Яков Кривенок - За час до рассвета
Костя запаздывал. Но вот, наконец, и он — неторопливый, сосредоточенный.
Ели молча, не глядя друг на друга. Сашко пытался внести оживление. Борщ, пахнувший разопревшей соломой, назвал «харчо по-грузински». На шутку никто не отозвался, она так и повисла в воздухе.
Встали из-за стола. Василий, ни к кому не обращаясь, мрачно сказал:
— Шилом моря не согреешь.
— Едко, а к чему? — подхватил Сашко.
Костя подошел к брату, слегка касаясь его плеча, спросил:
— Братеня, ты чем-то расстроен?
Василий махнул рукой:
— А сам не догадываешься?
— Неужто я перед тобой в чем-то провинился? Если это так, я готов извиниться, Но в чем?
— Извинения не помогут. Хочу сказать тебе вот что: булавочными уколами немцев не проймешь.
— Уколами? Мы будем каленым железом их выжигать. — И, как бы спохватившись, спросил: — Собственно, почему ко мне адресуешься?
— Уж я-то знаю, к кому адресоваться, — Василий с сарказмом добавил: — Подумаешь, док взорвали, а что с того? У немцев их тысячи. Другой приволокут, получше прежнего. А вот дядю Трофима, крановщика, стахановца, повесят. Малых детишек, женщин, мужья которых в Красной Армии, — к ногтю! Нет, ты ответь мне, за что их погубили? Молчишь? Нет, братик, это смертоубийство.
— Что ты хочешь? — в упор спросил Костя.
— Не я хочу, обстановка неумолимо диктует, — сдерживая голос, ответил Василий. — Ты слышал, чем на кожевенном кончилось? По глазам вижу, что знаешь. С машинистом Сулименко мы когда-то парубковали. Правильной души человек был. Ни за понюшку табаку сгинул.
— На войне без жертв немыслимо. А он сражался.
— Ха, слова! Ты Якова Кравченко, того что на водокачке работал, знал?
— Приходилось как-то встречаться.
— Больше не встретитесь.
Костя устремил на брата вопрошающий взгляд. Василий продолжал молча ерошить пятерней волосы. Костя не только знал Кравченко, но совсем недавно передал ему задание Метелина: взорвать железнодорожную водонапорную башню.
— Так что с Яковом, говори? — напомнил Костя.
— То же, что и с Сулименко. Взрыв произошел, а вреда никакого — или из-за неумения, или мина слабосильной оказалась, уж не знаю почему, только башня осталась целенькой. Охранники пытались взять его живым, но он успел взобраться на крышу и бросился вниз головой.
— Да ты что! — воскликнул Константин.
— А что оставалось делать? — спросил Василий. — У него даже пистолета не было.
В комнате они остались вдвоем. Ирина с матерью на кухне мыли посуду, Сашко притих в спальне. Константину сейчас стало не по себе. «Еще один прокол», — думал он.
— И это ты называешь сражением? — наседал Василий.
Константин в упор разглядывал брата.
— Так что ты предлагаешь — капитулировать?
— У меня голова кругом идет, — признался Василий. — Баста! С меня хватит. Я выхожу из игры. Плетью обуха не перешибешь.
— Как прикажешь тебя понимать? — спросил Костя.
— В том смысле… Никаких заданий. Игра не стоит свеч.
— А присяга?
Василий побледнел, вопрос воспринял как личное оскорбление.
— Присягу не трогай! — крикнул он. — Она священна. С автоматом в руках — пожалуйста. Впереди пойду на штурм вражеских укреплений. А так — кто я?.. Крот! Слепец! Ничто! Меня самый дохлый фриц запросто раздавит и пикнуть не даст. Я не божья коровка, я — боец.
— Ты опять загибаешь, — возразил Костя. — Мы на фронте, на передовой линии огня, на самой что ни на есть из передних передовой.
— Ты, я, она, — Василий указал на сестру, — если отбросить красивые слова, просто холуи, гитлеровские прислужники. Не мотай головой, если разобраться, так оно и есть. Посуди сам: ты ремонтируешь станки, она лечит железнодорожников, которые возят на фронт немецкие танки, я ежедневно выслушиваю от вахмистра оскорбления и вынужден молчать, хотя язык у меня на месте. Разве не так? И нечего нам прыгать, Красная Армия и та не устояла, а куда нам!
Константин, не скрывая презрения к брату, сказал:
— Я уже слышал такое. Тебя страх обуял. Выжить, на коленях ползать, сапоги лизать, лишь бы выжить! Вот к чему ты зовешь. Нам действительно не по пути с тобой. Но предупреждаю, если что — я сам, вот этой рукой, тебя, как труса, задушу!
ЗАЛОЖНИКИ
Направляясь допрашивать заложников, Рейнхельт находился до крайности в возбужденном состоянии. В этой проклятой стране его преследует злой рок. Тускнеет его репутация безапелляционного знатока русских.
А не всего ли себя он отдает службе! Изменил многим привычкам: на развлечения отводит самую малость времени, на второй план отодвинул «женский вопрос». А какой прок? Опять диверсия в порту, куда, казалось, щука не проскользнет!
Семен Метелин острым камнем в печенках засел! Серый мальчишка, сын обыкновенного робота, а вот тебе на — неуловим!
Задета честь, уязвлено самолюбие! Да и начальство шпильки пускает: утверждал, мол, что в Приазовске действует единственный фанатик Метелин. Неужто не хватает смекалки с одним управиться?
А один ли?.. Он, гауптштурмфюрер, давно разобрался: город опутан умело скроенной, ладно сшитой сетью партизанских групп. Помалкивать нужно, невыгодно опровергать собственную версию.
Пока Рейнхельт не пал духом. Есть возможность восстановить престиж, заслужить обещанный Железный крест. Остановка за небольшим: требуется поймать Метелина. А как это сделать?.. На верную приманку, Ирину Трубникову, не клюет. Хитер! К невесте глаз не кажет.
Одно время вкралось сомнение: не заодно ли Ружа с Метелиным! Рейнхельт зорко стал за ней следить, изображая простачка, на ночь «забывал», как бы по рассеянности, на столе малозначимые документы с грифом «Совершенно секретно». Она к документам не прикасалась. Иногда он, уходя в ванную комнату, оставлял списки людей, подлежащих аресту. Ждал, что Ружа кинется по адресам предупреждать тех, над кем нависла угроза. Ничего подобного! В беседах сдержана, ни о чем не расспрашивает.
Что касается Ирины Трубниковой, то начальник депо даже заверил в ее лояльности: сама, дескать, как-то сообщила ему о подстрекательских разговорах Петра Ивлева.
Тупоголового начальника депо легко обвести: звезд с неба не хватает! Сейчас гауптштурмфюрер досадовал на себя: зачем оставил Ирину на свободе? Явная промашка… Ну что ж, ошибку не поздно исправить. Попробуем на огне поджарить нежного цыпленка, посмотрим, как запищит?
Рейнхельту есть о чем подумать. Взять хотя бы тайное исчезновение с документами Отто Нугеля. О, как рвал и метал генерал Вольферц! Сместил коменданта города, расстрелял начальника полиции. Рейнхельт несколько дней не показывался ему на глаза. Если бы не многолетняя привязанность генерала к его семье, не избежать бы отправки на фронт! А концов не найдено. Майор будто бы испарился. Был и не стало.
Теперешняя диверсия в порту опять-таки чуть не стоила ему карьеры. Спасая себя, Рейнхельт сумел дело повести так, что док якобы торпедирован русской подводной лодкой. И доказал! Начальство такое объяснение вполне устраивало: признать, что в хорошо охраняемый объект проникли партизаны, значит расписаться в собственном бессилии. А кому это охота? Наказание понесли моряки: они якобы проворонили русскую лодку, допустили к самой гавани.
Есть и радость. Совсем недавно Рейнхельт заслужил генеральскую благодарность. Там, в предгорьях Кавказа, под самым носом Вольферца, гауптштурмфюрер обнаружил и обезвредил партизанский отряд. Его запросто не сбросишь со счетов.
Что-то случилось, если опять генерал не может без него обойтись.
Но как все-таки поступить с Трубниковой? Помощникам доверить, если придется отлучиться в горы?.. Пустоголовые, всю обедню испортят. Пусть порезвится до моего возвращения с Кавказа, а там сам займусь!
Приняв такое решение, он переключился на предстоящий допрос, хотелось сосредоточиться. Но времени на размышление не осталось: подъехали к овощехранилищу, превращенному в тюрьму.
Часовые открыли перед ним деревянную дверь, окованную железными полосами. Спускаясь вниз по ступенькам, он платочком зажал нос: из подземелья тянуло квашеной капустой, гнилым картофелем, овощами. В бывшем кабинете заведующего складом его ожидали следователь и полицейские. Окинув их начальственным взглядом, Рейнхельт оттолкнул услужливо поданный стул:
— Докладывайте!
— Отнекиваются, — ответил главный вахмистр. — Ничего, мол, не знаем.
— К эффективным мерам прибегали?
— Вы запретили. Не посмели ослушаться.
— Выведите их, — распорядился Рейнхельт. — Посмотрим, чего они стоят!
Заложников выгнали во двор, огороженный дощатым забором, по углам которого высились башни с автоматчиками.
Поднявшись на опрокинутый ящик, он, обращаясь к арестованным, сказал:
