Игорь Шелест - Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.
И опять идут минуты трепетных волнений. Наконец голавль вышел на поверхность. Будто брат-близнец первому, такой же крупный. «Красив, красив, каналья, — бормочет Сергей, — только бы не упустить!»
Весь во власти сладостного азарта первобытного человека, Сергей на этот раз действует уверенней: подержав вдалеке рыбину так, чтобы она побольше нахваталась воздуху, он ловко подтянул её к лодке и с ходу подхватил подсачком.
«А-а!.. Мой теперь!» — орёт он про себя, видя, как голавль бьётся у его ног. Ребята кричат:
— Он самый?
Сергей смотрит на них, не пряча счастливой улыбки.
— Поди, не он… Тот теперь не скоро взглянет на червяка… Похоже, родной брат его, тоже шустрый парень!
Сергей чувствует, как мальчишки ему завидуют, и это тоже делает его мальчишески счастливым.
А вечером, когда в котелке над костром забурлила картошка и самовар, подбадриваемый кулебякинской кепкой, уже тихонько запел, со стороны высохшей протоки, над которой замерцали первые звезды, донёсся рокот автомобиля. Кулебякин и Стремнин переглянулись.
— Это он! — сказал Сергей, твёрдо уверенный, что едет Тамарин.
Через минуту по бугру полоснули лучи фар, выявляя зелень травы и кустов, и «Волга» со скутером на крыше и продолговатым брезентовым тюком подкатила к костру. Распахивая дверцу, Жос воскликнул:
— И благодать же у вас здесь земная!.. Моё почтенье, доктор!.. И тебе, Серёжа!.. Бог мой, что за ароматы, что за дивно-звенящая тишина!.. Вы, конечно, уже купались?.. Счастливцы!.. Скорей, скорей вериги с себя — и в воду!.. Только вот… брошу остудить в ручье три бутылочки массандровского каберне…
Тамарин торопливо открыл багажник, извлёк бутылки и, стащив с себя рубашку и брюки, с бутылками, прижатыми к животу, побежал вниз. Сергей крикнул вслед:
— Давай поскорей, картошка кипит!
— Я мигом!
Из-за кустов снизу донёсся блаженный стон, когда Жос бухнулся в воду, и по притихшей было ночной реке покатились шлёпки рук и фырканье плывущего саженками горожанина, вырвавшегося наконец на природу.
Сергей приподнял крышку над котелком, кольнул картофелину:
— Готова, доктор!.. Буду сливать.
— Ну что ж?.. И самовар поспел. Как это Георгий Васильевич вовремя подгадал! Занятный человек, живой, кипучий весь.
— Жос — отличный парень! — подхватил Сергей. — Не унывающий никогда!.. Где Жос — там улыбки, живинка в деле, радость на отдыхе. Ай!
— Вы что?
— Да чуть не ошпарил пальцы.
— Подсветить?
— Не нужно, справлюсь.
Сергей шумно втянул в себя запах картошки.
— Чудо!.. Сейчас положим маслица… А где у нас укроп?.. Ага, вот и он… Ну кто, скажите, Виктор Григорьевич, в эту минуту счастливей нас с вами?
— Согласен: минута из тех, что и через многие годы вспоминается с умилительной улыбкой, а в глубокой старости, может быть, и со слезой в глазах.
Сергей засветил висящую над столом на ветке ветлы лампочку автомобильной переноски. Затем принялся расставлять миски, стаканы, живо нарезал помидоры, огурцы, накрошил в них зелени петрушки, чесноку. Кулебякин все ещё возился с самоваром и тут наконец поставил торжественно его на стол, будто священнодействуя, после чего заварил чай, водрузил на конфорку чайник, отчего самовар изменил тональность — тоненько запел в до мажоре. От самовара на стол падала густая тень, и в этой тени уютно светились раскалённые угольки в поддувале. Сергей подкинул в огонь хворосту, и костёр, задымив, стал разгораться, то и дело постреливая из своего огненного чрева.
— Ба, пернатые мои друзья, да у вас все готово! — весело воскликнул Тамарин, возникнув из темноты с бутылками в руках. — Вода, доложу вам… как нега и ласка вечно прохладной, но горячо любящей женщины!..
— Надеюсь, это не поубавило у тебя аппетита? — спросил Сергей, принимая у него бутылки.
— Что ты?! Аппетит — самый волчий!
— Тогда за дело, а то картошка остынет…
Сергей разлил по стаканам вино. В огненных бликах костра оно казалось то черным, то вдруг вспыхивало рубином.
Кулебякин поглядел на Жоса:
— Ну, батенька, Георгий Васильевич, вы явились к нам как молодой бог виноградных лоз, вам и слово!
Жос поднял стакан:
— За этот бесконечно прекрасный вечер у Оки, за эти шорохи ночные, за вскидывающиеся искры, за пламень костра, за ваши пламенеющие в его отблесках лица, за вас, друзья!
— Спасибо, Жос.
— Будем здоровы!
Терпкое, чуть кисловатое, с тонким вкусовым букетом вино напомнило Сергею Крым, массандровский старинный парк, чернеющие кисти ароматного винограда, горы и море. Но он тут же вернулся мыслями к родным приокским просторам, и все красоты южной экзотики, чуть явившись, сразу померкли.
Сергей снял с котелка крышку, и картофель запарил. Ловко орудуя деревянной ложкой, Стремнин быстренько наполнил миски.
— Ах, картошка объеденье-денье-денье-денье, пионеров и-де-а-а-ал!.. — пропел Жос.
Кулебякин, попробовав, не выдержал — крякнул:
— Анафемски вкусна!
За столом на некоторое время воцарилась тишина, и была она красноречивей всех похвал. Стремнин испытывал радость и оттого, что ему удалось все вовремя приготовить, что картошка вкусна, но особенно приятно было видеть, с каким удовольствием друзья уплетают её. С чуть заметной улыбкой он посматривал на Тамарина: у того, что называется, «в зобу дыханье спёрло». И рад бы вымолвить похвальное слово картошке и кулинару, да рот полон. Жос торопливо жуёт и легонечко блаженно постанывает.
— Никак, язык проглотил? — спрашивает Сергей.
— У… у…
— А как насчёт жареной рыбки?
— У… у! (Мол, давай рыбу, черт с ним, с проглоченным языком.)
Но вот, переведя дух, Жос спрашивает:
— Что за рыба? Ты поймал? Значит, берет?
Сергей, мгновенно ухватив тональность, так же скороговоркой отвечает:
— Голавль. Я. Изредка поклевывает.
— Сергей Афанасьевич знает голавлиное слово! — вздыхает Кулебякин. — А у меня ничегошеньки не получается, хоть тресни!
— Да что вы, доктор! — вспыхивает Жос. — Завтра на зорьке мы с вами его обловим! Держитесь рядом со мной, и вся рыба будет наша!.. Ай да рыба, ну вкусна!
Сергей засмеялся:
— Вот вам и голавлиное слово!.. Напор нужен, напор!
— И святая вера в успех! — подхватил Тамарин.
Сергей кивнул:
— Ну а если святая вера не сработает, съедим гарантийного голавля, которого я поймал нынче вечером, — он на кукане плавает.
— На гряде стоял, ниже ключа?
— Почти напротив осоки.
— Веселее, доктор, завтра и нам подфартит!.. А что за насадка? Ручейник?
— Да.
— И у вас есть ещё в запасе?
— На утро всем хватит.
— Ну а днём я смотаюсь к ладыжинской глинке, нарою бабки. На неё, Виктор Григорьевич, на бабку, — вот Сергей подтвердит — всяческая рыба жадно клюёт, как шальная бросается.
— Подтверждаю, — Сергей взглянул солидно, подливая вина в стаканы, — только это уж не спортивная ловля: от рыб хоть веслом отбивайся!
Кулебякин засмеялся, очевидно, живо представив себе сказочную ловлю, когда от рыб, кидающихся на крючок, надо, как от собак, отбиваться.
— А что это у тебя там, в тюке? — поинтересовался Сергей.
— Дельтаплан. Серж, ты завтра запустишь меня со скутера.
— Ладно, неугомонный, — смотрит Сергей, — все не налетаешься?.. Ну а как там твой махолёт?
— Все идёт по плану: строим, строим, экспериментируем! А ребята в моём студенческом конструкторском бюро подобрались энтузиасты! Все дельтапланеристы. С ними все можно построить… Да, Серёжа!.. Тут вот ещё такая история! — Жос вспыхнул. — С такой очаровательной девчонкой я познакомился!
— Тоже пришла к вам строить махолёт?
— Да нет, случайно. Очень занятная ситуация, нарочно не придумаешь… Ну, за что?
— За ваш энтузиазм, Георгий Васильевич, — улыбнулся Кулебякин. — Вы о своём махолёте расскажете?
— Непременно!.. Завтра на утренней зорьке, особенно если будет плохо клевать.
— А мне, поскольку с работами по махолёту я знаком, лучше о девчонке! — слукавил Сергей.
— О девчонке, — смеётся Жос, — может, и сегодня успею… Да, вот ещё какая у нас новость: поэт один к нам запросился… Такой насмерть влюблённый в авиацию, в летание, поэт!..
Прихожу на днях на кафедру, а у окна ждёт парень. «Вы Тамарин?» — «Я, — говорю, — давно меня ждёте?» Он тушуется: «С пяти часов… Но не примите за упрёк: прослышав о вашей работе по махолёту, сутки готов ждать, чтобы попроситься с вами работать…» — «И кто же вы?» — спрашиваю. «Поэт, — отвечает. — Очевидно, и стал им потому, что из-за недуга во мне не состоялся лётчик!»
Разглядываем друг друга. Ничего, занятный парень, лицо одухотворённое. «Как зовут?» — спрашиваю. «Евгений».
Ладно. Пригласил его в лабораторию, показал на динамометрическом стенде наши машущие крылья в действии. Его поразило, что, затрачивая равную мощность, мы посредством машущих крыльев получаем много большую подъёмную силу, чем при их движении в воздухе в распростёртом состоянии. Восхитило поэта и то, как мы пробуем летать, хотя пока, правда, на расчалках. Потом мы попросили что-нибудь прочесть.
