Мицос Александропулос - Ночи и рассветы
Парадная дверь открылась, голоса раздавались уже на улице. Кто-то быстро спустился по лестнице, дом снова погрузился в тишину.
— Что там произошло? — спросил Керавнос. — Ты понимаешь?
— Понятия не имею!
Керавнос оставил свой пост и положил пистолет на стол.
— Хорошо хоть, что не погибли ни за что ни про что.
В коридоре послышались быстрые шаги и голос госпожи Георгии:
— Космас! Ты дома?
Космас стоял в нерешительности.
— Иди к ней, — сказал Керавнос.
Потом раздался голос старика Кацотакиса — он, вероятно, стоял на верхней ступеньке лестницы.
— Космас, ты слышишь?
Космас быстро взбежал по лестнице.
— Что случилось, господин Андреас?
На кухне собралась вся семья.
— Ах, дорогой мой! — вздохнула госпожа Георгия. — Что теперь будут говорить про нас?!
— Да что могут про нас сказать? — сердился Кацотакис. — Что могут сказать?!
Кити была в ночной рубашке.
— Вот тебе и приключеньице! — повторял Джери.
— Да что произошло?
— В этих двух комнатах, — начал Джери, давая понять, что в этой истории лишь он сохранял хладнокровие, — мы, Космас, скрывали одну еврейскую семью — мать, отца, двух ребятишек и бабушку.
Космас был поражен. Однажды он видел на лестнице двух красивых мальчиков, занятых игрой. Он окликнул их, но они испуганно шмыгнули в кухню. Космас несколько раз собирался спросить госпожу Георгию об этих мальчиках, но все время забывал.
— Посмотрел бы ты, Космас, какой тут был немец! Ну и тип! Эрих фон Штрохайм!
Но едва он заметил Кити, как сразу сбавил тон.
— Вечно ты со своими глупостями! — сказала Кити и вышла.
* * *Керавнос с нетерпением ждал вестей.
— Сказать тебе, что я думаю? — спросил он, выслушав Космаса. — Дело пахнет доносом.
— Почему?
— Немцы пришли, все зная наперед. Обыска они не делали. Прямиком направились в те комнаты.
Когда они ложились спать, Керавнос сказал:
— А ты великий конспиратор, Космас! Про соседку мне не сказал ни слова.
— А зачем?
— Говоришь, с ума свела всю округу. И уж будто ты, тихоня, не забрасываешь удочку?
— Давай-ка спать…
— Нет, ты скажи.
— Ну, скажу: ничего я не забрасываю.
— Ничегошеньки?
— Ничего.
— А почему? Разве она дурнушка?
— Красивая, говорят тебе. А сегодня, Керавнос, она была в одной рубашке.
— Эх, чертовка!
— Очень красивая!
— Ну, а тогда чего ж ты сидишь и ждешь у моря погоды! Что из того, что она не наша? А как ее зовут?
— Кити.
— А! — разочарованно протянул Керавнос. — Жаль!
— Почему, Керавнос?
— Имя мне не нравится. Вот если б ее звали Васо…
— Ну ладно, Керавнос, давай спать.
— Ну ладно!
Они оба долго ворочались. В тот момент, когда веки Космаса уже начинали тяжелеть, он услышал оклик:
— Космас! Эй, Космас!
Он не ответил. Керавнос встал, схватился за диван Космаса и с силой качнул его.
— Эй, Космас!
— Ну, что тебе опять!
— Не могу заснуть. Скажи что-нибудь.
— Что тебе сказать?
— Какая она из себя?
— Кто?
— Как кто? Твоя соседка!
— Да ты дашь мне, в конце концов, спать, Керавнос?
— Ну ладно.
Он пошел на свое место и лег.
— Космас! А завтра я останусь здесь?
— Да.
— На весь день?
— До вечера, пока не стемнеет.
— Как ты думаешь, увижу я ее?
— Смотри, не выкидывай никаких фокусов, Керавнос. Нарвешься на беду.
— Эх, и тебя, беднягу, заела конспирация!..
* * *Керавнос ушел на другой день вечером. Космас проводил его до кафе, где их ждали Тенис и еще один товарищ, который и увел с собой Керавноса.
Космас рассказал Тенису ночную историю.
— И как они только не спустились к нам! — говорил он. — Схватили бы нас с поличным. Шутка ли — партизан из ЭЛАС{[48]}.
— Как так партизан из ЭЛАС? — переспросил Тенис. — Откуда ты знаешь?
— Откуда мне знать? Он сам сказал.
Тенис обиженно вздохнул.
— А ты не должен был его спрашивать!
— Да я и не спрашивал!
Тенис не ответил. Он молча вынул из спичечной коробки скатанную трубочкой бумажку, низко наклонился к Космасу и сказал тихо и строго:
— Товарищ Космас, возьми и выучи наизусть. В следующий раз я проверю.
В тот же вечер Космас взялся за дело. На тоненькой бумажке, густо усеянной буковками величиной с игольное ушко, стояло заглавие: «Двенадцать заповедей конспиратора».
«1) Не спрашивай о том, что не имеет к тебе непосредственного отношения…»
В тот вечер Космас не пошел дальше первого пункта. Едва он лег на кровать, как все его тело начало зудеть.
Он поднял простыню. В глазах у него потемнело — под одеялом кишмя кишели «боевые подруги» Керавноса…
XVI
На другой день вся округа только и говорила, что об аресте евреев. Ходили слухи, что их выдали сами Кацотакисы.
Больше всего негодовал торговец сыром Бевас, завсегдатай вечеринок Кацотакиса и поклонник Кити. Он кричал, будто с самого первого дня знал, что у Кацотакисов скрываются евреи: однажды он встретился на лестнице с отцом этой семьи, которого знал еще по Салоникам. Еврей, по словам Беваса, был крупным оптовым купцом и имел тьму-тьмущую денег. Он хотел войти в компанию с Бевасом, и в эти дни между ними шел торг. Еврей предлагал ему пятьсот золотых.
— А куда делись золотые? — спрашивал Бевас. — Он держал их при себе. Куда они могли деваться? — вопрошал Бевас, в магазине которого собирались теперь все противники Кацотакиса, — Евреев предали, чтобы заграбастать золотые. Теперь я запер дверь своего магазина на сорок замков. Вечера, на которые нас заманивали, как безмозглых баранов, и общипывали, как глупых кур, кончились. Хитроумная Пенелопа не могла вечно водить нас за нос. На что же им было жить? Только и оставалось прибрать к рукам еврейские деньги.
Бевас торжествовал, но ему мало кто верил. Все знали, какое жестокое соперничество было между торговцем сыром и господином Карацописом из-за прекрасной Кити. И еще все знали, что симпатии семьи были на стороне бывшего мэра и Бевас потерпел крах. Но самым удивительным было то, что господин Карацопис негодовал еще больше, чем сам Бевас.
— Уж мне-то есть что вам сообщить, — разглагольствовал Карацопис в кафе перед многочисленными слушателями. — Уж я-то кое-что знаю. Несчастные евреи пали жертвой грязной махинации.
Аудитория с нетерпением ждала доказательств. Бывший мэр обвел взглядом всех собравшихся, поднес к губам чашку кофе и сделал своим слушателям знак немного потерпеть.
— Я буду очень краток, — заявил Карацопис, отхлебнув кофе. — Вы, наверное, знаете, что семья Кацотакиса имела насчет моей персоны определенные намерения. Так вот… Кацотакисы, между прочим, сообщили мне, что приданое невесты составит пятьсот золотых. Это и есть сребреники предательства.
Новый свет на это дело пролил помещик. Он говорил, что Бевас и Карацопис слегка преувеличивают, чтобы отомстить за отказ, который оба они получили от этой хитрой кокетки. Она не хотела выходить замуж ни за того, ни за другого и начала строить глазки ему, помещику. Но пятьсот золотых действительно не выдумка. Кадетакис предлагал их ему при условии, что он примет Джери в свою сырную компанию.
На другой день прошел слух, что немецкий офицер, арестовавший евреев, снова являлся с обыском. Он, наверное, искал деньги, но ничего не нашел, потому что несколько часов спустя старика Кацотакиса вызвали в гестапо. На другой день его вызвали снова. На этот раз старик пошел в гестапо в сопровождении дочери.
* * *Космас возвращался из кафе на улице Академии. Тенис не пришел. Это случилось в первый раз за все время.
Космас спускался по улице Фемистокла. Вдруг его окликнули:
— Эй, Космас!
Он обернулся. От дверей таверны к нему спешил высокий мужчина с усиками.
— Куда мчишься?
Это был Зойопулос. Он схватил Космаса за руку и потащил за собой.
— Не знаю, чем мы тебя прогневали, только ты совсем нас забыл. — Зойопулос погрозил ему пальцем. — Но сегодня этот фокус у тебя не пройдет. Я тебя арестую.
Космас попытался отказаться, но Зойопулос был неумолим.
— Идем, идем, блудный сын! Зойопулос затащил его в таверну.
За столиком, к которому они подошли, спиной к двери сидел какой-то мужчина.
— Садись и приготовься, — сказал Зойопулос. — Сейчас мы испытаем твою храбрость. Познакомься — Калорepac! — И, выждав немного, добавил: — Калогерас-старший!
Космас не мог скрыть страха, охватившего его при этом имени. Но Калогерас, даже не взглянув на Космаса, сжал его руку, словно клещами. Пальцы Космаса онемели от боли, но он сдержался и постарался что есть силы сдавить руку Калогераса. Тогда Калогерас поднял голову и взглянул на него в упор. У него были серые холодные глаза и светлые усики. На голове черная кепка. Резкий запах одеколона. Некоторое время Калогерас не сводил глаз с Космаса, потом налил в стакан вина.
