Клаус Гранцов - Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945
Первое откомандирование с курсов, раздают «бегунки» тем, кто признан негодным для прохождения офицерской службы и не желает поступать в школу оружейников в Целле. И вот сегодня — мой ужас невозможно описать — было названо также и мое имя. Первой моей мыслью было то, что этим я обязан Майеру. Он постоянно придирался ко мне, а все мои действия при несении внутренней службы вызывали только его гнев.
Но теперь ужас улетучился, я упрямо спокоен, как старый солдат, и говорю себе: кто знает, что лучше! Удовольствуйся этим, ибо свыше предначертано, переживешь ты войну или нет.
Попрощался со всеми хорошими товарищами, которые как раз отправлялись к следующему биваку. Фрау Хайде и фрау Бутце едва не упали в обморок от ужаса, когда я рассказал им про мое откомандирование. Они считали меня едва ли не своим сыном, так они заботились обо мне все это время. Фрау Бутце к прощальному вечеру даже напекла творожников, и в этот вечер все обхаживали меня так тепло, как только могли. Ханни даже разнюнилась в этот вечер — так здесь, в Саксонии, говорят, когда кто-то плачет от избытка чувств. Да и мне тоже было довольно тяжело паковать вещи и прощаться со всеми ними. Какие все же хорошие люди живут в Саксонии, я больше никогда ни слова не скажу про их диалект.
Дитер сегодня задирал нос по тому поводу, что он получил направление в школу оружейников, а я нет. Он говорит, что я теперь никогда не смогу стать офицером! Бедный парень! Еще будет он беспокоиться о моем жизненном пути! Как мне плевать на то, смогу я стать офицером или нет. И это при том положении, в котором сейчас находится Германия!
Согласно моему командировочному предписанию, я должен следовать на восток, в распоряжение командира третьей батареи, находящейся в Кроппене.[179] Завтра утром выезжаю через Дрезден.
Косвиг,[180]18 февраля 1945 г.Наша поездка продолжается уже шесть дней. Мы попали в ужасную неразбериху. До третьей батареи мы так пока и не добрались. В Дрездене проводился строгий контроль, и «цепные псы»[181] заставили нас сойти с поезда. Все солдаты, следующие через Дрезден, задерживались и направлялись на командный пункт в Косвиге. Та же участь ожидала и нас. В Косвиге из отпускников, больных и раненых формировались новые батареи и полки, которые тут же отправлялись на фронт. Здесь уже не было необходимости вызываться добровольно на фронт, я просто позволил себя задержать и разделил общую участь. Это я узнал в течение пары дней от бывалых солдат. Все они вели себя с тупой обреченностью.
Но что только нам не пришлось пережить! Ничего удивительного, что все были какими-то бесчувственными. Мы едва уцелели во время бомбардировки Дрездена. Мне все еще кажется чудом, что я вместе с последним солдатским эшелоном вырвался из этого ада. Отсюда, из Косвига, мы видели весь этот ужас: гибель Дрездена. В небо вздымались огромные разноцветные рождественские елки, превращая ночь в яркий день, дождем сыпались канистры с фосфором, а следом за ними летели бомбы!
Ужасное чувство испытывали мы, бессильно взирая на этот огненный ад, пожирающий небо и землю. На батареях зенитных орудий в Свинемюнде мы действовали плечом к плечу со своими товарищами, ведя огонь по гудящим в небе самолетам противника. Но здесь все было по-другому: мы знали, что там гибнут от взрывов бомб и сгорают заживо в адском пламени тысячи людей, но могли только смотреть на это, в бессильной ярости сжимая кулаки. К тому же это был не красочный фейерверк, как тогда на Балтике, — вдали расстилался огненный ад.
Бомбардировщики прошли над городом последовательными волнами, накрыв его несколькими бомбовыми «коврами». Бомбежка началась около двадцати двух часов, но бомбы обрушивались на город и после полуночи. Завывания сирен больше не было слышно. Сигналов отбоя воздушной тревоги также не было передано..
Рано утром нас всех собрали и скомандовали занять места в грузовом составе. Сначала погрузились санитары и бывалые солдаты, потом уже мы, молодые.
Когда наш состав пришел в Дрезден-Нойштадт, уже совсем рассвело, но нам казалось, что все еще длится ночь. Нам предстало страшное зрелище, я был потрясен до глубины души. Сказать что-либо большее я не могу. Перо отказывается описывать эту картину. Как оказалось, мы прибыли не для того, чтобы расчищать завалы или помогать людям. В центр города было просто невозможно проникнуть. Офицер сказал нам, что мы должны выкопать вокруг центра Дрездена громадную братскую могилу, куда соберут тела всех погибших и засыплют их толстым слоем негашеной извести, чтобы исключить распространение эпидемии из этого огромного кладбища. Ходили разговоры о более чем 200 тысячах погибших. Точно, однако, ничего не известно, поскольку на главном вокзале города находились многие тысячи беженцев из Силезии,[182] которые все сгорели. Никто не знает их числа, никто не знает их имен.
Подумать только — Дрезден представляет собой теперь одну гигантскую могилу! А всего лишь несколько недель тому назад я видел его во всей гордой красе. Теперь все его великолепие повержено, все лежит в прахе.
Но даже это было не самым ужасным. Больше всего потрясала смерть стольких человек. Сами собой в голову приходили мысли: а что, если папа, мама и Вальтрауд тоже стали беженцами, и в Штеттине с померанцами произошло нечто подобное тому, что здесь случилось с силезцами? Я всеми силами отгоняю такие мысли. Отупеть, как можно скорее отупеть, иначе я не вынесу всего этого.
Но для долгих рассуждений времени в Дрезден-Нойштадте нам отпущено не было. Ближе к полудню начался новый воздушный налет. Мы среагировали мгновенно — тут же запрыгнули в наши автомобили, чтобы поскорее убраться из города. Едва мы раскочегарили дровяные газогенераторы машин, как упали первые бомбы. Тогда мы укрылись в одном из подвалов, куда набилось столько народу, что мы смогли пробыть там совсем немного времени. Едва только прошла первая волна бомбардировщиков, как мы выбежали из этого подвала, забрались в наши автомобили и рванули в направлении Косвига. За нашей спиной снова начали рваться бомбы. На этот раз ковровая бомбежка накрыла и Нойштадт, в этом не было никаких сомнений. Нам снова повезло остаться в живых.
Я едва держался на ногах после всего увиденного и пережитого. Что это — неужели война? Нет, это просто бойня. Ведь где здесь понятие «фронт»? Если здесь такое бывает с гражданским населением, то что же тогда приходится переносить солдатам на переднем крае? И самое ужасное: мы не могли ничем помочь обреченным!
Наконец добрался до Кроппена. Здесь все делается для обороны городка от русских. Пока что до фронта около 80 километров. Перед городом оборудована полоса обороны. Из сводок вермахта ничего толком узнать невозможно. Удалось понять только одно: русские стоят под Штеттином, Штольп отрезан от остальной части страны. Американцы уже в Кельне и Дюссельдорфе. Кто может знать, сколько еще продлится война? Почти нечего есть, в день дают четвертушку черствого хлеба. Мы голодаем с утра до вечера и ничего не можем «организовать», поскольку нам не разрешено покидать наше расположение. Вполне может быть, что с введением фронтового положения с продовольствием станет еще хуже. Мы все надеемся только на то, что вскоре должны оказаться на фронте, ибо там, по крайней мере, с едой все-таки лучше. Многие снова подают рапорты, желая попасть на фронт добровольцами, но я этого не делаю, положился на волю случая. Выполняю свои обязанности и ничего более.
Перечитываю последнее мамино письмо. Остается утешаться только этим. «Вручи Господу пути свои и уповай на Него, Он охранит тебя» — это теперь моя постоянная молитва.
17 марта 1945 г.Мое новое место пребывания — городок Грайфендорф в округе Дёбельн.
В Кроппене мне было приказано отправиться для прохождения санитарной обработки в войсковой тренировочный центр в городе Кёнигсбрюк. Когда мы ждали машину, я заглянул в канцелярию и услышал там, что мне вместе с новобранцами, призванными в январе (1928 года рождения), предстоит служить в местечке Росвайн. Невозможно представить, как я этому обрадовался, поскольку Росвайн расположен совсем близко от Хайнихена.
Но сначала мне еще предстояло пройти вошебойку. Это было редкостное наслаждение — в кои-то веки принять душ и основательно помыться, пока твои вещи прожариваются в камере для истребления вшей и гнид.
На обратном пути наша машина несколько раз застревала в песке, так что остальные уже намного нас обогнали, когда мы только въезжали в Кроппен. Поэтому нам, обезвшивленным, не пришлось спать, а, собрав все свои вещи, следовать своим ходом в городок Хиршфельд, расположенный в 12 километрах. Но даже в этом было кое-что хорошее. Мы, четверо последних, должны были присматривать за общими вещами. Так мы оказались в местечке Окрилла, в 5 километрах от Майсена. Все общежития были переполнены, в них ютились солдаты, беженцы, потерявшие кров в результате бомбежек люди. Меня приняла к себе одна семья беженцев, которые даже меня накормили. «Надеемся, что и о нашем сыне кто-нибудь позаботится», — сказали они. Точно так же всегда делала и моя мама.
