Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет
Дмитрий простонал и судорожно вытянулся, откинув голову.
— Льда бы мне на грудь, льда...
— Иди запрягай лошадей! — приказал Бондарь Сергею.
Тот стоял у порога, думал, как провезти Дмитрия и к кому.
— Запрягай, Сережа, — ласково промолвил Бондарь, приблизясь к юноше. — Куда есть дорога, кого хорошо знаешь, туда и пробирайтесь.
Сергей глянул своими быстрыми глазами в темные, непроглядные, словно ночь, глаза Бондаря. По искоркам, которые в них заметил, по насупленному надбровью угадал, как много силы и мужества таится в этом человеке, и сам проникся его энергией.
Бондарь положил руку Сергею на плечо:
— Иди.
Сергей бегом подался по ступенькам.
Шевцов направился было за ним, но Бондарь остановил его у двери.
— Что мы с тем, подлюгой? — прошептал у самого уха Бондарь, ловя взгляд Шевцова.
— Прикончить на людях, и все! — рубанул рукой Шевцов, глядя из-под белых бровей сухими обжигающими глазами.
Бондарь отвел глаза в сторону, опустил голову. Дмитрий застонал снова. Бондарь посмотрел на него, затем кинул взгляд себе под ноги:
— Решить — последняя мера... Человек же, отец, муж... Верно? И как же своего... Понимаешь?
— Он стрелял во всех нас, а мы все в него! — голос Шевцова кипел гневом, даже срывался.
— Распекли его сильно. Одумается он — покается.
— Правдой, но не ложью доняли! А впрочем, смотри сам, ты теперь командир.
Шевцов решительно пошел дальше. Бондарь не торопясь поднялся по ступенькам за ним.
На дворе стояла густая темнота, пропитанная сырым, липким туманом. Бондарь слушал, как хлопцы выводили, понукая, лошадей, как лошади звучно чавкали копытами в грязи. А за этими близкими звуками где-то дальше вставал стеной неумолкающий шум весеннего половодья.
Далекая сторона
Эшелон с эвакуированными надолго застрял на стенном приволжском полустанке. Жадные, крикливые, одетые во все зимнее люди набегались, утихомирились, сидят в вагонах. Все женщины, дети — боятся, чтобы не отстать.
С утра прошел дождь, однако на полустанке уже сухо — лужи вытоптаны многочисленными пассажирами. Куда ни посмотри — намусорено.
У полок небольшого пристанционного базарчика — ни одной души, все продано и куплено за несколько минут с яростной перебранкой.
Зоя успела приобрести десяток печеных картошин. Пристроилась у двери на своем насиженном месте, обедала. Кожуру бросала вниз, на рельсы. Картошка вкусно пахла, напоминала о доме. Как там сейчас? Где мать? Неужели осталась у немцев? Ехали бы вот так вместе, как едут другие, семьями. Вот и здесь можно было бы остановиться и жить. Деревянные избы поблескивают окнами на солнце, детишки играют во дворах... В белых платках и блестящих ботах ходят женщины. Как все мило, когда не слышно выстрелов и взрывов!.. Но ей одной, здесь будет тяжело. Где же остановиться? Как она будет жить одна в таком положении?
Сухая картошка застряла в горле. По щеке скатилась капля. Зоя сквозь слезы посмотрела на перрон. Прямо перед вагоном стояла девчонка. Кажется, у нее Зоя купила картошку. Она, видимо, наблюдала за Зоей, потому что, встретившись взглядом, растерялась, отвела глаза в сторону и начала покачивать корзинку.
В углу вагона ссорились. Визгливый, сердитый голос сцепился с молодым, несмелым.
— На ребенка не напирай, деваха!.. Другая бы постояла чуток, а дитя хотя бы ненадолго расправило ножки. Сидишь, как чучело недвижимое.
— А вы не оскорбляйте... Вы мне, может быть, напоминаете что-то более неприятное, но я же молчу.
— Конечно, у меня здоровье подорвано! Выносишь троих, как я, полиняешь. Были когда-то и мы другими.
Вмешивался третий голос — добродушный тенорок:
— Территориальный конфликт. Рассудите их там, кто поближе.
— Обеих бы вас на окопы.
Визгливый голос обрадовался:
— Вот-вот, ее место как раз там! В нашем поселке всем таким вручили лопаты и — марш!
При подобных разговорах Зоя наклоняла голову, прятала глаза. Если бы сейчас не умолкли, она бы вышла из вагона. Вот и девочка на рельсах разглядывает ее с удивлением, словно спрашивает любопытными глазенками: «Почему ты уезжаешь оттуда, куда вчера увезли мою сестру? Я ведь тебе и картошку отдала, потому что у меня такая же, как ты, сестра. Но теперь ее уже нет дома».
Зоя опять поймала на себе взгляд девчонки. Теперь девочка улыбнулась, поправила в корзинке тряпочку и пошла вдоль эшелона.
Зоя убрала свою еду, уселась поудобнее, задумалась над тем, что придало ей решительности оставить мать, понесло ее в далекий край. Дитя! Оно оправдывало все ее поступки. Снова почувствовала, как в животе что-то резко шевельнулось, еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть от боли. Глаза ее расширились и заблестели, словно она увидела перед собой что-то яркое. Она оглянулась, чтобы убедиться, не заметили ли соседи того, что сейчас случилось с ней, и прислонилась к стенке вагона. Почувствовала в себе теплое маленькое живое тельце, попыталась представить его. «Дитятко мое!..» Ждала еще, ждала его движения. Нет, успокоилось.
Зоя очнулась от этого углубления в себя, когда прогудел паровоз и дернул вагоны.
День и ночь эшелон мчался на восток. После приволжских степей пошли горы, хмурые, крутые, голые, горбатые, с городами и поселками в долинах, домиками на склонах. Затем снова потянулась бескрайняя равнина. День и ночь Зоя сидела на том же месте, у двери, кутаясь в теплый платок. Немели ноги, и тогда она немножко двигала ими, шевелила пальцами, растирала их руками. К ночи засыпала, склонясь на кого-либо. Наступал день — смотрела на все, что проплывало перед глазами. Уже ничего не воспринимала, ну разве что-нибудь необычное или чего до сих пор не видела, — рощицу посреди степи, человека в странной казахской одежде. Была переполнена впечатлениями, утомлена ими и сидением на месте, все тело ныло, просило движений. Становилось нестерпимо! Но вдруг к ней снова приходила мысль о ребенке и вытесняла все другие чувства и мысли. Воображение уводило куда-то вперед, в неведомые края, в село, затерянное среди казахстанских степей.
«Мой ребенок» — этим начинались и заканчивались все ее размышления. На что бы ни наткнулся ее взгляд, о чем бы ни думала — вспоминала о нем, и горячая сладкая истома переполняла ее душу. Просыпаясь среди ночи от толчка, вскрика, стука вагонов, вспоминала прежде всего о ребенке. Днем засматривалась на живописный пейзаж и снова вспоминала о нем.
Лишь одна мысль гнала из ее души нежное, тихое настроение — как ей быть там, на станции, что вблизи Вишневки? Ехать в село Дмитрия или, может быть, в соседнее? Признаться его родителям или, может быть, не говорить об этом никому, упрятать свою тайну поглубже и жить одной, ожидая, надеясь, прислушиваясь к каждому известию, которое будет приходить к Заярным?
А поезд все приближался к станции, где надо было сходить. Зоя начала собираться. Спутники удивились:
— Куда ты, девушка?
— Скоро схожу.
— Ну вот, а говорила — с нами до самой Алма-Аты.
— Родственники в этих краях...
— Родственники? А молчала. Может быть, и мы бы здесь?..
— Где-то далеко от станции. Если хотите...
Зое жаль было разлучаться с теми, кто давил ей своими узлами ноги, кто сердито смотрел на нее только потому, что она молода, кто безвозмездно делился с ней небогатой пищей.
Пока паровоз брал воду, стояла на перроне. Загудел гудок — поезд тронулся, и она испугалась того, что осталась одна. Поезд был долго виден на плоской равнине, потом остался только дымок.
Стояла на путях одиноко. Затем взяла чемодан и решительно подошла к открытой двери станционного помещения. Оттуда дохнуло табачным дымом и запахом керосина. Человек в красной фуражке отнял от уха телефонную трубку:
— Что вам?
Зоя застеснялась:
— Скажите, будьте добры, как доехать до Вишневки?
— До Вишневки? — Человек с интересом осмотрел Зою. — Вон той прямой дорогой. Может быть, на элеваторе случится подвода.
Зоя отошла и остановилась, раздумывая, идти ей к элеватору или податься пешком. Услышала тихий мелодичный звон, оглянулась. Над ней висел начищенный, стародавнего образца перронный колокол, похожий на тот, что видела на станции в Лебедином. Приятно было смотреть на него. Ветер раскачивал веревку, которая слегка затрагивала чуткую медь.
Зоя прошлась по сухому, усыпанному галькой перрону, затем, не ища дорожки, шагнула в вязкий раскисший чернозем, направилась к дороге, что уводила в степь, в Вишневку.
Навстречу ей бежали быстрые большие солнечные пятна и густые тени высоких, по-летнему белых, гонимых с юга облаков.
2Была предобеденная пора, солнце стояло высоко, еде просвечиваясь сквозь тонкие, полупрозрачные облака, и казалось совсем маленьким. Дул обжигающий южный ветер. Дорога шла по равнине голой, еще не просохшей степи. Во впадинах стояла бурая вода, которой, словно бы, некуда было уйти. Ветер гнал по ней мелкую мутную зыбь. Зоя то и дело останавливалась: тонкая ручка чемодана резала ладонь. Была она одна-одинешенька среди хмуроватой, с белесыми проплешинами ковыля бескрайней степи. Ясными голубыми глазами посматривала то в синее небо с высокими освещенными облаками, то на летучие тени, то на силуэты строений, что едва виднелись на горизонте.
