Клаус Гранцов - Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945
Здесь есть и новобранцы, которые были призваны раньше нас и уже получили «балки надежды»,[175] которые мы еще только должны получить. Они посещают теперь курсы в Целле. Для нас подобный курс начнется здесь, в Хайнихене. Но курс там, курс здесь… У всех нас одно только желание: нам уже довольно муштровки, мы хотим на фронт. Русские уже глубоко вторглись в Германию, они явно намерены взять в кольцо Бреслау.[176] Там предполагается наше боевое крещение. Ведь когда-то же надо, в конце концов, остановить это продвижение русских, мы не можем потерять всю свою родину.
Постоянно в голову приходят мысли о доме. Порой я прямо-таки ощущаю, что мама беспокоится обо мне. Да сохранит их Господь от всяких бед и несчастий в Мютценове. В этом сумасшедшем мире теперь можно уповать только на Его помощь, судьба наша находится в Его руках. Я твердо верю в это.
Хайнихен, 31 января 1945 г.Сейчас я задержался здесь еще на неделю. Снова валяюсь дома со своей обычной простудой. Поэтому порядок службы в последние дни не знаю. Но почти наверняка напряга никакого, потому что здесь, в отличие от Поникау, некоторые вообще не появляются на службе, к тому же нет четкого деления по подразделениям. Вот только появились новые преподаватели и по-новому распределили нас по ротам. Возможно, после этого служба пойдет более нормально. Я был у врача, но еще не выписан — он не счел меня здоровым. Так что на службу еще можно не являться.
По вечерам меня чаще всего приглашает к себе семейство Бутцес, живущее этажом выше. Ханни, красивая, как куколка, девушка, снабжает меня пачками иллюстрированных журналов о кинематографе. Вечерами у них собирается довольно большая компания друзей дома, которые проводят время в спиритических сеансах и за карточной игрой. Мне они нагадали, что дома у меня все хорошо, а я сам стану в будущем известным человеком, профессия моя будет каким-то образом связана с театром, однако я сам не стану актером, но буду все время писать, писать, писать…
Я не понимаю, почему я не получаю писем из дома. Мама обязательно написала бы мне, если бы им пришлось покинуть Мютценов. Дитер получил от своей мамы, которая живет в Бютове, известие, что они пакуют вещи. У нас дома должно быть то же самое. Я все же не могу себя этого представить: быть изгнанными из родных мест! Но отец ни за что не покинет свое хозяйство, да и Эрвин останется с ним. Неужели мама и Вальтрауд одни пустятся в путь? И что будет делать Эльфрида, одна с маленькой Моникой? А другие родичи?
Все это просто не укладывается в сознании, даже не могу себе этого представить. Вчера все напряженно ожидали выступления фюрера по радио, но его не последовало. Или мы просто ее пропустили? Теперь он уже не выступает часа по четыре кряду, как раньше, да и в «Вохеншау»[177] его уже не видно.
Сводки вермахта сообщают об уличных боях во Флатове[178] и продвижении русских далее на север. По карте выходит так, что русские пробиваются к Одеру и затем на север, чтобы отрезать всю Заднюю Померанию. Тогда мои окажутся в блокаде. О боже!
Хайнихен, 2 февраля 1945 г.Снова выздоровел. Служба тянется невыразимо скучно. Мы должны заниматься теорией и практически командовать. Странным образом из нас готовят офицеров, но не дают набраться фронтового опыта. Наш командир взвода Майер вполне одобряет такую практику. Еще ладно, что муштровкой он не увлекается. Мы лишь проходим маршем и с песнями по городку. Гражданскому населению это очень нравится. Женщины и девушки долго провожают взглядами нашу колонну.
Сегодня в первой половине дня с нами проводил занятия по вопросам управления, офицер политического воспитания. Он рассказывал нам о своем жизненном пути: от служки регенсбургского собора до национал-социалистического офицера. Теперь так заведено везде: политическое образование. Раньше такого в вермахте не существовало. Мы же рады тому, что какое-то время можем посидеть в тепле, а не торчать в непогоду под открытым небом. В общем-то не так уж и холодно, но все тает, на улицах городка и за его пределами грязь непролазная.
Во второй половине дня у нас только чистка оружия, наших старых карабинов М 98к. Под конец этого занятия снова построение по тревоге, но нас это не касается; так как мы проходим офицерское обучение, то не можем добровольно отправиться на фронт. При этом циркулируют слухи, что на следующей неделе мы будем принимать участие в своем первом бою. Что-ж, так тому и быть! Теперь мне все равно, у меня нет больше дома, я не знаю, где мои родители, мои братья и сестры. Если бы только получить письмо из дома! Похоже, однако, что почта больше не доходит. Русские стоят в 70 километрах от Берлина, веришь в это или нет. Так хочется надеяться, что все мои домашние еще в безопасности. Но где теперь безопасность?
Мне остается только взывать: Господь, сохрани их всех!
3 февраля 1945 г.Был в кино, смотрел «Музыку в Зальцбурге». После сеанса в голову пришла другая идея. Пообедал в подвальчике ратуши, оставил там свои последние отпускные карточки, получил мизерную порцию. Какая-то довольно мерзкая рыба, но хотя бы немного утолил голод.
Хозяева квартиры, в которой я живу, получили сегодня целый вагон угля. У них перебывал весь город — каждому хочется хоть немного согреться. Больше, однако, ничего нет. К тому же Саксония довольно бедная область. Хотя люди тут милые и красивые, но говорят они на ужасном наречии. Этот диалект просто безобразит немецкий язык. По сравнению с ним наш обиходный язык — просто «музыка моря».
Хайнихен, 7 февраля 1945 г.И снова тянется эта чертова служба. Уже время идет к семнадцати часам, пора заканчивать… но на меня еще смотрит этот невычищенный пулемет! Даже писать об этом не хочется! У нас были практические занятия с реактивными минометами, таскались с ними, утопая в глубокой грязи. Перемазались с ног до головы. Теперь придется весь день ходить в промокшей до нитки форме. Но к этому приходится привыкать, как уже привычно стало ходить с мокрыми и холодными ногами.
Еду теперь нам больше нельзя уносить домой. Мы должны принимать пищу все вместе в спортивном зале. Это тоже никак нельзя логично объяснить. Раздача пищи продолжается так долго, что, когда можно начинать есть, все уже холодное. Уже довольно долго мы никогда не наедаемся досыта. Обеденный перерыв из-за этого становится короче, а когда мы вечерами еще и совместно ужинаем, то после ужина остается совсем немного свободного времени.
Последние указания: мы должны завести тематические тетради по материальной части стрелкового оружия, теоретическим дисциплинам и так далее. Услышав такое, мы были просто ошеломлены и до сих пор пребываем в таком состоянии. И кому только такое пришло в голову! Это ведь просто какой-то бред и абсурд: русские стоят у стен Берлина, а мы заводим тематические тетради, в которых описываются ружейные приемы и марш-броски по тревоге. Но согласно приказу фюрера новое офицерское пополнение для фронта должно обязательно пройти соответствующую подготовку. Но как и кому мы должны будем отдавать приказы, если до сих пор даже не были на фронте? Все наши попытки отправиться на фронт добровольцами неизменно пресекаются командиром.
Сегодня ночью во время передачи по радио о подаче сигнала тревоги я почувствовал пять далеких бомбовых разрывов. Я только перевернулся на другой бок и снова заснул. Сегодня днем — массированный воздушный налет и ковровая бомбардировка Хемница. Все население нашего городка взволновано. Здесь до сих пор не видали ничего похожего и пугаются даже отдаленного гула. Подумать только, как безмятежно жили здесь люди на пятом году войны!
Из дома до сих пор нет никаких вестей. Я даже не знаю, что мне и думать. Ужасно, какие мысли приходят мне порой в голову. На занятиях я даже иногда не могу слушать наших преподавателей, а только и думаю что о своих домашних. Где все они могут быть? Мама, папа, Вальтрауд, Эрвин и Эльфрида с маленькой Моникой, а также и Герберт. Может, он оказался в плену или пал в сражении? Последнее, что я о нем знал, — что он оказался водителем-механиком «Тигра» где-то в районе Ахена, Дюрена. А что происходит со всеми другими моими односельчанами, которых я знаю и люблю? Надеюсь, что все же весточка из дома хотя бы еще раз придет.
10 февраля 1945 г.В ходе полевых учений с реактивными минометами я вывихнул безымянный палец на правой руке и временно признан негодным для несения внутренней службы. Теперь определили помогать на кухню. Вот это жизнь! Наконец-то снова наелся досыта. Слопал пятнадцать биточков. Вечером вместе с Густавом Грюнделем из Дюссельдорфа провели пару чудесных часов в семействе Бутце. У меня такое чувство, что со мной все будет хорошо.
11 февраля 1945 г.Первое откомандирование с курсов, раздают «бегунки» тем, кто признан негодным для прохождения офицерской службы и не желает поступать в школу оружейников в Целле. И вот сегодня — мой ужас невозможно описать — было названо также и мое имя. Первой моей мыслью было то, что этим я обязан Майеру. Он постоянно придирался ко мне, а все мои действия при несении внутренней службы вызывали только его гнев.
