Альфред Андерш - Винтерспельт
— Во-первых, сам Кимброу не обнаружил ни малейшего восторга, — сказал Шефольд. — Вы мне можете это объяснить?
— Интернационал офицеров — вот как это можно назвать, — сказал Хайншток. — Они не любят, когда кто-то из них нарушает общий порядок.
Шефольд покачал головой.
— Вы не знаете Кимброу, — заметил он. — Он совершенно не похож на стопроцентного офицера.
— Зато Динклаге — офицер на сто пятьдесят процентов, — сказал Хайншток и сообщил, какое условие придумал Динклаге для последнего этапа шефольдовской миссии.
Поначалу Шефольд решительно отказался выполнять это требование.
Хайншток наблюдал за ним, когда он в полном замешательстве выкрикнул:
— Нет! Это уж чересчур!
Багровое лицо Шефольда не обладало способностью бледнеть. Только в его глазах, тоже голубых — однако их голубизна была совсем иной, чем фарфоровая голубизна глаз Хайнштока, — появилась какая-то тусклость, замутненность.
Овладев собой, он сказал:
— Исключено! Я охотно сделаю все, но я не желаю попасть в руки нацистских солдат.
Хайншток не любил слово «наци», которое было в ходу на той стороне. Он впервые услышал его от Шефольда. Оно казалось ему слишком мягким по сравнению с тем, что оно обозначало. На его чешско-немецкой родине слово «наци» было сокращенной формой католического имени Игнац.
Вопреки своему намерению убедить Шефольда он сказал:
— Я, конечно, понимаю, что этому господину недостаточно получить все те известия, которые ему, возможно, передадут американцы, так сказать, в приватном порядке, через женщину…
Он осекся.
Шефольд тотчас зацепился за эти слова.
— О, — сказал он, — значит, тут замешана женщина. Кто она?
— Это вас не касается, — сказал Хайншток. Теперь он вымещал на Шефольде свое раздражение, вызванное тем, что допустил оплошность, упомянув Кэте.
Шефольд не дал увести себя от этой темы. Казалось, это даже заставило его на какой-то миг забыть о том возмущении, которое вызвало у него неслыханное требование Динклаге. Он начал делать выводы из оговорки Хайнштока.
— Так, значит, все это затеяла женщина, — сказал он, не обращая внимания на то, что Хайншток пришел в дурное расположение духа. — Черт побери! Это должна быть необычайная личность, если она одновременно пользуется доверием майора и вашим, может служить связной между вами. А я представлял себе, что вы сами… — Он оборвал свою мысль, не договорив. — Я ломал себе голову, как вы вообще узнали о намерении Динклаге, но не допытывался, потому что не хотел лезть в ваши тайны и думал, что когда-нибудь вы меня в них посвятите. Самое позднее, когда все уже будет позади. Кстати, Кимброу меня сразу спросил, каким образом вы узнали об этом плане. Теперь я могу ему рассказать.
Казалось, он не замечал, что Хайншток смотрит на него с раздражением.
— Она хорошенькая? — спросил он. И, не дожидаясь ответа, сказал: — Хотел бы я только знать, она выспрашивала майора по вашему заданию или…
— Боже милостивый, — сказал Хайншток, — замолчите же наконец!
По виду Шефольда нельзя было понять, обиделся он или нет. Он улыбнулся, но улыбка его скорее выдавала растерянность.
В этот момент он наверняка вспомнил о том, что, болтая о Хайнштоке, люди в трактирах Айгелыпайда или Хабшайда-эти разговоры и побудили его в один прекрасный день посетить владельца каменоломни — упоминали и некую приятельницу Хайнштока, молодую учительницу, которая эвакуировалась в Винтерспельт. Он чувствовал неловкость, настаивая на продолжении этой темы. Он не был бы Шефольдом, если бы не начал сразу же романтизировать образ неизвестной ему Кэте. Представление о таинственных, смелых и красивых женщинах-подпольщицах волновало его. Он был ревностный поклонник Стендаля, и при мысли о женщине, даже если он ее никогда не видел, у него начинался тот самый, описанный Стендалем, процесс кристаллизации. Его не смущало, что сейчас предметом его страсти была официантка в Сен-Вите. Возможно, мысль о том, что в операции принимает участие женщина, скорее побудила его согласиться на условие майора, чем утверждение Хайнштока, что переход через линию фронта будет для него менее рискованным, нежели все прочее, если майор гарантирует его безопасность.
Хайнштоку нечем было опровергнуть свои сомнения в том, что такая гарантия вообще возможна. Динклаге мог принять любые меры (издать приказ, запрещающий стрелять, сделать линию более разреженной, позаботиться о том, чтобы на ней дежурили только самые надежные и опытные солдаты), но момент, когда Шефольд появится на линии, все равно будет рискованным.
— А эта дама, — спросил Шефольд, — не может объяснить майору, что было бы гораздо проще, если бы я пришел в Винтерспельт по дороге? Я бы явился в его канцелярию, показал свое письмо, — вы о нем знаете! — и он, таким образом, принял бы уполномоченного по охране произведений искусства. Это было бы абсолютно естественно! При этом для меня риск был бы очень незначительным, а для него вообще никакого риска.
Хайнштоку не хотелось объяснять ему, почему Динклаге не устраивало такое предложение. Кэте уже излагала это майору, хотя и не уточняла деталей, но в ответ услышала только нечто о «доказательстве», в котором он нуждается.
Он решил отложить разговор. -
— Я думаю, нам незачем ломать себе голову, — сказал он. — Американцы не будут участвовать в этой операции.
Но оказалось достаточно, чтобы из всех американцев в игре принял участие только капитан Кимброу, и вот Шефольд-в руках нацистских солдат, он идет сейчас рядом с одним из них, поверженный властелин, произведший на Кэте впечатление особенно беззащитного человека. Если бы она знала, каков он на самом деле, она еще решительней воспротивилась бы тому, чтобы Динклаге и Хайншток использовали его для этой миссии.
В конце концов все свелось к тому, чтобы подвергнуть Шефольда испытанию на мужество. Она знала, что Хайншток не согласится с таким утверждением. «Ведь он мог отказаться», — возразил бы он, если бы Кэте сформулировала свою мысль именно так. И действительно, еще вчера он ей сказал:
— Жаль, что он в конце концов все же не отказался.
Однако на ее вопрос:
— Но ты не намекнул ему на это? Почему ты просто не запретил ему?
Хайншток ответил:
— Вы же хотите, чтобы все осуществилось, ты и Динклаге? Или вы уже этого не хотите?
Она медлила, не уходила, ибо не могла отделаться от мысли, что никогда больше не увидит этой хижины; она думала о том, какой шанс (завоевать ее расположение) упустил Хайншток, не запретив Шефольду его переход через линию фронта и тем самым не остановив всю операцию.
Позднее, когда она станет вспоминать хижину, первое, что возникнет в ее памяти, будет это существо, не принадлежавшее - сразу видно! — к перелетным птицам. Сжавшись, сидело оно наверху, в полутьме ящика, дитя ночи и зимы, существо, которое остается здесь. Удивительно, как время от времени оно резко поворачивало свою круглую голову; поскольку у него не было шеи, возникало впечатление, будто большая серая маска вращается на невидимом шарнире. Хайншток говорил Кэте, что у сов исключительно хороший слух. Снизу оперение сыча было грязно-желтым, с темными полосками; Кэте хотелось прикоснуться к нему, но она не решалась; сыч не был животным, которое позволяет себя гладить — разве что приучить его к этому.
В голове птицы еще гнездилась боль, голова кружилась, сыч плохо воспринимал окружающее. Заметив движущуюся тень, он пронзительно вскрикнул: «Кью-вик!» Потом снова какие-то чужие голоса. Он ощущал отсутствие зелени, шелестящей на ветру, твердой древесной коры, омывающего тело воздуха, плещущей воды, дупел, темноты. Однажды он вспомнил снег.
Возвращаясь на велосипеде в Винтерспельт, разгоряченная, но без всяких признаков испарины, Кэте размышляла о мужестве. Существовала большая разница между видами смелости. Смелость Шефольда, пошедшего через линию фронта, была совсем иной, нежели та, какую пришлось бы проявить ей, если бы она пошла к американцам и назад к Динклаге. Для этих одиноких прогулок через лесистую долину («провернуть это дело одной»), вероятно, вообще не нужно было никакой смелости, а нужно было нечто другое, чем она обладала: неудержимое желание вырваться, перебраться на новое место (сегодня ночью она это сделает), желание, которое она обнаружила в себе с того момента, как покинула Берлин.
В это время Шефольд…
Когда, почему, при каких обстоятельствах человек решается проявить мужество? Ведь даже то обстоятельство, что его подвергли испытанию на мужество, не является достаточной причиной. Хайншток был абсолютно прав: Шефольд мог отказаться.
Он должен был отклонить хотя бы этот, предварительный, вообще не предусмотренный программой визит. Никто не мог бы его за это упрекнуть.
РОЖДЕНИЕ ПАРТИЗАНКИ
