Владимир Першанин - Штурмовая группа. Взять Берлин!
Полицаев-украинцев нельзя было оставлять без присмотра. Им разрешалось забирать одежду обреченных людей. Многие евреи носили добротные вещи, имели неплохие часы, портсигары, авторучки. Однако требовалось сдавать найденное золото, валюту, изделия из меха.
Полицаи хитрили. Неподалеку ждали жены и старшие дети, приехавшие на повозках, в которые грузили заработанное добро. Полицаи умудрялись запихивать чернобурки, шапки и муфты из котика в рукава пальто или за пазуху. Прятали в потайные карманы кольца, сережки, выдранные у мертвецов золотые коронки.
Толстые жены, багровея от прилива крови, громко ссорились из-за добра, порой разрывая шубу или пиджак надвое. Солдаты смеялись, наблюдая за ними, а мужья грозили плетками, опасаясь, что шум привлечет внимание начальства. Молодые солдаты порой подзуживали этих женщин, готовых вцепиться друг другу в волосы из-за тряпья или старой закопченной посуды.
— Делите поровну!
— Кому не хватило, можете стаскивать с мертвых белье.
— А что, белье у некоторых шерстяное, — заводились жены полицаев. — Пойду гляну. Может, попадется хорошая вещь.
— Тебе одной, что ли, нужно? Я тоже схожу.
Однако солдаты из оцепления преграждали им путь:
— Туда нельзя.
— Назад!
И щелкали затворами винтовок. Разочарованные, женщины возвращались к своим повозкам, резали мерзлое сало, жадно жевали его с хлебом.
— Как у них аппетит не пропадает, — плевались солдаты. — Вокруг мертвечиной воняет, а они жрут, как свиньи.
Однажды фельдфебель поймал молодого полицая. Нащупал во внутреннем кармане три золотых кольца и несколько желтых коронок. В тот период некоторые воинские части отправляли на передовую. Фельдфебель после очередного ранения не слишком рвался в окопы.
Надо было показать себя. У полицая забрали винтовку, патронташ, заставили снять полушубок и шапку.
— Отнесите одежду жене, — сказал фельдфебель. — На память…
Солдаты из его взвода оценили юмор командира и дружно засмеялись. Полицая толкнули в ров, заполненный зыбкой массой мертвых тел. Полицай заплакал. На штанах расплывалось мокрое пятно. От напряжения самопроизвольно ослабли мышцы, опустошая мочевой пузырь.
Фельдфебель брезгливо оглядел его. Обреченные на смерть женщины и старики вели себя более достойно, чем этот борец с большевиками, с нелепо болтающимся на поясе штык-ножом.
— Пощадите, господин офицер!
Фельдфебель хотел отменить расстрел, но не успел. Исполнительный молодой солдат вскинул автомат и дал короткую очередь. Прибежала жена, ей сунули полушубок, шапку. Она послушно отнесла их в сторону, затем бросилась к телу и заплакала.
— Воровать нельзя, — строго сказал один из солдат. — За это расстреливают. Забирай быстрее тело.
И позже, отступая, жгли одну из деревень. Жителям было приказано уходить на запад, но две семьи спрятались в овраге. У лейтенанта спросили, что с ними делать. Он подозвал фельдфебеля:
— Прикончите их возле дороги. И напишите табличку: «Мы ждали большевиков».
Фельдфебель выполнил приказ и лично расстрелял двух мужчин и женщину. Остальных перебили его подчиненные.
Допрос закончился. Долговязый офицер-разведчик глянул на фельдфебеля:
— Хитрил, сукин сын! Шлепнуть бы тебя…
Немец молчал. Ему приказали встать и под конвоем повели куда-то в штаб. Мимо двигалась колонна солдат, катились пушки. Фельдфебель, еще сильнее хромая (боялся выстрела в спину), шагал в тыл. Его раздражал смех русских солдат.
«Глянул бы я, как вы будете метаться под огнем на этой улице! Там вас ждут не дождутся».
Короткая и одновременно долгая ночь подходила к концу. Наступал новый апрельский день сорок пятого года.
Глава 8. Улица — девятьсот шагов
В те апрельские дни Гитлер готовил свое политическое завещание. Он заявил, что немцы не заслуживают дальнейшей жизни, если будут побеждены.
Двадцать первого апреля вождь нации в бункере рейхсканцелярии скромно отметил свой день рождения, ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Контузия после покушения, катившийся к своему краху «тысячелетний Рейх», нарушенная психика — все это состарило и надломило его.
Очевидцы вспоминали, что фюрер в те дни не потерял аппетит. Ел торопливо и неряшливо свою вегетарианскую пищу. Безалкогольное шампанское расплескивалось из бокала. Пятна вина и тушеной капусты пачкали костюм.
У Гитлера сильно тряслись руки, но внешне он не терял уверенность. Показывал на карте места, откуда идут на помощь войска, перечислял корпуса и армии, которые уже прекратили свое существование под ударами Красной Армии. Генералы, окружавшие его, знали, что этих войск уже нет. Однако молча соглашались со своим вождем, любые возражения могли вызвать приступ гнева.
Его подруга Ева Браун, красивая женщина, сыгравшая в истории гораздо меньшую роль, чем ей иногда приписывали, спокойно, без колебаний, приняла решение остаться до конца с фюрером. Она улыбалась, дарила женщинам, работавшим в рейхсканцелярии, свои вещи, драгоценности, и, кажется, близкая смерть ее не заботила. Она безоглядно верила Адольфу.
Двадцать пятого апреля состоялась знаменитая встреча на Эльбе американских и советских солдат. Они обнимались и хлопали друг друга по спине. Мы сделали это! Мы победили фашизм!
В этот же день правительства СССР, США и Великобритании в своем заявлении коротко и веско напомнили германским комендантам, служащим лагерей, тюрем и гестапо о личной ответственности за жизнь всех союзных военнопленных, находящихся в их ведении.
Кого-то это напугало. А в многочисленных зарешеченных подвалах и в тюремных дворах продолжали греметь выстрелы, направленные в затылок борцам с фашизмом. Тонущие тянули за собой живых.
А в Берлине шли ожесточенные бои. Не зря эти боевые действия остались в истории под названием «Битва за Берлин». К 25 апреля 1945 года силы, оборонявшие столицу рейха, занимали площадь 300 квадратных километров. Наши войска непрерывно теснили врага.
Группе капитана Ольхова вместе со стрелковой ротой и батареей пушек «ЗИС-3» предстояло выбить немцев с улицы длиной около девятисот метров.
Поспать удалось чуть больше часа. Казалось, только заснул, а его уже теребил ординарец Николай Антюфеев.
— Пять тридцать, Василий Николаевич. Разбудил, как вы просили.
— Хорошо… сейчас встану.
Ординарец вышел. Капитан надел бушлат, набросил портупею. Положив голову на стол, дремала медсестра Шура. Проходя мимо, Василий обнял ее за плечи. Девушка подняла голову.
— Ой, я проспала…
— Все нормально.
Он вдруг поцеловал ее в губы. Девушка не оттолкнула его, только вздохнула.
— Опять война. Я бы с тобой, Шурочка, лучше побыл.
— Доживите до вечера.
— А что вечером будет?
— Посмотрим.
Шурочке нравился капитан. Их разговор прервали вошедшие в комнату Петро Шевченко, Савелий Грач, Борис Антипов и другие офицеры. Уточняли детали предстоящего наступления.
Улица всего девятьсот шагов или около того. Но не всем суждено пройти ее до конца.
Разведчики осторожно шагали мимо развалин, где в подвале находились гражданские. Возле следующего дома, тоже большей частью разрушенного, они ночью взяли «языка», а неподалеку погиб их товарищ.
Артиллерийская подготовка была недолгой, но интенсивной. До этого здесь уже поработали тяжелые гаубицы, не считая бомбежек, которые регулярно обрушивали на Берлин союзники.
Два десятка домов вдоль улицы, множество построек во дворах, сотни окон от подвалов до чердаков. Поди угадай, где находятся огневые точки.
Разведвзвод и саперы шли смешанными группами под командой Грача и Шевченко. Два танка двигались, прижимаясь к домам, третий — посреди улицы. Пехота охватывала дома с разных сторон, шагая через дворы. Кое-где уже начиналась перестрелка, хотя большинство огневых точек в домах и подвалах пока молчали.
Сторожевое охранение, похоже, сняли. В арке лежало тело немецкого солдата, убитого в ночной стычке Иваном Шугаевым. Оружие забрали, а лицо накрыли тряпкой.
— Надо бы наверху глянуть, — сказал Шугаев. — Вдруг оставили пару смертников, лупанут в спину из пулемета.
— Там скорее двери заминировали, — предположил сапер Шмарев Матвей. — Я первым пойду, остальные поодаль.
Так и оказалось. В полутьме лестницы разглядели тонкую проволоку. Она перегораживала ступени и шла к одной из дверей. На проволоку набросили стальную кошку и потянули. Грохнули несколько ручных гранат, прикрепленных к растяжкам. Вынесло двери в двух квартирах, подъезд окутался дымом и взвесью размолотой штукатурки.
Это словно послужило сигналом. Из ближайших домой хлестнули пулеметные очереди, открыли огонь наступавшие бойцы и танковые орудия. С обеих сторон торопливо хлопали минометы.
