Владимир Кашин - С нами были девушки
Утром, когда ночные кошмары исчезли, он решил не отказываться от дальнейшего дознания, а драться за оправдание Зины. Теперь и настал этот момент.
— Вы в авиации не служили, лейтенант? — вдруг спросил Моховцев задумавшегося Земляченко.
— Не приходилось, — удивленно ответил Андрей. Моховцев прекрасно знал, что он служил в пехоте.
— Заметно. Потому что в вашем представлении полет — это передвижение по рельсам или прогулка по главной улице столицы, где на каждом перекрестке указано место перехода. Воздух — пространство, ничем не ограниченное…
— Наши истребители и зенитчики думают иначе, — дерзко сказал Андрей, — и это хорошо почувствовали фашистские летчики…
— …А благодаря Чайке и союзники, — добавил Моховцев. — Я тоже был бы счастлив, если б не произошло это грустное событие. — Он поднял глаза на лейтенанта, и тот, к своему удивлению, увидел в них откровенное сочувствие. «К кому?.. К нему? К ней?» — Земляченко не успел разобраться в этом, как командир батальона продолжил: — Но факты — вещь упрямая. Вот что, юноша, тут не время и не место пререкаться. Возьмите эти бумаги и перепишите их так, чтобы они имели вид официального расследования. К сожалению, ваши соображения ничем не помогут, а только запутают дело. Ясно?.. Зачем и как американец летел, будет выяснять высшее начальство. — Он протянул Земляченко папку. — Не задерживайте, так как материалы пора отправлять в штаб командующего. Идите.
Андрей взял из рук капитана рыжую папку, но с места не двинулся. Он вытянулся, побледнел и не сводил глаз с Моховцева.
— Что еще?
— Товарищ капитан, самолет, идущий над объектом без предварительной заявки, считается врагом?
— Да, — сказал Моховцев.
— В начале войны немцы захватили на аэродромах наши самолеты и использовали их против нас…
— Да.
— Это и вызвало такой приказ?
— Да.
— Значит, зенитчики имели право сбить идущий без заявки «боинг»?
— Да, — сказал Моховцев. — Имели право. Тем более что наш пост объявил «Воздух».
— Ну вот. Значит, и мы имели право считать «боинг» врагом. За что же отдавать под суд Чайку? А если бы он прошел над промыслами и сбросил бомбы?..
Моховцев помолчал. Если бы кто-нибудь из людей, знавших Моховцева, слышал этот разговор, он бы удивился поведению комбата. Капитан не любил повторять дважды своим подчиненным одно и то же. Но сейчас он только вздохнул.
— Вы снова за свое, лейтенант? — устало произнес комбат. — Вы же знаете: вносовцы — это глаза и уши противовоздушной обороны. Глаза должны видеть, уши слышать. Мы всегда имеем больше времени для опознания самолета, чем активные средства. Для вносовцев не всякий идущий без заявки самолет — противник. Иначе зенитчики посбивали бы много наших самолетов, которые, бывает, вынуждены возвращаться с задания неуказанным маршрутом… — терпеливо объяснял Моховцев. — Как вы думаете, лейтенант, для чего мы изучали самолеты союзников? А? Очевидно, не для того, чтобы их сбивать… — Андрей молчал. — А для того, чтобы различать их в воздухе, если они появятся, — продолжал Моховцев, — чтобы не путать друзей с врагами… Распознай Чайка, что это «боинг», — зенитчики открыли бы огонь не на истребление, а заградительный… И «боинг», конечно, отвернул бы… Такое мнение есть, кстати сказать, и в штабе командующего…
Чувствуя, как под ударами объяснений комбата рушатся его надежды, Земляченко сам не заметил, как произнес:
— Товарищ капитан… вся эта история похожа на перестраховку. Нельзя приносить человека в жертву, лишь бы начальство сказало, что в части наведен порядок.
Андрей был уверен, что Моховцев сейчас взорвется и грубо выставит его из кабинета. Но капитан только сверкнул глазами, в которых отразились боль и раздумье.
Несколько секунд оба молча стояли друг против друга. Моховцев, видимо, заметил в глазах Андрея испуганные огоньки, и это помогло ему взять себя в руки. Он глубоко передохнул, посмотрел на часы, на руке и тихо, отчеканивая каждое слово, сказал:
— В двенадцать ноль-ноль чтобы все материалы дознания были оформлены как положено и сданы в штаб. Выполняйте!
Андрей щелкнул каблуками и вышел. В коридоре, недалеко от кабинета командира, Андрея дожидался Грищук.
— Ну? — спросил он.
— Приказал переписать и выбросить все о причинах появления самолета в районе поста.
— И ты согласился?
Андрей так посмотрел на товарища, что тот сразу понял бессмысленность своего вопроса.
— Мои рассуждения об этом проклятом самолете — действительно чистый домысел! Я не юрист, впервые в жизни вот так, сам понимаешь…
— Понимаю, — перебил его Грищук. — Конечно, приказ надо выполнить. Но твои соображения следует довести до высшего начальства и успеть сделать это раньше, чем материалы попадут в трибунал…
«Высшее начальство!» Андрей сомневался, поможет ли это.
Безнадежно махнув рукой, он направился по коридору.
— Слушай, а со Смоляровым ты уже говорил? — дернул Грищук Андрея за рукав.
— Пока нет… Утверждает дознание ведь командир. И разве Смоляров осмелится сделать что-нибудь наперекор Моховцеву?
— Зачем наперекор? Он, как замполит, имеет возможность довести до сведения политотдела. А там — будь здоров, разберутся! Пошли.
— Вот Моховцев и подумает, что после нашего разговора я бегал жаловаться…
— Ну, Василий Иванович не такой мелочный. Пожалуй, он сам был бы рад, если бы дело как-то уладилось и с батальона сняли пятно…
— Не думаю… — пробормотал Земляченко.
— Да ты, друже, из-за этой истории, кажется, совсем того… — протянул удивленный Грищук и выразительно покрутил пальцем у виска. — А ну пошли! — сердито скомандовал он.
Капитан Смоляров был в своей комнате. Он только что вернулся с беседы, которую проводил в казарме, и вешал на стенку карту СССР.
— Разрешите, товарищ капитан! — просунул голову в приоткрытую дверь Грищук.
— Заходите, заходите, — приветливо улыбнулся Смоляров.
Грищук пропустил вперед себя Андрея.
— Здравия желаем, товарищ капитан!
— Здравствуйте. Садитесь…
Земляченко тяжело опустился на стул возле стола. Как может капитан спокойно проводить занятия и возиться с картой, когда случилась такая беда!
Грищук потянулся к портсигару капитана.
— Разрешите закурить, товарищ капитан?
— Закуривайте. — Кольца карты наконец сели на гвоздики, и замполит повернулся к друзьям. — Я вас слушаю.
Грищук посмотрел на Андрея и решил, что говорить надо самому.
— Понимаете, товарищ капитан, лейтенант Земляченко закончил дознание.
— Так… — кивнул головой Смоляров.
— Подал командиру…
— Так…
Смоляров взял и себе сигарету, придвинул ближе аккуратно обрезанную консервную банку, которая служила пепельницей.
— Но капитан отказался утвердить материалы…
— Да вы что — жаловаться прибежали на командира? — сурово перебил Смоляров.
— Нет, нет… так просто, посоветоваться.
Капитан сделал вид, что ответ удовлетворил его, и, закурив, словно из обычного любопытства, спросил Земляченко:
— Почему же командир не утвердил?
Андрей поднялся.
— Сиди, сиди!
Не зная, как рассказать о беседе в кабинете Моховцева, лейтенант протянул Смолярову папку. Капитан неторопливо развернул ее и начал читать протокол. В комнате было так тихо, что Андрею казалось, будто товарищи слышат удары его сердца.
Время от времени, сбрасывая в жестянку пепел, капитан отрывался от чтения. Встречаясь с грустным взглядом юноши, он опускал глаза и опять углублялся в бумаги.
— Ну что ж, — дочитав, сказал Смоляров. — На мой взгляд, правильно отражено то, что случилось на посту Давыдовой.
В глазах Земляченко вспыхнула надежда.
— Но многое здесь, — продолжал Смоляров, — выходит за рамки порученного дознавателю. Твое дело — точно установить факты по сути самого события. Ведь так? Правда, в ходе дознания иногда выявляются дополнительные факты, которые помогают посмотреть на само событие шире и глубже. Да, да, — подтвердил он, раскуривая сигарету. — Только где они? Одних домыслов, пусть самых убедительных, мало… Никто не лишает дознавателя прав на размышления, но официальный документ должен базироваться на установленных фактах и выводах из этих фактов. Не больше. Поэтому, очевидно, командир и отказался утвердить материалы.
Андрей смотрел на Грищука так, словно хотел сказать: «Ну вот! Это самое мне уже говорили!»
— А вообще-то, не только тебя, Земляченко, а всех нас занимает вопрос, почему здесь оказался американский самолет… Высшее командование тоже над этим думает. И наша обязанность дать ему исчерпывающие данные для выводов.
— За этим мы и пришли, — заволновался Грищук.
