Поль Сидиропуло - Костры на башнях
— Никак не можешь от нее отцепиться, — скривился Азамат. — После всего, что было, продолжаешь дружить. Нет в тебе самолюбия.
— А что было? — наивно сказала Чабахан. — Ну что ты, брат? Они давно любят друг друга. А с Махаром мы были просто друзья.
— Брось. Нашла друга… А Заира…
— Сейчас ты совсем другое скажешь о ней, — поспешила заверить она брата. — Поймешь наконец, какая она. Смелая и решительная. Ну так вот, — продолжала она взволнованно. — Спускается Заира по тропинке и видит: фашистская автоколонна поднимается по ущелью. И такая длиннющая, столько машин…
— Ну и что?
— А то, что она сразу сообразила, — вспыхнула Чабахан. — Нужно предупредить наших. Как? Зажечь костры на башнях. Конечно, одной ей было не справиться. Посуди сам. Мы не знаем, где располагаются наши, где их искать. Они, как горные орлы, на самых высоких скалах. Сегодня здесь, а завтра — уже в другом месте. — Какой-то ликующий, непонятный Азамату свет излучали ее глаза. — Пошли мы вместе. Представляешь, получилось, как в старину. Наверное, и тогда наши предки точно так возвещали об опасности, — продолжала она исповедоваться брату. — И горцы передавали так сигнал тревоги. Мы зажгли костры внизу и там, в верхних селах. По всему ущелью прошел наш сигнал тревоги.
— Наивная. Ну что с того? Вы решили только сейчас сообщить, что началась война? — усмехнулся Азамат, воспринимая поступок сестры с сочувствием. — Радио и газеты объявили еще двадцать второго июня прошлого года.
— Ты так ничего и не понял! Мы посчитали количество машин, какая у немцев техника. И все это сообщили нашим.
— По-твоему, они не смогли бы этого сделать сами? Только на ваши сведения и рассчитывали!
— Когда бы успели? — жарко доказывала Чабахан. — Бойцы наши вон где находятся, а колонна — только-только подымалась наверх. Наши вообще не знали, что немцы движутся с этой стороны.
— По-твоему, там, в горах, спят? Им на ваши сведения наплевать. А вас могли схватить немцы. И повесили бы на месте, чтобы не совали нос куда не следует.
— Трусливый осел, говорят горцы, с обрыва свалился, — заявила Чабахан насмешливо.
— А может быть, твоя Заира получила указания? — осенило вдруг Азамата.
— Никаких указаний она не получала. Мы сами решили…
— Ты-то откуда знаешь?
— Всегда ты так. Что бы я ни сделала — тебе не нравится.
— Не суй свой нос туда, куда не надо!
— Дай задание… Увидишь, на что я способна.
— Получишь сейчас у меня шлепка по одному месту. Чтоб сидела дома!
Чабахан шагнула в темноту за дверью и оттуда бросила:
— Ничего, посмотрим…
В комнате сделалось тихо, в окно падали матовые лучи луны.
Азамат только сейчас обратил внимание на то, что спал не раздеваясь, в рубашке и брюках. Он встал и направился на кухню. Погремел посудой, отыскивая в темноте, что оставила для него мать на ужин. Приподняв полотенце, которым были укрыты тарелки, он расхотел, однако, есть. Вернулся и лег, по-прежнему не раздеваясь.
Лежал с открытыми глазами.
Не спала и Мадина. Она слышала, когда встала с кровати дочь, затем отправилась в сторону веранды осторожно, на цыпочках, и долго не возвращалась. Потом, когда Чабахан вернулась и легла в свою постель, донесся шум из кухни — встал сын, проголодался, видать, лег спать не ужиная, и Мадина пожалела, что круто обошлась с сыном, а он, пожалуй, и не виноват.
Все в доме потеряли покой с появлением деверя — свалился им на голову хуже фашистской чумы. Мадина никак не могла освободиться от тревожной мысли. Сердце замирало от страха: что же будет? Как и чем можно помешать Амирхану? К кому обратиться, пожаловаться? Кто поможет?
Однако под лежачий камень вода не течет. Она решительно встала, направилась во двор, убежденная в том, что все спят. У ступенек крыльца нашла старые поношенные башмаки — обулась. Открыла ворота, а затем пошла в сарай к привязанному в глубине бычку.
— Что ты собралась делать?
Мадина вздрогнула. Следом за ней шла Чабахан.
— Отвяжу и пусть идет на все четыре стороны.
— Зачем? Ты хочешь, чтобы он достался…
— Утром увидят соседи. Что скажут? Откуда у нас бычок?
— Ну и что? Пусть видят. Кого ты боишься? Немцев?
— Неужто и ты…
— Не надо, мама. Ты ничего не бойся.
— Прекрати! Брат и тебя погубит.
— А как ты хотела? Сидеть сложа руки? Нет! Не буду! Хватит.
— Глупая. Вы что же, с ума посходили? Или я… Да-да, наверно, я сошла с ума…
— Ну что ты? Что ты, на самом деле. Все будет хорошо, вот увидишь. Не надо. Как будто хоронишь нас.
— О, всевышний! Если ты есть, возьми мою душу. Не мучь, нет больше сил.
Конрад Эбнер склонился над папкой, перевернул страницу, другую, задумался. Дел немало: уже в первые дня пребывания на посту уполномоченного Терека он столкнулся с разного рода проблемами — в управлении городом и окружающими селами, в налаживании трудовой жизни местного населения, которое под разным предлогом увиливало от работы. Не очень покладистыми показались туземцы Конраду, не заметил в них простодушной доверчивости; он чувствовал, как тает его терпение, и наивным казался самому себе, когда пытался разговаривать с горцами с подчеркнутой корректностью. Все чаще возникало желание припугнуть, заставить аборигенов трудиться с четкой немецкой исполнительностью. Для дипломатических увещеваний времени не хватало: нужно было решать продовольственные вопросы — кормить армию. Но как он выяснил позже, горцы заранее угнали скот в горы.
До поздней ночи задерживался Конрад в комендатуре, да и перебравшись в свои апартаменты, он долго не ложился спать, ходил по комнате, раздумывал. В такие минуты вспоминалась армейская жизнь, и он жалел, что согласился стать уполномоченным. Командовать полком было проще, хотя и менее безопасно.
Он углубился в текст.
«Первой задачей гражданского управления в оккупированных восточных областях является проведение интересов империи. Этим высшим принципом нужно руководствоваться во всех мероприятиях и соображениях. Правда, в далеком будущем оккупированные области должны быть в состоянии в той или иной, еще не поддающейся определению форме стать частями великогерманского жизненного пространства и должны управляться в соответствии с этим руководящим принципом…»
Конрад Эбнер дважды подчеркнул последние слова предложения, еще и еще раз перечитывая «Директиву по руководству экономикой во вновь оккупированных областях». Он вполне одобрял то, как было отмечено в документе, что поход против Советского Союза является мероприятием величайшего политического значения. Естественно, поход преследует цель устранить навсегда опасность, которая зачастую угрожает границам Германии со стороны могущественного, экономически развитого и организованного государства… Этому государству не бывать! Германия раз и навсегда должна быть защищена от опасности, и именно путем уничтожения Красной Армии и расчленения Советского Союза, в первую очередь по этнографическому признаку… Фюрер — вот их освободитель! А завоевать симпатии кавказских племен — это означает получить от них все, что мы желаем: дополнительные источники питания, возможность широкого использования природных богатств страны… В области религии — полнейшая терпимость, не отдавать предпочтения ни одной из религий. Все же необходимо учитывать особое значение ритуалов и обычаев ислама. Церковные здания вернуть в распоряжение населения. Что же касается школ, то тут нужно внести существенные изменения: принятый в административном управлении среди кавказских народов русский язык впредь должен быть заменен немецким. В остальном необходимо развивать языки местного населения.
Размышления Эбнера прервались, появился дежурный:
— Господин полковник, к вам прибыл Ази Таран.
— Пусть войдет.
Дежурный пустил Азамата в кабинет и закрыл за ниш дверь.
— Пожалуйста, проходите, садитесь, — радушно пригласил Конрад.
Торжественно-приветливый тон, звучное и почтительное обращение уполномоченного — Ази Таран! — каждый раз подкупало и настораживало Азамата.
— Позвал я вас, Ази Таран, по очень важному делу, — сказал Конрад далее. — Здесь, на Кавказе, мы осуществляем грандиозные преобразования. Воспитательного, просветительного, экономического, этического порядка. В ближайшие дни необходимо отремонтировать и открыть школу. Назначаем вас, господин Таран, ее директором. Подбирайте кадры учителей.
Азамат ушам своим не верил: неужто он станет директором? Зыбкая доселе мечта вдруг обретала реальность. Однако радуется он преждевременно, еще неизвестно, как отнесутся к этому Надя и Маргарита Филипповна. Каждый его поступок должен быть выверенным, хватит прежних ошибок. Он потрогал щеку: стоило ему понервничать, как тотчас начинала чесаться кожа на правой щеке.
