Александр Авраменко - Огненное лето 41-го
Комок подступает к горлу. Какие всё-таки люди, а! Не бросают одного, хоть и смертельно рискуют. Ба-бах! Щёлк! От удара открываются патронные щитки, и остатки зарядных лент вываливаются наружу. Но машина всё же тянет. Угрожающе растёт температура масла, а я не могу открыть жалюзи, поскольку осколки непрерывно барабанят по фонарю, плоскостям, броне… Удивительно, но машина работает и даже слушается моих команд… ну, ещё немного! Давай, родимый, потерпи еще совсем чуть-чуть…
Наконец, вижу аэродром. Распахиваю створки радиатора, и температура масла сразу начинает падать. Шасси вываливаются из гондол и я плюхаюсь на траву. Самолёт козлит, и в один из прыжков слышится жуткий треск, а затем небо вдруг меняет свой ракурс. Врезаюсь лбом в приборную панель, из глаз с сухим треском летят искры, и в этот момент самолет замирает.
Со звонким ударом открывается фонарь, чьи-то руки тащат прочь из кабины, а я ору дурным голосом:
— Ребята, подождите! У меня зажигалка выпала из кармана, надо найти, а то затеряется!..
Над головой с рёвом проходят самолёты моих ведущих. Проводив их взглядом, я опускаю глаза и только тут замечаю, что на поле валяется хвост моей машины. Отдельно от всего остального.
Меня между тем волокут под руки прочь, но я уже почти пришёл в себя и начинаю потихоньку передвигать ногами. Наконец, меня оставляют в покое, усадив на патронный ящик. Почему-то чётко врезается в память маркировка 23 мм на боку которого. Рядом прыгает медсестра, безуспешно пытаясь подсунуть мне под нос кусок ваты, обильно политый нашатырным спиртом. В конце концов, это ей удаётся, и меня чуть не выворачивает наизнанку. Тысячи игл впиваются в нос, из глаз брызжут слёзы, и я окончательно приходя в себя:
— Что ж ты делаешь, дура!
— Сами вы дурак, товарищ старший лейтенант!
— А?
Девчонку тут же утаскивают в сторону, зато вместо неё появляется лично командир полка Стукалов. Майор ругается так, как я никогда не слышал за всю свою службу. Кроют меня за то, что приземлился на брюхо, я же сижу и пытаюсь сообразить, как же мне еще надо было садиться, если хвост и так остался в пятидесяти метрах позади кабины и мотора?
Наконец Василий Петрович затихает, плюёт себе под ноги и поворачивается ко мне спиной, собираясь идти прочь. Несколько секунд он молча смотрит в сторону летного поля, затем его рот открывается от удивления. Дошло! Комполка медленно возвращает отпавшую от удивления челюсть, снова поворачивается ко мне и неожиданно выдаёт:
— Ну, извини, старшой… виноват, недопонял чего-то. Сложновато в такой ситуации сесть, как положено…
Вечером в столовой замполит выдаёт секрет — меня представили к ордену Красного Знамени. Интересно, подпишут? Ну а что? Я уже не десять положенных боевых вылетов сделал, а куда больше, так что должны подписать.
После ужина бреду в свою землянку, рассеянно прислушиваясь к непрекращающемуся грохоту на западе. Это наши отцы-командиры кладут очередных бойцов в бесплодных атаках выбить врага с занимаемых позиций. Мясорубка продолжает свою страшную работу…
Несмотря на удачное возвращение, настроение на нуле, если не ниже, так что домой прихожу туча-тучей. Мои ведомые уже там. Заговорщицки подмигивая, они извлекают под свет коптилки неизвестно где раздобытую бутыль самогона. Равнодушно пью, совершенно не ощущая вкуса, обжигающая жидкость вязким тёплым комком скатывается в желудок. Закусываю корочкой хлеба, молча ложусь в постель и проваливаюсь в тягучий чёрный сон без сновидений…
Утром подъём, завтрак. Можно не спеша побриться, поскольку я теперь безлошадный. Ребята уходят на очередное задание, а я бреду к механикам. Удивительно, но они утащили мой разбитый в клочья ИЛ с полосы на салазках и теперь пытаются привести машину в порядок. Механик успокаивает меня:
— Не горюй, командир! Главное — мотор цел, а остальное у нас имеется. А чего нет — так в ПАРМе возьмём…
От нечего делать, облачаюсь в свободный комбинезон и вместе с ними кручу гайки, рассверливаю дырки под головки заклёпок. Тут меня и находит посыльный из штаба полка:
— Товарищ старший лейтенант, вас командир вызывает.
Никуда не торопясь, переодеваюсь, отмываю бензином руки и иду в землянку. Спустя полчаса настроение у меня значительно повышается новость и в самом деле хорошая. Нет, я не про награды — нам дают новые машины. Надо ехать в Вязьму, получать на станции технику. Вместе с десятком таких же бедолаг грузимся в кузов ЗиСа и мчимся в город. Половина Вязьмы в развалинах, вокзал разрушен, но сама станция действует. Пехотинцы аккуратно сгружают с платформ новенькие самолёты, которые цепляют за грузовики и лёгкие танки и тащат за город, на аэродром, где расположились полевые авиаремонтные мастерские фронта. Опытные механики быстро их собирают, опробуют на земле и передают нам, так что уже вечером мы заходим на посадку на наш аэродром на новеньких машинах. Эх, всегда бы так!
Эту ночь засыпаю без спиртного. Зачем оно мне нужно, если всё и так отлично?
Глава 23
… — Товарищ капитан, а прорываться ночью будем?
— Посмотрим по обстановке, товарищ Петренко…
Петренко, Николай Фёдорович, директор детского дома из-под Бреста. И с ним — двадцать шесть детей-сирот. Как он сюда добрался — непонятно, однако вообще-то ему крупно повезло, что он нарвался на нас, а не на немцев. Положили бы всех без разговоров, и даже не стали бы могилу копать. Детишки-то у него особенные, спецконтингент, так сказать. Оставшиеся в живых еврейские дети, те, что выжили после налётов украинских националистов-мельниковцев на их сёла. Чудом уцелевшие в резне, устроенной озверевшими, потерявшими человеческий облик существами. Кое-кто видел смерть своих близких. Вот этот черноглазый семилетний пацан остался один из двенадцати человек. Его отца, сельского счетовода живьём распилили на площади, словно бревно. В полном смысле распилили, двуручной пилой. Остальных родственников сожгли в сарае.
А вот у этой худенькой, со смешно торчащими косичками, посадили всех мужчин на кол, а по женщинам проехали на тракторе. Да и остальные такие же. А он, простой советский человек, вытащил этих ребятишек, можно сказать, с того света. Если смог учитель, обычный педагог, то нам, бойцам Красной Армии, сам Бог велел позаботиться о том, чтобы доставить детишек к своим.
Но и ответственность теперь немалая. Мы — мужчины, и долг защитить Родину — на нас. А Родина — это ведь не только земля, не только камень городов, зелень лесов да синева рек, Родина — это вот эти самые дети, их матери да бабки. Пусть мы умираем, но мы-то — взрослые. Повидали жизнь, попробовали на зуб, можно сказать. Но дети…
И еще одно я очень хорошо понял — именно детишки — и есть самые главные жертвы войны. Они теряют родителей, значит, у нас, защитников, есть долг перед ними. Перед Николаем Фёдоровичем. Перед отцом того пацана и мамкой той девчонки. Перед всеми мёртвыми и живыми…
Эх, ну почему я не взял в том рембате бронетранспортёр! Стоял ведь один, причём уже на ходу. А до линии фронта — еще с пять километров. Ближе соваться опасно, там уже начинаются боевые порядки войск первой линии. Хотя, конечно, и эти пять километров ерунда. Орудийные снаряды-то их преодолеют спокойно…
Ждём разведку. Детей в любом случае придётся брать под броню. Хоть и опасно это, но шансы на то, что уцелеют, куда больше, чем если они будут снаружи. А наши машины все-таки не так легко подбить. Главное, найти место, где у них артиллерии поменьше и калибров больших нет…
Ждем…
Нет ничего хуже, чем ждать. Всё равно чего, главное именно ждать. Сейчас мы дожидаемся разведчиков, которые должны найти нам путь прорыва, потом будем ждать еще чего-то. И еще очень плохо с топливом, фактически я даже не знаю, хватит ли нам солярки добраться до своих, зато снарядов и патронов — точно хватит. Пока добирались сюда — наткнулись на разбитую автоколонну, вот и разбогатели. А вот топлива нет…
Это что ещё такое!
В тишине, нарушаемой только посвистом лесных птиц, возникает чуть хрипловатый звук мотора. Грузовик, причём явно тяжело гружёный. Наши! Вернулись разведчики! Да не пустые, а с целой цистерной газойля! Вот это да, вот это подарок… не нам — детям спасенным, подарок…
Сразу стало легче, во всяком случае, в манёвре мы теперь не так ограничены, как раньше. Ещё приволокли пленного водителя, что тоже весьма неплохо кто, как не шофёр, знает все дороги в округе? Наш знаток языка быстро выясняет всё, что нам необходимо, и пленного пускают в расход. Война, что поделаешь…
Если фриц не соврал, сегодня вечером немцы попытаются провести разведку боем. Поможем нашим? Конечно, поможем…
Лейтенант Пильков сидит на рации в трофейной штуге, ждёт команды немцев на начало операции. Всё-таки хорошо иметь в батальоне настоящего специалиста, а Валера говорит по-немецки не хуже коренного фашиста. Так что начало операции мы не прозеваем. Диапазон нашли на ощупь — просто гоняли приёмник по всем волнам, пока не обнаружили искомое. Немцы настолько обнаглели от лёгких побед, как ни обидно это звучит, что пренебрегают всеми правилами радиообмена.
