Владимир Тюрин - Слушать в отсеках
Осенью на севере темнеет рано и неожиданно быстро: прозрачные сумерки как-то сразу поднимаются из воды, падают сверху, охватывают все вокруг синевой и зажигают разноцветные огни буев и створных знаков. К Туне-губе пришли уже в потемках. В правление колхоза отправился Горев: он был здесь своим человеком.
Председатель, плотный, лысый и с хитрющими глазами, яростно крутил ручку телефона:
— Девушка! Алле, девушка! Девушка! Город мне! Го-род! Прости меня грешного, техника, мать ее за ногу!
Он был в резиновой куртке и в высоченных сапогах — видно, прямо с лова. Кивнул Гореву и повернулся к молодой женщине, примостившейся на краешке стула у окна. Казалось, она чего-то ждет и вот-вот вскочит и побежит куда-то, куда скажет председатель.
— Что же делать, Николай Никодимович?
— А я знаю? Только не реви, что-нибудь спроворим.
Горев положил накладную на стол. Председатель, не глядя, подмахнул ее, потянулся было к телефону и вдруг прищурился на Горева.
— Погоди-ка, погоди, Саш… Сколько отсюда до вас ходу, ежели южной протокой идти? Минут тридцать? Ага… А ежели врача из города вызвать, то он не ране как через два часа будет. Как у тебя новый старшой, ничего мужик?
Горев пожал плечами.
— Схватило, понимаешь, у нас здесь одного. Часа уж два мается — аппендицит, похоже. И ровно не в цвет попал: докторшу в город я отпустил. Может, захватите его? У вас же там госпиталь. В долгу не останусь, Саш.
— Да я что, Никодимыч, я не хозяин. Иди к моему начальству…
Рыбака положили в кубрике. Парень оказался терпеливый: потел тяжелым больным потом, но молчал. Лишь иногда покряхтывал или поскрипывал зубами. Когда катер отошел от поселка и развернулся на выход, Горев протиснулся в рубку к Мартынову. Внизу в кубрике чуть слышен был негромкий голос женщины: видать, успокаивала мужа.
— Что будем делать, старшина? Вокруг Ольгина острова, груженные, мы прокрутимся часа два. Помрет, чего доброго, наш. — Он кивнул под ноги, на люк в кубрик. — Через южную протоку я ходил один раз. Но в прилив, и негруженый. Прошли. А сейчас хрен ее знает. Может, рискнем?
— Рискнем… Ты рискнешь, а мне башку отвинтят. — Мартынов говорил, а катер почему-то начал медленно разворачиваться к южной протоке. — А с другой стороны, умрет человек — всю жизнь совесть будет мучить. Э, была не была, попробуем.
Еще задолго до буев мигалок, поставленных над камнями, сбавили ход до самого малого.
— Возьми поближе к острову, старшина. По-моему, мы где-то там проходили.
Катер покатился вправо, прошел рядом с подмигивающим буйком. Мартынов поставил ручку машинного телеграфа на «Стоп», и сразу же оглушила тишина. Черная, тревожная. Из нее на катер начала наваливаться высокая глыба Ольгиного острова. Мартынов переложил руль, и катер, еле слышно шелестя водой, вынырнул из-под глыбы. И Мартынов, и Горев стояли, вытянув шеи, плотно, широко расставив ноги. И все же толчок был неожиданным. Раздался глухой стук, катер дернулся и накренился на левый борт. Мартынов схватился за ручку телеграфа, но его остановил Горев:
— Погоди, кажись, проскочили. Дай маленький толчок.
Мотор заревел и тут же смолк. Звонко затенькала вдоль бортов вода. Первая мигалка осталась позади. Почти из-под ног Мартынова из кубрика выглянула женщина:
— Ну как, ребята? Не скоро еще?
Горев присел на корточки:
— Теперь скоро — одни булыжники переползли. Еще одни переползем — и дома. Как он-то?
— Все так же, плохо.
— Идите к нему. Все будет в порядке.
Катер безмолвно подкрадывался ко второй мигалке. Мартынов дернул ручку телеграфа, и вновь взревел мотор, но тут же смолк, и вновь за бортом, затенькав, побежала вода.
Случилось это, когда они прошли уже и вторую мигалку и когда Мартынов раскрыл было рот, чтобы произнести что-то вроде «пронесло» или «слава богу», он еще не успел подумать, что скажет. Под катером вдруг что-то мягко зашуршало, потом пронзительно заскребло, катер начал задирать нос, будто собрался лезть на гору, и замер на месте. Стало слышно, как поползли к корме бочки с селедкой.
— Малый назад!
Мотор натужно загудел.
— Право руля… Лево руля… Право руля… Лево руля… А, черт!
— Средний назад!
— Полный назад!
Катер затрясся под надрывное завывание мотора, но не двинулся с места.
— Стоп мотор. Втюрились, чтоб тебе!
Из кубрика показалась женщина. Она все слышала. Взгляд ее, ждущий и умоляющий, перескакивал с одного на другого.
— Что же делать? Что делать? Может, лучше было тем путем идти? Длинным?
Горев не выдержал. Перегнувшись над люком, он заорал:
— А тебе чего здесь надо? Ну-ка, жми к мужику своему! Без тебя тоски во сколько! Что делать?.. Что делать?.. Сами знаем, где надо и где не надо было идти.
Мартынов достал папиросы. Горев, никогда раньше не куривший, тоже потянулся к пачке. Приоткрыв дверь, в рубку всунул голову Володька-моторист, мальчишка мальчишкой в свои девятнадцать лет. Он посмотрел на хмурые, тоскливые лица Мартынова и Горева, хотел что-то сказать, но раздумал. Боялся, что опять не примут его всерьез. Это часто случалось.
— Да… — Горев покачал головой. — Втравил я тебя, старшина, в историю.
— При чем здесь ты? Я и сам вкруголя не пошел бы. Человек-то вот-вот концы отдаст.
Володька сурово сдвинул брови и решился:
— Товарищ старшина, в Москве я «моржом» был — зимой в проруби купался. Я раньше об этом не говорил. Боялся, смеяться ребята будут. Разрешите, я переплыву на берег и добегу до базы? Вызову катер. А?
Мартынов посмотрел на Володьку и невольно улыбнулся: у того был такой вид — вот-вот нырнет, даже не разденется.
— Хороший ты парень, Володька, но ничего не получится. До берега ты доплывешь, а на скалы в потемках не заберешься. Если даже и заберешься, то до базы по сопкам только к утру дойдешь. К тому времени нас уже прилив с камней снимет, да и… — Он кивнул головой на кубрик и сложил руки крестом.
— Что же, так и будем загорать до прилива?
— Нет, зачем же. Слушай-ка, Саш.
Горев удивленно посмотрел на старшину — Мартынов впервые назвал его по имени.
— А что, если разгрузиться?
— Куда?
— Как куда? На камни. Глубина сейчас здесь метра полтора. Отвезем больного и вернемся за селедкой. Что с ней станется?
Горев поежился. Он знал, что за вода здесь: пару раз оказывался за бортом по неосторожности. Он посмотрел в кубрик — не слушает ли их женщина — и негромко забористо выругался.
— Теперь вот мыкайся с ним. Ведь до прилива может и не дожить. И другого ничего не придумаешь. Володь, ну-ка давай обследуй дно. Ты же у нас «морж». Тебе это запросто.
Подморозило. Воздух стал легкий и хрусткий. Из моторного отсека в кальсонах и босиком вылетел Володька. Он обежал несколько раз вокруг рубки, поприседал, сбросил кальсоны, прикрылся ладонью и плашмя плюхнулся в воду. Уж до того сейчас дик и непривычен был этот звук, звук падающего в воду тела, что обоих, и Мартынова и Горева, передернуло. У самого носа катера зафыркал Володька. Он встал на ноги, воды было по грудь. Показав глубину, он опять окунулся по шею в воду. Отдышался и объяснил:
— В воде потеплее. Под нами здоровущий камень. Он плоский. Мы засели на самой макушке. Бочки есть куда ставить.
Мартынов начал стягивать куртку. Володька то ли храбрился, то ли действительно еще не замерз окончательно, но даже прикрикнул:
— Товарищ старшина, бочки в воде легкие! Я один справлюсь. Вы подавайте! Только побыстрее. Холодно.
Бочки с чавканьем шлепались о воду, несколько мгновений плавали на поверхности, становились на попа, булькали и тонули. Володька оттаскивал их от катера и выстраивал на камне. Одна, вторая… пятая, шестая… Володька сопел, отфыркивался и молчал.
— Володька, замерз? Вылезай!
Володька молчал и тряс головой. Сбросили еще бочку — и вдруг катер словно полегчал, качнулся с борта на борт и начал медленно-медленно пятиться от Володьки.
— Володька, на катер!
Володька, оскальзываясь, падая, добрался до катера, дотянулся до борта, попытался подняться и сорвался в воду. Мартынов опрокинулся в лежащую под ногами темноту и задохнулся. Он и не заметил, как ухватился за Володьку, как Володька выволок его из-под воды, как он начал подсаживать Володьку. Он только обрадовался, что дышать стало малость легче и что над головой вдруг появились звезды. Такие крупные, морозные.
Выбрался, посмотрел на Володьку, и показалось, что тот вдруг отощал, стал совсем маленьким и хилым. Горев сунул Володьке в руки полотенце:
— Растирайся живее, «морж».
Володька кубарем скатился в моторный отсек. Тут же высунулся и крикнул:
— Мотор готов!
Мартынов бежал к рубке и не расслышал, что крикнул Володька. Горев догнал его, впихнул в рубку и положил руку на телеграф. Катер еле заметно вздрогнул, подался вперед, еще вперед и погнал за собой легкую ровную волну.
