Вениамин Дмитриев - Тайна янтарной комнаты
— Вряд ли! Вспомните молодость. Разве это были не вы, герр Отто Лаш, когда в тысяча девятьсот четырнадцатом году, безусым лейтенантом, в составе первой кавалерийской дивизии, бросая обозы, в пену загоняя коней, отходили на повышенном аллюре из Алленштайна, оставляя его русским?
— Да, это была неудача.
— Но вас за это наградили, как и многих других, Железным крестом. Это — политика!
— Мелкий факт. Вы ловите блох, господин Паулюс. Потеряв под Сталинградом не обозную повозку, а всю знаменитую шестую армию, триста тысяч человек, вы получили фельдмаршальский жезл.
— Вот и я говорю об этом. Чинами, объявлением траура, орденами хотели украсить национальный позор Германии и прикрыть от немцев крах нацистской политики.
Фон Лаш не ответил. Казалось, ему нечего было отвечать. Он повернулся к окну, сделав вид, что заинтересовался тем, как группа молодых работниц что-то выкапывает в саду.
— Впрочем, не завидуйте мне, генерал, — сказал Паулюс, — вы получили не менее высокую награду. — Фон Лаш повернулся к собеседнику, и его бровь удивленно поползла вверх. — Гитлер приговорил вас к смерти. В наше время это не менее почетно, чем получить чин фельдмаршала. Не так ли?
Лаш понял иронию. Его лицо приняло злое выражение.
— Мы могли устоять, если бы Гитлер не дал волю своим выскочкам гауляйтерам! — вдруг не сказал, а как-то выкрикнул он.
— Считаете, что у меня было меньше причин капитулировать? Ошибаетесь. Я был на чужой земле, в полях под Сталинградом, а вы у себя на родине, в первоклассной крепости, с несколькими тысячами тяжелых крепостных и полевых орудий, с гарнизоном в сто тридцать тысяч человек. Вы держались всего три дня, а крепость строилась триста лет. Для чего тогда строить крепости? Я не хочу сказать, что вы плохой генерал. Наоборот. Но генерал должен честно анализировать факты.
Наступила пауза.
— Наши стратеги, — фельдмаршал так произнес это слово, что Лаш почувствовал, насколько Паулюс презирает этих «стратегов», — распространяют мнение, будто бы только ошибки и сумасбродства Гитлера привели Германию к поражению. Какая бессмыслица! Я лично участвовал в разработке плана Барбаросса. Я об этом говорил в Нюрнберге. И я могу вам сказать, что все, что мы планировали, было явной авантюрой, потому что мы стали орудием бредовой политики нацизма. Ни храбрые солдаты, ни талантливые генералы, ни могучее оружие, ни тем более умные, добрые или злые гауляйтеры не могли предотвратить катастрофу. Разрабатывая план, мы прекрасно учли, что пулемет, пушка в руках солдата любой армии стреляет одинаково, но, к сожалению, мы не смогли понять, что люди воюют различно, и это зависит в первую очередь от того, за что они воюют, какую цель они ставят перед собой, и именно в этом, как мне кажется, заключается потрясающее упорство и сокрушительная сила ударов русских.
Лаш вскочил. Мелкими шагами быстро пробежался по комнате и остановился перед Паулюсом.
— Здесь, в лагере для военнопленных, я имел достаточно свободного времени и все-таки… и все-таки, господин фельдмаршал, я не готов еще к тому, чтобы сдавать экзамен по этому… как у них называется… марксизму-ленинизму.
— О, генерал, у вас большие планы!
— Как видите. Но русские этого не учитывают. Они судили меня как военного преступника!
— Ну, это право победителей. Это еще больше подтверждает мою мысль о том, что командующий военным округом Восточной Пруссии генерал фон Лаш не вертелся где-то вне политики.
Беседа становилась все жестче. Лаш явно нервничал.
— Поймите, генерал, — продолжал Паулюс. — Украден подарок Фридриха! Позор ложится на военных. Мы, немцы, обязаны помочь найти янтарную комнату.
— И получите еще одну награду от русских, — раздраженно выкрикнул Лаш, подчеркнуто вытянувшись перед Паулюсом.
— Честность будет вам наградой, — бросил фельдмаршал и, усталым жестом вынув монокль, направился к выходу. Он был недоволен разговором с Лашем.
Лаш сделал несколько быстрых шагов вдогонку Паулюсу, затем щелкнул каблуками и нервным, срывающимся голосом прокричал «Хайль!».
Не обратив внимания на это очередное чудачество, Паулюс вышел из комнаты. Он был взволнован. Извинившись перед советским офицером за то, что прервал беседу, Паулюс заметил при этом:
— Вот такие безответственные слепцы, разыгрывающие из себя национальных героев, нанесли огромный вред Германии. Да и не только Германии…
Итак, разговор с Лашем не удался.
Тем же вечером на официальном допросе Лаш подтвердил, что судьба художественных ценностей, вывезенных, из России, ему неизвестна.
Глава восьмая
«НЕ ЗНАЮ», — ГОВОРИТ КОХ
1
Просторный зал Варшавского воеводского суда переполнен. Особенно много здесь журналистов. Сергеев безошибочно узнавал их среди публики. Старые и молодые, худые и обрюзгшие, веселые и хмурые — все они были одинаковы: деловитые, чуточку развязные, громкоголосые, умеющие с первого слова перейти на «ты», а со второго — похлопать по плечу и спросить: «Как дела, старик?» Они входили, выходили, громко разговаривали, — короче, чувствовали себя совсем как дома в этом мрачноватом зале, отделанном дубом. Впрочем, журналисты везде и всюду чувствуют себя как дома. Такая уж профессия.
Завсегдатаи Варшавского суда по одной этой оживленной, немного суетливой толчее немедленно угадали бы: сегодня слушается очень интересное дело. Но посторонней публики здесь нет. Предстоит процесс действительно очень важный. Слушается дело Эриха Коха.
Эрих Кох! Еще сравнительно недавно это имя заставляло вздрагивать и втягивать голову в плечи сотни тысяч людей. Чрезвычайный президент и гауляйтер Восточной Пруссии, шеф гражданских властей оккупированного Белостокского округа, рейхскомиссар Украины, глава всех гитлеровских органов, в том числе гестапо и полиции на этих территориях, — вот кем был тогда Эрих Кох.
Но этим сказано ещё далеко не все. В течение долгих лет Кох был ближайшим сотрудником Гитлера, его личным другом. Он один из первых вступил в нацистскую партию и гордился тем, что фюрер в числе немногих «удостоил» его высшей партийной награды.
Представителям прессы уже сообщили: обвинительное заключение вместе с приложенными документами составляет двенадцать объемистых томов. Пока содержание их известно лишь немногим. Но зато каждому, кто сидит сейчас в зале суда, известны преступления человека, которому уготовано место на скамье подсудимых.
Впрочем, скамьи никакой и нет. Так по традиции называется мягкое кресло, поставленное для обвиняемого напротив судейского помоста.
— Встать, суд идет!
В огромном зале смолкает шум.
За длинным столом, покрытым скатертью, рассаживаются члены суда. В публике перешептываются, называют фамилии этих людей. Председательствует руководитель четвертого отдела уголовного суда Варшавского воеводства Бинкевич, в составе суда — судья Фрыдецкий и три заседателя.
Слева, за отдельным столиком, занимают места прокуроры Смоленский и Войташевский, напротив — защитники обвиняемого доктор Сливовский и Венглинский, чуть поодаль — эксперты: специалист в области международного права профессор Клавковский и знаток польского уголовного права профессор Поспешальский.
— Введите обвиняемого! — раздается голос председательствующего.
Все взгляды устремляются к двери, распахнутой настежь. Два милиционера под руки вводят — почти несут — невысокого человека с редкими взлохмаченными волосами, обвислыми «старопольскими» усами, страдальчески опущенными веками. На Кохе — зеленый старый свитер под потертым пиджаком, домашние туфли со стоптанными задниками, лоснящиеся мятые штаны.
— Старая лиса, — шепчет на ухо Сергееву польский журналист. — Еще вчера он прогуливался по двору тюрьмы в щегольской одежде. А сегодня… Хочет возбудить жалость! Жалость, которой не знал сам во времена своей почти сверхъестественной власти!
Кох усаживается в кресло. Сидящие неподалеку видят, как остро и недобро блестят его глаза.
Тишина. Только негромкий стрекот киносъемочных аппаратов нарушает молчание. В напряженном безмолвии раздаются первые слова председательствующего.
Суд над гитлеровским военным преступником Кохом начался.
2
В эти дни миллионы людей в разных странах, читая газетные сообщения, задавали себе один и тот же вопрос: откуда взялся Эрих Кох, как удалось его разыскать, где находился он долгие годы?
…Удрав с Украины, Кох укрылся в своем старом логове — Кенигсберге. Здесь протекали последние дни его бурной «деятельности». Почти ежедневно жители города слышали по радио знакомый хрипловатый голос гауляйтера. Кох приказывал, требовал, умолял, убеждал, уговаривал:
