Николай Чебаевский - Страшная Мария
Кони были резвые, сразу взяли в намет. Однако Мария внезапно осадила своего Игреньку, схватилась за голову, сжала ладонями, словно она разваливалась.
Марии опять почудился крик дочки. Тот самый, когда Танюшка ударилась о порог… Долго этот крик преследовал Марию. Часто слышала она его во сне, просыпалась, как от удара. Но постепенно в беспощадной мести карателям находила успокоение. Страшные видения стали мучить меньше… И вот сейчас откуда-то снизу, будто из-под брюха коня, вновь раздался явственный вскрик ребенка. У Марии оборвалось сердце, она со страхом подумала, не сходит ли с ума.
Заметив, что Мария отстала, Ванюха подскакал к ней, спросил с беспокойством:
— Что случилось?
Мария не ответила. Ванюха оглянулся по сторонам, прислушался, пытаясь уяснить причину странного поведения Марии.
— Слышь-ка, хлюпает вроде… — пробормотал он озадаченно.
— Что хлюпает? — сердито спросила Мария. — Вечно ты несешь околесицу. И впрямь «соври-голова»!
— Чего я мелю? — обиделся Ванюха. — Я же слышу — хлюпает… Дите вроде, там вон, под кустом…
Мария уже не слушала Ванюху. Она мигом выметнулась из седла, бросилась к кусту, оголенному, с немногими побуревшими, еще не обитыми ветром листочками.
Хотя не совсем рассвело, Мария сразу увидела желтый сверток. Наклонилась, подняла.
В домотканом одеяльце действительно был закутан ребенок. Отчаянно крича, он, видимо, сорвал голос и теперь только всхлипывал. Даже не всхлипывал, а словно захлебывался воздухом.
Подбежал Ванюха.
— Экое диво! Кто ж его тут кинул?
Мария побаюкала ребенка на руках, прижала к себе. Он успокоился, стал искать губами грудь.
— Мать моя, еще сосунок. Вот это находка! — весело рассмеялся Ванюха. — А не беженцы ли его обронили? Вот драпали так драпали. Хватятся, а ребеночка — фьють!
— Заткнись! — зло оборвала его Мария. — Треплется и треплется без останову. Какие беженцы? Куда они тут могли ехать?
— Те и беженцы, которых из Высокогорского турнули. Навстречу-то нам сколько тащилось. А эти, видать, на пасеку подались, на борщовскую.
— Верно, я и забыла. Ну-ка, подержи.
Она подала сверток Ванюхе, легко вскочила в седло, подхватила опять ребенка и помчалась к пасеке, укрывшейся в березовом колке верстах в трех от того места, где нашли ребенка.
Подводу старика Борщова они догнали на переезде через речушку. Телега, на которой громоздились кованые сундуки, туго набитые мешки и разноцветные узлы, застряла. Колеса глубоко врезались в илистое дно. Пара дюжих лошадей не в силах была выдернуть воз на берег.
Матвей Борщов крепко сдал за последний год. Теперь он уже не выглядел здоровяком, а был просто долговязый, жилистый старик. Уцепившись за оглоблю коренника, он тянул телегу, помогая коню.
Сноха его, Катерина, раздобревшая, полнотелая, упершись ногами в грязный берег, подталкивала телегу сзади. Но воз не двигался.
Когда Мария и Ванюха подскакали к ним, старик и молодица оторопели. Они сразу увидели, что за сверток держит в руках партизанка.
— Твой? — жестко спросила Мария.
— Ой, не знаю!.. Ой, погляжу… — Катерина полезла на воз, пошарила среди узлов. — Батюшки мои, и вправду уронили…
— Уронили! — яростно крикнула Мария. — Ребенка потеряли и не хватились, а сундуки да барахло всякое, небось, до последней тряпки сберегли! Как черти кожилитесь…
Не помня себя, Мария вытянула Катерину плетью. Та взвизгнула, завопила:
— Господи, да за что бичом?
— Тебе еще не понятно? Тогда я растолкую!
И Мария несколько раз хлестнула бабу по спине. Вырвалась наружу неизбывная ненависть к Борщовым. Хоть и была Катерина когда-то подружкой по вечеринкам, но теперь-то она сноха Матвея, жена Семки Красавчика, повинного в зверской расправе над ее Иваном, в злодейском погубительстве Танюшки. А тут еще и собственного ребенка, стерва, изволила потерять!..
Наверное, Мария избила бы Катерину до полусмерти, не обвейся плеть о спицу колеса. Пока Мария дергала, освобождала ее, старик успел крикнуть:
— Да не наша это соплюха! Лизки Прониной она! Спасли мы ее…
— Лизки? Какой Лизки?
— Говорю, Прониной! Лизку-то вчерась подстрелили с колокольни, а Катька, дура, пожалела сиротинку, подобрала на горе себе.
— Не бреши, старый! — опешила Мария. — Где ж тогда Катеринина грудняшка?
— Так своих-то ране на пасеку отвезли. При Лешке они там… А теперь вдругорядь едем.
Опомнилась немного и Катерина, заголосила:
— Ой, господи, где справедливость?.. Я душу живую пожалела, и меня же за то кнутом!
Мария поняла: не врут Борщовы про ребенка. Круглая теперь сирота: отца каратели повесили еще весной, а вчера, значит, и мать подстрелили. Все ясно. Но вот в поведении Борщовых разобраться было труднее. Все у них в семье перепуталось так, что сам черт голову сломает. Понятно, почему Семка стал начальником колчаковской милиции и лютовал вместе с карателями. Однако какой леший мельника Степана занес вместе со стервой Фроськой в анархисты? Трудно уяснить и то, почему сам Матвей Борщов не укрылся в церкви, когда беляки заперлись там, а остался в селе, которое заняли партизаны. Объяснимо, почему Катерина подобрала грудняшку убитой Лизаветы: сердце какой бабы позволит оставить живое дите возле трупа? Но откуда взялось такое великодушие у Матвея, как он позволил это Катерине? Мария не могла уразуметь все это и недоверчиво спросила:
— Как же вы его могли обронить?
— Диво ли? Вон погода-то какая. Заторопились, недоглядели, тряхнуло, знать, на выбоине… Ну, оно того, и вывалилось, дите-то… — Глаза у Матвея бегали, жилистые, узловатые руки не находили места.
И Марии стало ясно: это наверняка старый дьявол, не желая иметь в семье «красного» ребенка, незаметно скинул его с воза. Когда Катерина подняла сироту, он не посмел ей возразить при партизанах, а при первом же удобном случае избавился от «докуки» самоуправно. Лукавый, гад!
— Ну, бери, живо! — властно потребовала Мария. — За то, что сироту партизанскую приютила, спасибо. А что плетки испробовала — сама виновата. Погода погодой, а дите потерять — это такое… это такое…
Мария не сумела выразить то, что хотела сказать. Но глаза ее сверкнули так, что всем стало жутко.
— И ты, старый кобель, запомни: потеряется ребенок или случится с ним что — худо будет. Ох, худо!.. Беляки меня Страшной Марией прозвали, а для тебя я буду еще лютей. Понял?..
— Знамо, как не понять, — пробормотал старик, отступая за телегу.
— На, возьми. Как зовут-то, знаешь?.. Анютка? Вот будешь, значит, растить красную Анютку.
Мария протянула девочку в дрожащие руки Катерины. Но напоследок ей захотелось взглянуть на партизанскую сироту. Она развернула одеялко. Девочка тотчас высвободила беленькую пухлую ручонку, цепко поймала Марию за палец. И такое удивительное тепло, такая нежность нахлынули на Марию, что она едва не заревела в голос, уткнулась лицом в одеялко. Оно резко пахло мочой, потом давно не купанного ребенка, но для Марии не было запаха милее. Наконец, она выпрямилась, застыла в молчании. Остальные тоже молчали, напряженно ждали, что будет дальше.
— Нет, партизанская дочь и должна остаться партизанской дочерью! — сказала Мария, как бы сбросив с себя оцепенение. — Слушай, Катерина: девочка поживет у тебя до поры, пока мы расколотим колчаковцев. Скоро им каюк. Тогда я заберу Анютку к себе. Поняла?.. И еще запомни: может, только из-за партизанской дочки и будет Борщовым прощение…
Катерина кивнула головой.
— А слякоть-то, гляди, проносит, — неожиданно сказал Ванюха.
— Слава те, осподи! — перекрестился Матвей Борщов.
Мария пришпорила коня. Ванюха поскакал следом. Если бы он был рядом, то наверняка удивился бы, увидев лицо партизанки. Всегда суровое, оно по-утреннему просветлело.
Но Мария и сама этого не замечала. Она еще не понимала, что с этого момента всеми ее поступками будет руководить не только ненависть, но и живое тепло воскресшей любви к жизни.
27
Конец беляков, как сказала Мария Борщову, был действительно близок. К началу зимы партизаны освободили от колчаковцев почти весь Алтай. Присалаирье — тоже. В среднем и нижнем Причумышье гремели имена Рогова, Анатолия Ворожцова. Рогов стал главнокомандующим партизанским войском всего Причернского края, который был объявлен Советской республикой. Анатолий — комиссаром. А позднее, когда Рогов с Новоселовым, фактически изменив Советской власти, ушли через Салаирский кряж в прикузнецкие села и шахтерские города и поселки, Анатолий сформировал Первую Чумышскую Советскую дивизию, двинулся на соединение с частями Красной Армии.
Только церковь в Высокогорском все еще держалась, хотя у карателей никаких надежд на спасение не оставалось. Запасы продуктов в церковных подвалах попы и купцы создали заранее, а в ограде имелся глубокий родниковый колодец, и беляки могли еще долго отсиживаться, но пробиться к своим через обширные освобожденные районы им оказалось не под силу. И выручки ждать не приходилось: колчаковская армия стремительно катилась на восток, ей было не до гарнизона, сидевшего за церковной оградой в каком-то безвестном притаежном селе. Конечно, каратели понимали всю безвыходность своего положения, но сдаваться не хотели: слишком много зла натворили на земле, чтобы надеяться на пощаду. Лишь тогда, когда партизаны подвезли пушку, гарнизон выкинул белый флаг.
