Мицос Александропулос - Ночи и рассветы
Подбежав к решетке, она вскарабкалась на нее. Студенты снова запели. Космас кинулся к ним, но не успел. Отряд полицейских оцепил ворота, и Крсмас вместе с другими демонстрантами повернул к памятнику Колокотрониса{[47]}. На шее бронзовой лошади висел плакат: «Огнем и мечом покараем предателей!»
Они вышли на Парламентскую. Рядом с Космасом шагала окровавленная женщина; одной рукой она держалась за лоб, другой прижимала к себе ребенка.
Кто-то обнял Космаса за плечи. Он обернулся.
— Космас, ты?
Тенис! Весь в крови, одежда порвана, лицо в синяках и ссадинах.
Космас кинулся к нему.
— Что я вижу?! — воскликнул Тенис. — Какая чувствительность! Не ожидал я от тебя, Космас, таких сантиментов…
— Почему, Тенис?
— Почему? Может ли так раскисать человек, который одной ногой здесь, а другой в Каире?
Тенис шутил, но в этой шутке была немалая доля иронии.
Людское море ревело, военный гимн чередовался с древними боевыми кличами. Вокруг памятника Старцу бушевала толпа. Космас не мог найти нужных слов. Он обнял и поцеловал Тениса.
Чей-то женский голос прорвался сквозь шум толпы:
— Тенис! Тенис!
Тенис поднял руку.
— Я здесь!
Космас оглянулся.
На тротуаре в пяти-шести метрах от них в красном платье, с плакатом в руке стояла Янна.
XIV
На магазин обрушилось несчастье. Утром туда явились два гестаповца и один грек из спецохранки, в штатском. Им нужен был Исидор.
Обычно Исидор приходил в магазин раньше всех. Но в это утро он, на свое счастье, опоздал. Мари заболела рожей, и Исидор всю ночь бегал по аптекам, разыскивая ультрасептил.
В магазине были Манолакис и Космас. Первым вошел агент охранки. Послонявшись по магазину, он спросил Космаса:
— Это ты Хайдопулос?
Потом ворвались немцы, здоровенные детины в форме гестапо. Они потребовали паспорта, о чем-то поговорили между собой и вышли. Космас с Манолакисом так и не поняли, зачем им понадобился Исидор.
Раза два до обеда забегал в магазин запыхавшийся Феодосис. Он хотел предупредить Исидора. История была запутанная. На складе, который Исидор сдавал в аренду, хранилось оружие, целый арсенал. Арендатора, бедняка с кучей ребятишек, Исидору рекомендовал Феодосис. Чего ради тот связался с подпольщиками, Феодосис не мог понять.
Месяц назад владелец дома, где находился склад, получил анонимку, в которой ему сообщали, что Исидор пересдал склад в аренду. Автор письма рекомендовал донести об этом властям, потому что по закону арендатору запрещалось передавать объект аренды в третьи руки. Владелец дома последовал совету, но жалобе не успели дать ход. Прошлым вечером из спецохранки в полицейский участок поступил приказ немедленно приставить часовых к дому номер тридцать два. Однако, прежде чем полицейские явились на место, к складу подкатил грузовик и вывез почти все, что там находилось. Полицейские и гестапо прибыли одновременно, но нашли только разбросанные по полу патроны, ящик с пустыми итальянскими пулеметными лентами и несколько ручных гранат. На ящике лежал кусок картона с надписью: «Да здравствует Национально-освободительный фронт!» Немцы пытались дознаться, кто оповестил арендатора. Но так и не дознались. Тогда спросили, кому принадлежал склад. Так они добрались до Исидора.
* * *Нужно было во что бы то ни стало сообщить ему о случившемся. Манолакис дежурил на одной стороне улицы, Феодосис — на другой. До самого вечера Исидор так и не появился.
Ночью он неожиданно постучал в комнату Космаса. В руках он держал чемоданчик, с которым никогда не расставался. Он бросил его на стол и лег на кровать. От шутливости Исидора не осталось и следа. Он выглядел очень скверно: желтый, осунувшийся, отчего нос его стал казаться еще больше.
Не говоря ни слова, Исидор закрыл лицо ладонями и заплакал. Космас никогда не поверил бы, что Исидор может плакать. Он попытался его унять, но безуспешно. Тогда Космас сказал, что их могут услышать Кацотакисы, Исидор перепугался и замолчал. Некоторое время он сидел, не открывая рта, потом спросил жалобным голосом:
— Что же теперь со мной будет, Космас?
Космас постарался его ободрить: ничего страшного не произошло, в худшем случае он потеряет магазин. Привлечь его к ответственности не могут: ведь он ничего не знал о проделках арендатора. Наконец Исидор успокоился и сам стал повторять аргументы Космаса:
— При чем здесь я? В чем я виноват? Я расскажу им обо всем по порядку, и они меня оправдают. Послушай, Космас, немцы, может быть, и жестокие, но справедливые. Они во всем разберутся, иначе быть не может, вот увидишь!
Он расхаживал по комнате, то и дело останавливаясь. Голос его срывался и переходил в крик:
— Я пойду, я объясню им все как есть! Я им скажу: у меня было два магазина, один я сдал — ну разве это преступление!
— А если они у тебя спросят, кому ты сдал?
Исидор не ответил и снова зашагал по комнате. Он вынул из чемодана бутылку раки и стал пить стакан за стаканом.
— Я должен сказать тебе одну вещь, Космас. Знай: меня предали.
Глаза у него были мутны от слез и вина.
— Предали? Кто?
— Этот гад Анастасис!
— Да что ты?!
— Да, этот негодяй. Он хочет избавиться от меня, понимаешь? Вот чего я боюсь. Ты не знаешь, что за фрукт этот Анастасис. Поэтому я и ублажал его, и обещал оставить ему магазин — все что угодно готов был посулить, лишь бы он меня не предал.
— А разве он знал о складе?
— Еще бы не знал! Да он извел меня, все просил, чтобы я сдал ему, а я сдал другому. Но только тот, кому я сдал, уже давно исчез.
— А что с ним стряслось?
— Откуда я знаю! Исчез! Несколько месяцев назад ко мне пришел не он, а какой-то другой парень. Попросил меня молчать, и мы уговорились, что он будет платить мне арендную плату, а я буду говорить, что помещение остается за мной. Вот так я и впутался в это дело, сам того не желая.
— А Анастасис?
— Он ко мне приставал, и я открыл ему секрет. А потом он небось проследил, что делается на складе, и донес. Он добьется своего — меня бросят в тюрьму, и магазин останется в его руках.
— Чтобы бросить тебя в тюрьму, надо все это знать.
— Они знают, это уж точно! Ты одного не учитываешь, Космас: жена Анастасиса работает в охранке.
— Тасия?
— Да, эта проститутка. Она сестра Калогерасов, и, будь спокоен, полиция знает все.
Пять братьев Калогерасов терроризировали всю округу. Особенно страшной славой пользовался старший. Однажды он со своей бандой напал на ребят из ЭАМ, писавших лозунги. Одного парня он убил и кровью написал на стене: «Борец за народовластие».
Заметив, что его сообщения обескуражили Космаса, Исидор снова впал в отчаяние.
— Стало быть, Исидор, ты знал, что склад перешел в руки организации, но держал это в тайне?
— Вот-вот! Именно так!
— Послушай, дело это серьезное. Тебе нельзя сидеть сложа руки.
— А что ты мне советуешь, Космас?
— Понятия не имею. Но сидеть и бездействовать нельзя. Нужно принимать меры.
— Какие меры? — Исидор снова принялся расхаживать. Бутылка раки уже опустела.
— Знаешь что, Исидор? А не бежать ли тебе к партизанам?
Если бы в эту минуту в комнату ввалились немцы, Исидор не был бы так напуган.
— Ты с ума спятил!
— Почему?
— Да ты в своем уме? Разве я для этого гожусь?
— Что значит «гожусь»? Если ты останешься здесь, погибнешь. А там у тебя есть шанс спастись.
— Ничего подобного! — крикнул Исидор. — Совсем наоборот! Если я останусь здесь, то спасусь. Ну, потеряю магазин, да провались он сквозь землю, но больше они со мной ничего не сделают. А если пойду к партизанам, погибну.
— Почему погибнешь?
— Да какие сейчас партизаны? Выдумка все это. Собрались в горах пять беспортошных и думают, что немцы принимают их всерьез. Да немцы нарочно оставляют их в покое! «Пусть, говорят, соберется побольше, а там мы одним махом накроем всю шайку».
— Ну, тогда не знаю, Исидор, решай сам.
— А чего тут решать? Я пойду и во всем сознаюсь. Что они мне могут сделать? Магазин заберут — ну, и бог с ним…
До утра он тысячу раз менял свое решение. То говорил, что никуда не пойдет, а будет прятаться, пока о нем не забудут. То снова приходил в уныние: раз Анастасис поставил целью его уничтожить, он его в покое не оставит, поэтому лучше всего прямо отправиться к немцам и во всем чистосердечно признаться. Немцы это оценят и отпустят его. А если не отпустят? Что же все-таки делать? На заре Исидор попрощался с Космасом, забрал чемоданчик и сказал, что вечером, возможно, вернется. На лестнице он остановился, снова вошел в комнату, обнял и поцеловал Космаса.
— Последний раз мы видимся, Космас!
