Александр Литвинов - Германский вермахт в русских кандалах
«Сгорело все, наверно, потому, что тушить было некому, или наши не дали», — подумал Фриц. Но, присмотревшись, увидел людей и над трубами дымы, едва заметные в мареве дня.
«Топят печи. Пищу, наверно, готовят. И столько детей!.. И что-то роют. Укрепления строят? Похоже, что блиндажи… Нам не понять этих русских…Они даже там выживают, где жизни быть не должно! О, Готт… А что будет с нами!..»
Он опять в забытье провалился, а когда пелена безразличия сонного с глаз его спала, Фриц увидел, как из окна на него, будто взглядом живым, смотрит пристально крест православный с маковки храма соседнего.
«И Бог у них свой!» — с завистью ребенка обиженного подумал о русских. Рана и голод ослабили волю его и тело. С тех пор как ушел медбрат, прихватив с собой остатки какой-то еды, раненых никто не кормил. Голод потом притупился, но жажда мучает, не затухая.
— Надо русских позвать, — подсказал кто-то в дальнем углу.
— Сил уже нет, — прошептал кто-то рядом.
— Может, на выстрел кто-то придет…
— Русский на выстрел придет и убьет…
И год 41-й встал перед Фрицем, и школа такая же сельская с русскими ранеными на полу! И женщины с глазами ненависти жгучей, что могилу копали под окнами этой же школы. И мальчик глазастый немигающе-пристально из конюшни горящей глядит на него… И девушки! Девушки в галстуках красных…
«О Готт! — взмолился Фриц. — Иваны теперь будут мстить нам за все! И будут правы! И за это селение, что наши сожгли вчера. Видно, время пришло мое за все рассчитаться сразу…» — подумал он с безысходностью обреченного.
У кого-то из раненых мысль зародилась, что с наступлением ночи за ними придут и вынесут всех в безопасное место, где уже будет автобус стоять санитарный. Так было всегда. Так должно было быть и на этот раз. И насущная мысль, воплощенная в слове, надежду вселила в сердца, ждущие чуда.
Но сумерки еще не наступили, как в проеме двери показался священник-старик в одеянии черном с крестом на груди. Постоял и не злобным, но пристальным взглядом прикоснулся к каждому и вышел. А через какое-то время недолгое пришла грузовая машина с солдатами. И когда в помещение класса вошли эти русские, стоны и вздохи болезные стихли. Немцы поднапряглись, не желая врагам показывать слабость свою. Никто воды не просил.
— Русские пришли, — в тишине возникшей кто-то прошептал, и все устремились глазами в открытый проем двери.
«Так близко я их никогда не видел, — отметил Фриц. — Эти без оружия и касок. Зачем они здесь? И для чего на них фартуки черные?»
И понял, зачем на них фартуки, когда русские стали раненых немцев сносить на кузов ЗИСа и укладывать, а тех, кто еще мог сидеть, усаживали спиной к кабине.
Когда эти русские подошли к нему, перекинулись парой слов, повернули на правый бок, Фриц поморщился: такой аммиачный запах старой мочи и сладковатая вонь гниющей раны шибанул ему в ноздри! Ко всему привычные русские умело положили его на брезент и на кузов ЗИСа отнесли. И жестами Фриц попросил, чтоб и его посадили спиной к кабине. И тут он почувствовал острую боль, когда одежда с кожей стала отдираться с ягодиц и спины, разъеденных мочой. И он опять провалился куда-то…
Чтобы всех увезти одним рейсом, тех, кто еще мог сидеть, усадили спиной к кабине. Остальных уложили в ногах сидящих. Подняли задний борт и небыстро поехали.
И тишина улеглась на пепелищах деревни сожженной.
И красно-красное солнце уходит к закату. Тает зной. Отдыхает земля. Чище воздух от пыли осевшей. Ни единого звука пичужки пернатой — всех разогнала война.
А Фрицу не верится, что смогли эти русские уничтожить такую армаду новейших танков, штурмовых орудий и то неимоверное множество легких «хетцеров» — истребителей танков, на одном из которых он наводчиком шел в свой последний бой и уцелел, удивительно счастливо! В тучах пыли, не различая дороги, а скорей по наитию, вел механик машину в общем потоке ревущих громадин. Экипаж в напряжении смотрит в щели, забитые пылью. Ждет удара снаряда русского. И вот он! От удара мощнейшего машина содрогнулась и, теряя гусеницу, завертелась на месте, зарываясь в землю катками. Подставив борт огню русской артиллерии, машина заглохла.
«Экипаж покинул машину, превысив скорость, отработанную на занятиях!» — Фриц с улыбкой вспоминает этот случай и продолжает удивляться: а куда же с танка делся экипаж? На броне он один оказался. Не рискнул нырять в тучу пыли, чтобы раздавленным быть, стал ждать, на удачу надеясь.
И тут ветер подул боковой, и Фриц разглядел, что танков армада топчет ниву созревшей пшеницы.
Он тут же с брони соскочил и в сторону, что было духу, пустился и чуть на трассу курсового пулемета не нарвался! И внезапно упал, теряя сознание…
«Скорей всего, что наши отошли для перегруппировки сил», — успокоил себя и с облегчением почувствовал, что рана, неосторожно потревоженная русскими, тоже успокаиваться стала. И он опять ушел в забытье, убаюканный жалобным стоном машины, ползущей на скорости малой.
В таком состоянии ехал какое-то время, пока в ноздри ему не вошел отрезвляющий запах недавнего боя: смрадный запах горящей резины, смазки, запах взрывчатки и сгоревшего пороха. К этой мешанине запахов, которую лучше назвать вонью, четко примешивался запах мяса горелого и запах крови.
И Фриц открыл глаза:
— О Готт! — у него невольно вырвалось, когда перед ним развернулось пространство большое, как степь, уставленное танками в стихийном беспорядке. И он узнал «пантер» своих и «тигров». Узнал и «фердинандов», в растоптанном кустарнике застывших.
«Эти «фердинанды» нашего 654 тяжелого батальона истребителей танков!» — с горечью узнал он свои боевые машины, словно своих камрадов, павших смертью героев, увидел. А вон там, за русскими «тридцатьчетверками», на выезде из воронки, ствол орудия в небо задрав, застыло мощное изделие «штурмгешютц» — штурмовое орудие на базе танка. А рядом легкий истребитель танков «хетцер» с потерянной гусеницей… И русские «тридцатьчетверки», «самоходки»…
Он тупо смотрел на поле побоища, наполняясь обидой жестокой. И фюрера слова, озвученные накануне наступления, сами собой в мозгу заговорили: «Мои солдаты! Колоссальный удар, который будет нанесен сегодня утром советским армиям, потрясет их до основания…»
Рядом сидящие раненые издавали какие-то звуки, не в силах сразу оценить, что здесь происходило.
В этой операции вермахта все нацелено было на уничтожение русских танков. Многие артиллеристы с полевых орудий были переподготовлены и включены в экипажи новейших танков и самоходных штурмовых орудий, таких как «штурмгешютц», у которых почти не было боеприпасов осколочно-фугасного действия. Были только боеприпасы для уничтожения танков противника.
«И русские такую же цель имели, но они подготовились лучше. А главное в том, — теперь соображает Фриц, — что у русских была уверенность в свою победу. А мы уверенность былую в боях проигранных оставили».
Дымкой тяжелой подернуто поле побоища в красно-кровавом закате вечерней зари. Пространство от края до края заполнено гулом русских тягачей, кузнечным звоном молотов, голосами солдат, что там и сям снуют вокруг бронированных сотворений человеческого разума, теперь убитых, изувеченных, сожженных…
Объезжая воронки, машина ползет по дороге сквозь поле сражения. Рядом с Фрицем молодые солдаты потрясены и молчат, наблюдая, как русские стаскивают в воронки убитых немецких солдат. От усталости и однообразия бесцеремонно творят свое дело могильщики, не заботясь, в каких позах трупы засыпаны будут землей.
А вот ремонтники русские уже развернули мастерские на колесах и восстанавливают все, что можно оживить в условиях походных, в том числе и трофейную технику.
— А гордость Германии, наши лучшие танки, переплавят на русскую сталь! — слабым голосом Фриц сокрушается, старается для немцев молодых, передать им свое состояние. — Как это больно видеть и сознавать! Теперь уж многие поймут, что на полях под Орлом и Курском была убита последняя надежда немцев на победу в этой войне…
Поникшие немцы молчать продолжают, не отрывая глаз от застывшей картины, где дней несколько тому назад махины стальные убивали друг друга яростно.
Но вот машина остановилась, и молодой шофер, еще мальчишка, из кабины выпорхнул и, на бегу пилотку поправляя на голове, наголо остриженной, к ремонтникам помчался.
«Вот сейчас бы ударить по этим иванам-ремонтникам бризантным снарядом!» — с горькой обидой и злостью от своего бессилия, зашевелился во Фрице артиллерист. Он знал хорошо свое дело. И сколько было боев, где он этот снаряд применял! Но первый бой, скорей похожий на убийство безответное, запомнился ему, наверно, потому, что до коликов пришлось смеяться! Его накануне взяли из пехоты и, по-фронтовому быстро, показали, что надо и чего не надо делать у орудия. И потому он все еще подвержен был восторгу, видя убийственную мощь артиллерийского огня.
