Глеб Булатов - Степь в крови
– О! Вы же солдат! Должны понимать, что на дворе война. И, как на всякой войне, даже в нашей армии возможны издержки и просчеты. Но мы, будьте так уверены, найдем виновных и поквитаемся с ними. Уж будьте уверены.
Кастырченко закурил и жестом пригласил капитана сесть.
– И все равно вы не имеете полномочий творить расправы над невинными. Ваша совесть…
– Что наша? Ты о чем, капитан? Нашу совесть могильные черви сожрали, пока мы вот этими руками, – Кастырченко ткнул в лицо капитану круглыми красными ладонями, – по пояс в нищете над землицей корячились. Совесть! А право нам дали наши отцы и деды, наши братья, которых вы, чертово племя, гноили столетиями в окопах и на рудниках! Я вас ненавижу! Мы вас ненавидим! И ненавидим люто! А ты, капитан, благодари, что жив и что жена и дети твои живы и сыты. И только потому, что мы милосердны, потому что мы покуда не всех вас еще перебили…
На внутреннем дворе прогремел залп.
– И вы, гады, будете служить нам и пресмыкаться перед нами до окончания века.
Побелевший Самсонов сидел неподвижно, сложив руки на столе, стараясь смотреть в глаза коменданту, но был не в силах и отводил взгляд.
– То-то же, – потушив окурок, примирительно сказал Кастырченко, – не бери в голову, капитан, у меня тоже нервы есть. Будешь верно служить, еще и наградят. Сейчас, только дай беляков разобьем, и закончим все это, – он махнул на распахнутую форточку, через которую доносились глухие удары штыков и стоны добиваемых приговоренных. – Заживем, капитан! Мир во всем мире будет! Ты, главное, верь.
– Да уж…
– А то мы ж не звери, сами все понимаем. Тяжело вам, буржуям, сразу на новый лад перестроиться, дело-то нелегкое. Но и среди вас есть честные люди, сам Владимир Ильич в вас, неблагодарных, верит. А вы вот заговоры плетете, Гражданскую войну развязали. Ну чего вам в Советской России не живется? На фабрики пошли бы работать, с простым народом, а? Но ты, капитан, я знаю, другой. Ты честный и хочешь исправиться, ведь так?
– Иначе не служил бы.
– Дело говоришь. Иначе не служил бы. Но земля, сам знаешь, горит под ногами у большевиков. Кругом враги. Белые в Сибири и на Кавказе, в Эстонии и Архангельске, зеленые, бандиты, Петлюра и Махно, Пилсудский, Маннергейм – все шавки с окраин империи лезут к Москве. Как быть, капитан?
– Наше дело не так безнадежно. Колчак отброшен, Юденич и Миллер на севере слабы, интервенция Антанты, сейчас уже очевидно, не состоится. Перед нами остается важнейшее испытание – отбить Деникина…
– А у него английские танки, добровольческие полки и казачья конница. Выстоим, капитан?
– Должны выстоять. Но армия слаба, полки деградируют, нужны подкрепления. Если бы вы поставили вопрос ребром перед Дзержинским и Троцким, то наверняка к нам бы прислушались.
– Ставлю. Каждый раз ставлю. И помощь будет, но пока нужно обходиться своими силами.
Кастырченко поднялся из-за стола и, обойдя кабинет по дуге, остановился за спиной Самсонова.
– Ты знай, капитан, что я верю тебе, иначе бы давно в расход пустил. Но тут, видишь, совсем другое дело. Мы взяли бывшего командира пятого пехотного полка.
– Игнатова? Дезертира?
– Именно. Сперва хотели расстрелять без лишней проволочки, но он, стерва, интересные вещи нам стал рассказывать. Будто ты, капитан, специально его полк подвел под донцов, а соседние части ночью снял с позиций. Он говорит, что его штаб окружили, а ему пришлось бежать. Такие вот интересные сведения.
– Ложь. Я уже писал рапорт в связи с гибелью полка. К Игнатову своевременно был направлен ординарец с приказом о тактическом отступлении. Он приказ не выполнил, а когда попал в окружение, бросил полк и скрылся. Из-за этого случая произошел провал фронта, и мы вынуждены были отступить из Верхне-Донского округа.
– Складно говоришь, капитан. Складно, не придерешься. Но и он не лыком шит. Так что теперь учти – либо ты, либо он. Другого не будет.
– Я от своих слов не отступлюсь.
– Ну тогда поднимайся. Идем в камеру. Но только гляди, будь убедителен, а не то он выйдет, а ты так там и останешься.
Самсонов понимал, что если бы против него действительно были улики, то комендант не стал бы устраивать нравоучительных бесед.
«Запугать хочет. Думает, мол, в случае чего побоюсь неосторожный шаг сделать. И правда, теперь побоюсь. А если… – Самсонов вспомнил о блокнотном листе с пятью буквами: “Кн. Вс. М.”. – А если жив и если ему удалось-таки пробиться к белым? И если Кастырченко о чем-то догадывается?»
Они спустились в подвал и, пройдя по коридору, остановились у одной из дверей в боковом ответвлении. Над дверью белой краской была выведена надпись: «Входящий сюда, оставь надежды». Кастырченко выбрал нужный ключ и отдернул щеколду.
– Вперед, мой капитан!
Самсонов ступил на земляной, окаменелый пол камеры. Внутри было душно. Прямоугольное окно у основания сводчатого потолка снаружи было завалено хламом и пропускало лишь редкие лучи света. Самсонова охватил страх, он протянул руку в темноту и, нащупав шероховатую, со стекающими струйками ледяной воды, стену, застыл.
Кастырченко щелкнул выключателем, и в камере зажегся электрический свет. Трехъярусные грубые нары по боковым стенам были пусты. В дальнем конце камеры со скрещенными на груди руками и внимательным испуганным взглядом стоял мужчина. Он был одет в лохмотья военной формы и бос.
– Юрий Петрович! – голос Кастырченко прозвучал необыкновенно глухо. – Как и обещал, привел к вам капитана Самсонова. В его присутствии вы ручались рассказать о неких новых обстоятельствах. Я готов слушать вас. Хочу сразу предупредить, что от результатов нашей беседы напрямую зависит то, кто останется в этом чудном приюте, а кто, – Кастырченко указал на окно, – выйдет на белый свет.
Юрий Петрович Игнатов был выходцем из среды мелких купеческих приказчиков. Поднявшись на волне хаоса, он достиг командных высот в Красной армии, но вследствие своей незадачливости или, как знать, чьей-то злой воли, пал до подвалов ЧК.
Арестант сделал два шага вперед, щурясь от непривычного света на вошедших. Он был худ и страшен, с широко открытым ртом, с черными впадинами вокруг суетливых глаз.
– Вот ваш бывший командир, – Кастырченко обратился к Игнатову, – говорите, что имеете.
Самсонов и Игнатов встретились взглядами. Капитану было жутко и не по себе от этой жизненной трагедии жалкого человека.
– Это он приказал отступать дивизии, а нашему полку сдерживать донцов. Мы сдерживали, пока могли, а потом попали в окружение, и я приказал прорываться поодиночке и мелкими группами. Я все уже говорил на допросе, – Игнатов набрал в грудь воздуху и вдруг сорвался на крик: – Это он, он нас там оставил! Пусть он здесь гниет! Буржуйское отродье! Все они, офицерье, падаль и изменники!
Самсонов сжал зубы и молчал.
– Что скажете? – дав Игнатову знак замолчать, Кастырченко ласково похлопал Самсонова по плечу.
– Это ложь. Командиру полка Игнатову был отдан приказ отступать вместе с другими частями в Верхне-Донском округе. И если командир полка решил явить миру свое геройство, то Красная армия поплатилась за это прорывом фронта и громадными потерями.
– Да, Юрий Петрович, нечего сказать, обвинение серьезное. Но мы, – Кастырченко махнул перед лицом Игнатова кулаком, – рабоче-крестьянская власть, и мы не можем поверить, что выходец из нашей среды, простой человек, способен предать нас в руки кровопийц-буржуев. Если б не это обстоятельство…
– Я не предавал! – истерично закричал Игнатов.
– Мы вам верим. И именно на этой вере зиждется ваша жизнь и ваша надежда на освобождение. Я обещаю вам, что мы проведем расследование и виновных в вашем несчастье покараем со всею строгостью революционного времени.
Кастырченко пропустил Самсонова вперед и, выйдя вслед, отдал ключи от камеры часовому. Они молча поднялись и вышли на парадное крыльцо здания бывших продовольственных складов. Ворота во внутренний двор были открыты, и на улицу, грузно покачивая боками, выкатывалась телега. Над низкими бортами поднимался груз, прикрытый мешковиной. Кобыла в упряжи фыркнула, вытянула колесо из промоины и потянула телегу вниз к оврагу. Задний борт телеги был откинут, и из-под мешков к земле свешивалась одутловатая женская рука.
– Вы меня ясно поняли? – спросил Кастырченко.
– Думаю, да.
– Будьте осторожны, следите за своими поступками и за поступками своих подчиненных. Вам доверяют в Реввоенсовете, но это не исключает опеки со стороны карательных органов. Я внимательно наблюдаю за вами и хочу видеть успехи на фронтах.
– Вы не должны верить словам Игнатова, он дезертир…
– Это мне виднее. Позаботьтесь о себе.
Глава третья, в которой течением времени смываются самые твердые принципы
