Луи де Берньер - Бескрылые птицы
— Присядьте, — сказала хозяйка. — Я сбегаю предупрежу девушек. Вот уж разволнуются! Впрочем, они всегда волнуются.
Вернувшись, она заново изучила гостя, сложив на груди руки и поджав губы. Потом достала из складок одежды кисет и, наполнив кальян, предложила:
— Вероятно, вы желаете покурить? Добираться на этих лодках — просто ужас, а что до улиц, то и слова не подберешь, правда? Не знаю, как я заставляю себя жить здесь, просто не представляю. Раньше я жила в Скутари[44], а здесь сплошное ворье! Никаких сил нет, честное слово. Колотят в ставни, камнями швыряют, чистые звери! И вот что я вам еще скажу: те же самые люди, что безобразят днем, приходят вечером, надеясь нырнуть в какую-нибудь мою девушку. Ханжи! Меня просто тошнит. Ну хоть здешнее отребье понимает, чего оно стоит, уже это хорошо, правда? Надеюсь, вы не ханжа, мой господин, иначе я не смогу иметь с вами дела.
Рустэм-бей от этой странной болтовни весьма смешался. В сделках он привык к строгим, выверенным отношениям и всякий раз терялся, столкнувшись с мирами, что отличались от его собственного. Поискав в карманах сюртука, Рустэм достал янтарный мундштук, который всегда носил с собой. Вставил его в трубку кальяна и затянулся, а хозяйка щипчиками подложила тлеющие угли в чашу с табаком.
— Вот сразу видно истинно благородного человека — имеет свой мундштук, — сказала она. — Вы не поверите, сколько хамов заявляется сюда, полагая, что мы позволим слюнявить наши мундштуки. Меня просто тошнит. Кстати, я люблю, когда меня называют Карделен. Это такой миленький цветочек. У меня день рождения как раз в конце зимы, когда они проглядывают и ты понимаешь, что весна не за горами. — Помолчав, она добавила: — Так, во всяком случае, в наших краях.
— Это действительно прелестное имя, Карделен-ханым, — согласился Рустэм-бей, в жизни не видевший подснежников и вообще не представлявший, о чем речь. Он пыхнул кальяном, ощутив незнакомый, но приятный вкус. Голова слегка поплыла, Рустэм смигнул.
Одна стена комнаты была фальшивой, и три девушки за висевшими коврами, сдерживая хихиканье, прислушивались, возбужденно перешептывались и наблюдали в три стратегически проделанные дырочки.
Игриво улыбаясь, Карделен театрально раскинулась на оттоманке.
— Расскажите о себе. Надеюсь, вы богаты. Я никогда не позволю, чтобы моих девочек забрали в нищету. Прежде всего, знаете ли, я пекусь об их благополучии. К ним привязываешься, как к родным дочерям, и у меня разорвется сердце, просто лопнет, если вдруг кто-то из них окажется в трущобе или, не приведи Аллах, в борделе.
— У меня огромное поместье, — сказал Рустэм-бей, смущенный упоминанием борделя. — Много слуг и работников из горожан. — Он помолчал. — Еще у меня много часов.
— А где находится ваш город, мой господин?
— За Смирной. Ближайший к нам большой город — Телмессос, но и мой городок довольно велик. У нас все есть. Там очень тихо.
— Надеюсь, не слишком тихо. Мои девочки, знаете ли, не выносят скуки. Чрезмерный покой утомляет, не так ли? На мой взгляд, полный покой — все равно что смерть.
— Город как город. Очень древний, почти весь на склоне холма, внизу в долине река, а сразу за холмом море. Что еще… На подъезде к городу чудесный сосновый бор, где мы, мусульмане, хороним наших мертвых. Побеленные могилы так красиво смотрятся среди деревьев. Увидишь их и понимаешь — наконец-то дома.
Карделен наигранно поежилась:
— Ох, перестаньте! Хватит о могилах. Чувствуешь себя таким… смертным. Что у вас еще есть, кроме могил?
Рустэм-бей силился вспомнить.
— У нас живет много христиан, такие, знаете, греки, но они совершенно безвредные, многие даже не говорят по-гречески. Есть евреи, которые занимаются обычными для евреев делами, армяне, наш аптекарь армянин. Когда поспевает урожай, приходят кочевники, и все торговцы, когда направляются в Телмессос, проходят через наш город. У нас красивая мечеть. — Помешкав, Рустэм добавил: — Я поклялся выстроить новую мечеть, если найду здесь хорошую женщину.
— Прошу извинить, — осторожно начала Карделен, — но мне крайне удивительно, что вы не женаты. То есть мужчина вашего положения…
— У меня есть жена. Но я с ней порвал. Она оказалась шлюхой.
— Хорошие шлюхи на дороге не валяются, мой господин, — возразила Карделен и, прежде чем Рустэм нашелся с ответом, спросила: — Вы разведены?
— Нет, но я ее выгнал.
— И ваши родные не нашли никого взамен?
— Все мои родные умерли. Их скосила лихорадка, занесенная с хаджа.
В этот момент словно ниоткуда возникла молодая негритянка с подносом, где стояли две чашечки кофе. Поставив их на низкий столик, она так же проворно исчезла.
— О да, Аллах собирает богатый урожай с каждого хаджа, — буднично заметила Карделен. — Ежегодно оглядывает рай и видит буквально тысячи новобранцев в зеленых тюрбанах. Это так красиво.
— Кто это был? — Игнорируя последнюю реплику, Рустэм дернул подбородком в сторону ушедшей девушки.
— Одна из моих девочек. Скажите определенно, что вам угодно?
Рустэм-бей вспыхнул, взял чашку и, избегая хозяйкиного взгляда, проговорил:
— Я слышал много хорошего о черкешенках.
Негритянка за ковром надула губы и прошептала:
— Значит, меня не возьмет. Дьявол! Он так хорош!
— Слишком серьезный, — ответила арабка с шаловливым личиком. — Тебе нужен веселый мужчина.
— Но до чего красив! — шептала девушка с шелковистой кожей цвета эбенового дерева. — Я бы с ним всю ночь! Каждую ночь, клянусь! — Она закатила глаза и надула щеки.
Две другие девушки зажали рты руками, делая вид, что потрясены.
— Ах ты, киска! — сказала одна, с прозрачной, как фарфор, кожей и длинными черными волосами. — Он же у тебя умрет от изнеможения!
Негритянка приложила палец к губам, и девушки, сдерживая смех и толкаясь, опять стали подслушивать.
— Черкешенки, — повторила Карделен. — Круглолицы и бледны, как луна. Вероятно, вы знаете легенду, почему многие женщины носят покрывала? Она весьма забавная.
— Наверное, слышал, но забыл, — ответил Рустэм-бей.
— О, это потеха! — хозяйка доверительно подалась вперед. — Легенда гласит, что в Бурсу, когда она еще была столицей, буквально хлынули черкесы, спасаясь от русских, этих мерзких насильников и пьяниц, которые вновь допекали мусульман. И вот черкесы ищут убежища в Бурсе, а их женщины так прекрасны, что местные мужчины поголовно в них влюбляются, и каждую ночь из-за красавиц-черкешенок происходят скандалы, драки и убийства. И тогда Султан, не помню который, они все одинаково чокнутые, призывает главного черкеса и говорит: «Пусть ваши женщины прикроют лица, они так прекрасны, что совсем нарушили наш покой». Главный велит женщинам прикрыться, мол. Султан хочет прекратить побоища. Черкешенки надевают покрывала, и все другие женщины тоже. Знаете, почему? Из тщеславия! Пусть все думают, что и они красавицы! И любая старая карга бродит по базару, притворяясь, будто она слишком красива, чтобы открыть личико! Вот уж потеха так потеха! Однако в том есть и польза — нам не приходится любоваться на всяких уродин. Так на чем мы остановились?
Конец истории неприятно кольнул Рустэм-бея, поскольку он из собственного опыта знал, какое безобразие может скрываться под покрывалом. Не сразу сообразив, что сказать, он наконец нашелся:
— Кажется, я слышал эту легенду, но запамятовал.
(— Такой важный! — шепнула арабка за ковром.)
Карделен жеманно прихлебнула кофе.
— Разумеется, в ней наверняка ни капли правды. Я поняла, что самые интересные истории всегда врут.
(Светлокожая девушка вздохнула и прошептала:
— По-моему, он именно то, что мне нужно. Какой красавец! И благородный!
— Повезло тебе! — прошелестела негритянка.
— Если еще выберет меня.
— Против тебя никто не устоит, — выдохнула арабка.
Светлокожая скорчила гримаску:
— Тот последний был просто кошмар. Если он меня разыщет, я покончу с собой.)
Карделен снова прихлебнула кофе и с таинственным видом сообщила:
— У меня как раз есть черкешенка.
(— Во наглость! — прыснула негритянка.)
— Такая печальная история, — вздохнула Карделен.
(— Ну-ка, ну-ка? — хихикнула арабка.)
— Ее отец был знаменитым разбойником, а вы знаете, какие они, черкесские лихие люди — сыновей оставляют и обучают своему ремеслу, а дочерей отдают воспитывать на сторону и забирают обратно, когда те готовы к замужеству. Но этого разбойника убили жандармы, и за бедняжкой Лейлой никто не пришел.
(— Лейла? — повторила светлокожая. — Меня теперь так зовут?
— Нельзя же быть Иоанной, раз ты черкешенка, — шепнула арабка.)
— Бедняжка Лейла! — взволнованно продолжала Карделен. — Ароматная, как роза, сладкая, как невшехирское яблочко, пьянящая, как понтский мед!
