Николай Наумов - На рубежах Среднерусья
Иные появятся в городах и деревнях победителями. Уже сейчас, особенно сталинградцы, грудь держат колесом, пристают так, будто фронтовички обязаны покоряться им лишь потому, что он обзавелся медалью «За оборону Сталинграда», а тем более орденом. Таких девушки не жаловали и давали от ворот поворот. Да, в плотном мужском окружении девушкам-фронтовичкам жилось нелегко. Многие все же соблюдали запрет на любовь, особенно в частях, где девушек было большинство, — в зенитных дивизионах и батальонах связи.
И все же любовь на фронте завязывалась. Изредка в батальонах, почаще в полках, где при штабе была медицинская рота, укомплектованная девушками. В дивизиях и корпусах условий для любви оказывалось побольше. Но опять же только для избранных, в основном для командиров и штабников, уже семейных, женившихся после Гражданской войны на сверстницах. Время и продвижение по службе разъединили их по уровню знаний, духовному развитию, а в разлуке их, сорокалетних, привлекали молоденькие фронтовички. Опытное ухаживание, положение, наконец, боязнь оказаться перестаркой в кругу молодежи, когда вернешься с фронта, склоняли девичью гордость перед генералом или полковником, порой убеленным сединой. В войну на молодых поменяли постаревших жен Конев, Малиновский, Воронов и еще кое-кто из высоких начальников. Вот и сейчас один за другим раздались условные посвисты, а один смельчак даже запустил в небо ракету. Несколько девушек насторожились, но не посмели идти на вызов любимых.
Один литератор, ведший передачу на телевидении, назвал жизнь без любви безнравственной.
Фронтовички, выходившие замуж за убеленных сединой, не грешили перед Всевышним. Важнее любви для них была семья, дети. И они следовали этому инстинкту. Правда, их называли оскорбительными словами. Но прошел десяток лет после войны, дурные слова отлетели, как шелуха, фронтовички стали гордо носить ордена и медали.
Немногие девушки вышли замуж на фронте. Но, вернувшись с войны, встретили желанных, которые не упрекали их за фронтовую службу. Наоборот, они знали: девушка, испытавшая на войне, почем фунт лиха, став женой, при всех невзгодах послевоенной жизни останется верной до могилы.
18
Мила настояла, чтобы Володя пошел к комбату и попросил у него коротенький отпуск — пора уже отвезти ее в Москву. Он несколько дней отнекивался (наступление же немцев на носу) и все же сдался. Комбриг ответил ему:
— Отпуск во время войны, да еще накануне наступления немцев! — удивился подполковник. — Ты что, Соболев?
— Милу надо отвезти к ее родным — она уже на шестом месяце.
— Причина, конечно, уважительная, но не могу. Твой батальон ведущий в бригаде… Не могу!
Комбат Соболев не стал настаивать. Уйти в отпуск, да еще накануне боев, прослыть сдрейфившим. И как он будет смотреть в глаза своим танкистам!
— Скажите Миле, что я у вас был, отпуск просил, но…
— Хорошо, сейчас вызову и постыжу отважную.
Мила враскачку направилась к комбригу. Володя остановился поодаль. В машине комбрига она побыла недолго, вышла со слезами.
— Я же тебе говорил…
— Плачу я не потому, что комбриг отказал тебе в отпуске. Как ты без меня будешь воевать? Ты же безотказный. Я тебя предостерегала, а теперь кто удержит тебя…
— С этой задачей механик-водитель вполне справится. — Владимир улыбнулся. — Только накажи ему со слезой. Тебя он слушался лучше, чем меня.
— Поговорю, — уныло согласилась Мила. — Только моего разговора с ним хватит на первый бой.
Соболев вел Милу к батальону, когда из-за поворота вывернулись две командирские машины и, поравнявашсь, резко остановились. В первой сидел комкор, он знал Соболева лично и несколько удивился, что он сопровождает беременную девушку.
— Твоя законная или…
— Законная. Правда, расписались не так давно. Бои…
— Поздравляю. И, похоже, уже скоро будет семья?
— Да вот… Со дня на день отправляю жену в Москву, к ее родным.
— Надо бы и тебе дать отпуск на неделю, но война… — Машины фыркнули и помчались дальше. К удивлению Володи, Мила зажала нос.
— Это ты что? Солярки нанюхались, а от «виллисов» пахнуло благородным дымком, а ты носик в сторону.
— Да ты что… Сын наглотается дымищи и какой родится?
— Настоящий танкист! — улыбнулся Володя. — Составим экипаж машины боевой, — ответил он строкой из песни.
— Ни за что! — решительно возразила Мила. — За тебя болею, а ты еще хочешь, чтобы и за сына переживала! Рожу тебе доченьку.
Через день Соболева вызвали в штаб бригады. Подполковник объявил:
— Командируешься в штаб армии. На конференцию по борьбе с «тиграми» и «Фердинандами». Покумекай, вспомни минувшие бои и доложи так, чтобы нашу бригаду запомнили.
— Не мастер я говорить.
— А ты не говори, а рассказывай, как твои танкисты разделывались с танками врага. И получится то, что надо.
За Соболевым и Милой примчался «виллис». Молодые не сразу решились влезть в генеральскую машину. Шофер усмехнулся и помчал с пыльцой. Штаб армии располагался на армейской полосе обороны, по-полевому — в блиндажах, но для командарма в деревне нашли домишко, недалеко от Ольховки, с блиндажом в подвале, а саперы восстановили его.
Мила подтолкнула Володю открыть дверь и за его спиной вошла в просторную комнату, со столом в одном углу и кроватью в другом.
— Танкист-девица, не прячься за мужа. О девице-кавалеристе Дуровой слышала? Так ты смелее ее. Горела в танке?
— Вышла замуж под подбитым танком, — осмелев, ответила Мила.
— Подобного в прошлом никогда не бывало. Так что ты героиня, достойная поэмы.
— Когда рожу, я могу вернуться в бригаду?
— А с кем же оставишь сына-танкиста?
— С мамой и папой.
— Тогда будем числить тебя в строю. Если через годик-полтора ничего непредвиденного не произойдет, можешь вернуться к мужу-герою. Уверен, станет им. Скажи, майор Соболев, генерал Соболев родственник тебе? Моя бригада поддерживала его дивизию в наступлении на Карельском. В суматохе под Сталинградом не успел о нем осведомиться у тебя.
— Это мой отец.
— Где же от теперь?
— Вероятнее всего, погиб в сорок первом.
— Эх, сорок первый… Что с матерью?
— В Москве, работает в госпитале.
— Наверное, хочешь навестить ее?
— Надо бы… Только оставлять батальон накануне наступления немцев совестно.
— Это по-танкистски. Поступим так. Дам тебе машину, довезешь свою красавицу до Ельца, посадишь на поезд… и в батальон.
— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант.
По кривым фронтовым дорогам до Ельца километров двести — четыре часа хода «виллису», но Владимир добрался до станции только через шесть — боялся растрясти жену. К счастью, на парах стоял короткий состав товарняка с одним пассажирским вагоном. Владимир метнулся к коменданту станции и уже через десять минут повел Милу к эшелону. У вагона придержал за руку.
— Ну… Составчик, Мила, идет до Каширы. Там пересядешь на электричку и к вечеру будешь у своих родных.
— Ты дождешься отправки?
— Эшелон тронется с минуты на минуту. Так что, Мила… прощаемся здесь, и я посажу тебя в вагон. — Прощальные слова майор Соболев произнес с полуделовой стеснительностью. Уже без месяца год они были мужем и женой, но единственными в батальоне и третьими в бригаде. Фронтовое счастье стесняло их, и они украдкой отмечали свою близость. Казалось бы, сейчас он мог дать свободу своим чувствам — на людях постеснялся. Мила усмехнулась, крыльями размахнула руки и обвила ими мужа. Слезы упали на щеки ее Вовки, и он замер, будто прощался с Милой навсегда. Она тоже не отрывалась от него, считая себя его талисманом. За год их машину дважды подбивали, один раз она горела, но и экипаж и он отделались лишь ссадинами и пустячными ожогами. А как теперь, без нее?
— Ну, хватит. Мила.
— Еще минутку.
— Ведь паровоз под парами.
Приблизившись к пассажирскому вагону, Владимир помог Миле закинуть ногу на ступеньку, она подтянулась на руках и вошла в тамбур, за нею
Володя. Вагон уже был заполнен ранеными и гражданскими, уезжающими от приближающейся беды. Вернулись в тамбур. В нем Мила опять обняла его и дала слезам волю. Он не подозревал, что Мила так горько будет прощаться с ним. Ему казалось, она любит его озорно, все еще по-деви-чьи, а выходило совсем иначе. И — стала ближе, роднее.
Прижавшись всем телом, спросила:
— Чувствуешь?
— Что? — не понял Володя.
— Он, сын, рвется к тебе ножками.
— Я согласен и на дочку.
— Сына тебе рожу. Только смотри, ни, ни, ни!..
— Я в отца. Женился и до…
— «До» пусть случится в старости.
Боевой актив и рационализаторы были собраны в ложбине, закрытой сверху кронами дубов и кленов. Орловцы берегли их — деревья защищали склоны оврагов и лощины от эрозии земли. Теперь они укрывал бойцов и командиров. У самого русла давно пересохшего ручья стоял стол. От машины к нему энергичным шагом прошел генерал Родин. Без команды все встали. Гвардейцы его корпуса с гордостью: и за лихие победы под Сталинградом и от того, что гвардейцами в армии они пока были одни.
