советской Армии.
Под влиянием событий, происшедших в его стране, Костелу Садояну вступил в социал-демократическую партию, был избран в правление профсоюза. Он теперь твердо знал, кто его враги, а кто истинные друзья. Он понимал, что не сразу придет хорошая жизнь в его страну. Но он знал, эту жизнь они построят. А трудности, что ж, это дело временное.
— Забегал домой, мать сказала, что Яша и ты продуктов нам дали. Спасибо вам! Этот год у нас тяжелый — засуха… Ну, мне надо идти, партнерша зовет.
— Откуда она?
— Из Бухареста, сама бессарабка, поет хорошо.
Как бы угадав желание советского летчика, певица на чистом русском языке запела громким, чуть гортанным голосом:
Ничего нет на свете красивей,
Ничего нет в мире светлей
Нашей матери, гордой России,
У которой не счесть сыновей.
Василий слушал, задумчиво глядя в окно. К бадеге подъехала грузовая машина, и через несколько минут в зале появились двое румын и шофер — русский солдат. Они втроем ушли за тонкую перегородку.
К столу, где сидел Василий, подошел Санатеску.
— Заходил к вам на квартиру, — заговорил он. — Ручку я достал. Редкий экземпляр — два золотых пера.
— Сколько? — коротко спросил Пылаев.
— 400 тысяч лей.
Юлиу кивком головы подозвал официанта и заказал на двоих ужин.
— Спасибо, я ужинал, — сказал Пылаев.
— Ну выпейте хоть немножко коньяку.
За перегородкой опьяневшие заговорили громче. Пылаев весь превратился в слух, но уловил лишь отдельные румынские фразы:
— Понимаю, Михай, понимаю, почему ты так щедро угощаешь русских. Напрасно, ничего не получится…
— Наливай… Когда деньги есть, все получится… Санатеску посмотрел на Пылаева:
— Он прав, — заговорил Санатеску. — Сила — в деньгах. Таков закон XX века.
— В вашем понятии положение человека зависит не от его способностей, а от того, насколько он богат. Но вы забываете, что в Румынии наступило другое время.
— «Призрак ходит по Европе, призрак коммунизма». Так, что ли? — с иронией спросил Санатеску.
— Нет, это уже не призрак, а действительность. Жизнь возьмет свое. Будущее принадлежит коммунизму.
— Чистейшая пропаганда. Создать такое общество невозможно.
— Напрасно так думаете. Мы уже построили первое в мире социалистическое государство. До войны в нашей стране народ жил во много раз лучше, чем народы любого капиталистического государства.
— Я пока предпочитаю жить так, как я хочу.
— Понимаю… Жить по волчьему закону, без совести и стыда.
Санатеску натянуто засмеялся.
— Совесть можно купить и продать, она тары не требует, и ее переносить с места на место не надо. — Помолчав несколько секунд, он вдруг проговорил: — Я шучу, а вы уже подумали бог знает что?
— Во всякой шутке есть доля правды, — возразил Пылаев.
Начались танцы. Санатеску подошел к бессарабке, и они легко и плавно закружились вокруг столов. Василий рассчитался и встал. Направляясь к выходу, заглянул за перегородку. Там никого уже не было. «Эх, надо было солдатом тем заняться. А теперь улетела птичка… И вообще, зачем я нарушил приказ начальника гарнизона, запрещающий посещать бадеги?»
Василий прошел мимо большого парка и остановился на углу в раздумье, куда идти — домой или… «Нет, пойду к Лиде. Она сегодня дежурит, я обещал к ней зайти», — решил Пылаев.
В лазарете горел огонь. Василий раздвинул кусты акации и подошел к окну дежурной комнаты. Занавеска была приоткрыта. Возле стола сидели Лида и Колосков. Яков что-то горячо говорил, Лида, наклонив голову, слушала. Вот Яков пересел ближе, взял девушку за руку.
Дела… Вот, значит, как! Этого можно было ожидать. Теперь ясно, почему Лида не отвечает на его предложение. Яков из тех, кого женщины любят. Красавец, герой… Ишь, как напевает… Что ж делать? Пойти и все им сказать. Нет, нельзя, хватит с него происшествий всяких. Пусть делают, что хотят…
Пылаев отошел от окна. Куда же теперь? Домой? Нет, только не туда. И он медленно пошел в город. С аэродрома метнулся луч прожектора и выхватил большой кусок темно-голубого неба. У проходных ворот стоял часовой, освещенный электрическим фонарем. Это был Петро Репин. Он спешно одернул гимнастерку, выпрямился. Но Пылаев прошел мимо, даже не взглянув на сержанта.
Задолго до подъема личного состава Колосков подошел к дому, где жил Пылаев. Под развесистым густым орешником он увидел Костелу, который делал зарядку.
— Рановато, друг, поднялся. Что, не спится? — спросил Колосков.
— Твоя правда, не могу спать. Все о вчерашнем собрании думаю. Предложил принять участие в сооружении плотины, она так необходима местным крестьянам, — проговорил Костелу.
— Приняли твое предложение?
— Да. Через несколько дней выезжаем. Это будет наш подарок ко дню выборов… — он кивнул головой в сторону открытого окна. — А Василий спит еще.
— Сейчас разбудим, — Колосков подошел к окну, громко крикнул: — Вася, пора подниматься! Тебе до работы на материальной части нужно зайти в моторный класс.
— Не могу, да и зачем? — тотчас же откликнулся Пылаев сонным голосом. — Все равно «отлично» не поставят, а на «хорошо» я и так мотор знаю.
— Разве знания для отметок нужны?
— Спорить с тобой не собираюсь. У меня сегодня другой план.
— Как хочешь…
Прежде чем идти на аэродром, Колосков зашел в моторный класс и остановился у разборного реактивного двигателя. Большой, хорошо оборудованный класс занимал половину ангара, аккуратно лежали на учебных столах части поршневых моторов, на стенах были развешаны схемы бомбардировщиков. Колосков бегло оглядел новенький блестящий мотор и удивленно задержал взгляд на левом углу комнаты, где был поршневой двигатель.
Старший сержант Репин отбросил ключ, нагнулся, стал собирать разбросанный инструмент.
— Какой у вас тут беспорядок! — недовольно проговорил Колосков.
Репин быстро выпрямился, посмотрел на офицера. Грязным рукавом комбинезона отер лоб.
— Вчера зачет сдавал на первого механика, а сегодня решил на практике проверить, снять и поставить цилиндр, — виновато сказал он.
— Ну, и как? — сразу же смягчился Колосков.
— На «отлично» сдал, товарищ майор, — широко улыбнулся сержант.
— У меня к вам просьба. Я слышал, что вы хорошо знаете работу бензонасоса. Все остальное знаю, а с устройством бензонасоса нелады у меня. Поможете?
— Конечно, товарищ майор. Разберем все до косточки, поймете, хитрого ничего нет, — Репин был явно польщен тем, что к нему за помощью обратился лучший командир эскадрильи.
Колосков и сержант с увлечением занимались несколько часов… С аэродрома Колосков ушел под вечер.
С севера, через Трансильванские Альпы, плыли пенистые облака, они медленно скатывались с вершин гор и, подхваченные ветром, неслись на восток.
Майор решил зайти на квартиру к старшему технику эскадрильи Исаеву. Не доходя калитки, он увидел девочку с большим голубым бантом.
— Здравствуй, Верочка, а где папа? — ласково проговорил Яков.
— Дома лежит, а мама вместо него пошла на базар. Папа у нас сам все покупает…
«Не доверяет жене или чересчур скуп», — подумал Колосков.
Пройдя небольшой двор, покрытый тонким слоем осыпавшихся листьев, Яков вошел в небольшой домик, где жил Исаев.
Старший техник эскадрильи лежал на кровати возле открытого окна. Завидев майора, он приподнялся.
— Здравствуйте, Мирон Сергеевич, как здоровье? — пожимая влажную руку, проговорил Колосков.
— Проклятая малярия, второй день трясет… Дел по горло, а тут лежи…
